Противостояние - Стивен Кинг

Он заметил, что переступает с ноги на ногу, и заставил себя остановиться.

– Мне просто хотелось, чтобы это звучало… страстно, ма. Вот и все. – Лицо его покраснело. Он никогда не думал, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.

– Страсти место в спальне, – сказала она отрывисто, прекращая искусствоведческий разговор о его хите. – Кроме того, ты что-то сделал со своим голосом. Он звучит так, словно ты черномазый.

– Сейчас? – спросил он удивленно.

– Нет, по радио.

– Вот так? – спросил Ларри с улыбкой, понизив свой голос до уровня Билла Уиверса.

– Вот-вот, – кивнула она. – Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра – это очень смело. А теперь появился этот рэп. Рэп – так его называют они. Вопли – вот как называю это я. – Она посмотрела на него неодобрительно. – В твоей песне, по крайней мере, нет воплей.

– Мне платят гонорар, – сказал он. – Отчисления с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до…

– Ой, прекрати, – сказала она, отмахнувшись от него рукой. – Я всегда заваливала математику. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?

– Мне заплатили не так уж много, – сказал он, совсем близко подойдя к границе лжи, но пока не переступая ее. – Я сделал первый взнос за машину.

– Излишняя уступчивость к тем, кто покупает в кредит, – сказала она зло. – Это и сгубило твоего отца. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело было не в этом. Его сердце разбилось. Твой отец сошел в могилу, отпуская товары в кредит.

Это была старая песня, и Ларри пропускал ее мимо ушей, кивая в нужных местах. У его отца был галантерейный магазинчик. Неподалеку открылся «Роберт Холл», и через год его дело обанкротилось. За утешением он обратился к еде и потолстел за три года на сто десять фунтов. Когда Ларри было девять, он умер в забегаловке на углу, оставив перед собой на тарелке недоеденный сэндвич с фрикадельками. На поминках, когда ее сестра пыталась утешить женщину, у которой был такой вид, словно она абсолютно не нуждается в утешениях, Элис Андервуд сказала, что дело могло обернуться и хуже. Ведь это мог быть не сэндвич, – сказала она, глядя через плечо сестры прямо на ее мужа, – а бутылка.

После смерти мужа Элис воспитывала Ларри сама, давя на него всем весом своих прописных истин и предрассудков до тех пор, пока он не ушел из дома. Напоследок она сказала ему, когда он и Руди Шварц уезжали на старом форде Руди, что в Калифорнии тоже есть приюты для бедных.

– Ты устал, – сказала она. – Пойди умойся. А я пока уберу коробки из задней комнаты, чтобы ты мог поспать.

Она прошла через небольшую прихожую в заднюю комнату, его старую спальню, и Ларри услышал, как она кряхтит, переставляя коробки. В окно доносились звуки уличного движения. Он вспомнил о дохлой кошке. Она была права. Он устал. Никогда в жизни он так не уставал. Он лег спать и проспал около восемнадцати часов подряд.

Глава 6

Дело клонилось к вечеру, когда Фрэнни подошла к тому месту, где ее отец терпеливо полол горох и бобы. Она была поздним ребенком, и сейчас ее отцу пошел уже седьмой десяток. Ее мать уехала в Портленд за белыми перчатками. Лучшая подруга Фрэн, Эми Лаудер, выходила замуж в начале следующего месяца.

Фрэнни откашлялась.

– Нужна помощь?

Он повернулся к ней и усмехнулся.

– Привет, Фрэн. Что, застала меня врасплох?

– Похоже на то.

– Твоя мама уже вернулась? – Он неопределенно нахмурился, но потом его лицо прояснилось. – Да нет, все в порядке, она ведь только недавно уехала, верно? Конечно, помоги немного, если хочешь. Главное, не забудь потом умыться.

– Руки леди выдают ее привычки, – с легкой насмешкой произнесла Фрэн и фыркнула. Питер попытался неодобрительно нахмуриться, но не особо преуспел в этом.

Она опустилась на соседней грядке и принялась полоть. Вокруг чирикали воробьи, а с шоссе № 1, меньше чем в одном квартале отсюда, доносился постоянный гул движения. Он, конечно, еще не достиг той силы, которую приобретет в июле, когда почти ежедневно между ними и Киттери происходит катастрофа, но с каждым днем он усиливался.

Питер рассказал ей о том, как прошел день, и она задавала ему нужные вопросы и кивала в нужных местах. Погруженный в работу, он не видел, как она кивала, но краешком глаза замечал, как кивает ее тень. Он работал слесарем на большой сэнфордской фирме по производству автомобильных запчастей, самой крупной к северу от Бостона. Ему было шестьдесят четыре года, и скоро должен был пойти последний год его работы перед уходом на пенсию.

Питер Голдсмит был недоволен службой социального обеспечения. Он никогда не доверял ей, даже раньше, когда система еще не начала трещать под ударами экономического спада, инфляции и безработицы. Не так уж много демократов было в Мэне в тридцатых и сороковых, – сказал он дочери. Но ее дедушка был демократом и уж точно сделал демократа из ее отца. В лучшие дни Оганквита это превратило их в своего рода парий. Но у его отца была одна поговорка, которую он повторял с упорством, столь же несгибаемым, как и республиканская философия Мэна: Не доверяй сильным мира сего, ибо и сами они, и их правительства вздрючат тебя, и так будет до скончания века.

Фрэнни засмеялась. Ей нравилось, когда отец разговаривал с ней так.

Ты должен доверять самому себе, – продолжал он, – и пусть сильные мира сего катятся своей дорогой вместе с теми людьми, которые их выбрали. В большинстве случаев эта дорога не слишком хороша, но все обстоит нормально: они стоят друг друга.

Он продолжал говорить о том, о сем, и его голос звучал приятно и успокаивающе. Тени их удлинились и двигались по грядкам вперед них. Все это приносило ей облегчение. Она пришла сюда сказать нечто, но с раннего детства она часто приходила сказать и оставалась, чтобы слушать. Ей не было с ним скучно. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.

Она осознала, что он перестал говорить. Он сидел на камне в конце своей грядки, набивал трубку и смотрел на нее.

– Что у тебя на уме, Фрэнни?

Мгновение она смотрела на него неуверенно, не зная, как начать. Она пришла, чтобы сказать ему, но теперь не была уверена, что сможет сделать это. Молчание повисло между ними, разрастаясь все больше и больше, и наконец расширилось до размеров пропасти, которую она не могла больше выносить. Она прыгнула.

– Я беременна.

Он перестал набивать трубку и просто посмотрел на нее.

– Беременна, – повторил он так, словно никогда не слышал этого слова раньше. Потом он сказал: – Ну, Фрэнни… это шутка? Или такая игра?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});