Сердце, живущее в согласии - Ян-Филипп Зендкер

– Вижу, владельцы достигли больших успехов.

– Ты принесла им удачу, – сказал У Ба, улыбаясь во весь рот.

Брат молча разглядывал меня. Нам принесли чай в чашках, в каких обычно подают эспрессо. В моей плавала дохлая муха.

– Пожалуйста, простите, – засмущалась официантка, когда я показала ей утопшую.

Взяв ложечку, она ловко извлекла насекомое и выбросила во двор. Я опешила, а официантка, посчитав миссию выполненной, удалилась шаркающей походкой.

– Хочешь другую? – спросил У Ба.

Я кивнула.

Он проворно поменялся со мной чашками.

– Я имела в виду не это, – пробормотала я.

У чая был своеобразный вкус. Нигде, кроме Бирмы, я не встречала такого чая: крепкого, с горчинкой, приглушенной сладким сгущенным молоком.

У Ба потягивал чай, не сводя с меня глаз. В этом взгляде не было провокации или оценки. Он не занимался ментальным анализом. Просто смотрел, однако мне все равно было слегка неуютно. Мы не виделись десять лет. Почему же слова не льются безостановочным потоком? Мы даже не задаем стандартных вопросов: «Как поживаешь? Как дела?» Неужели после десяти лет разлуки нам нечего сказать друг другу?

Я собралась заговорить первой, но в его глазах прочла, что время бесед наступит позже. К столику снова подошла официантка, принесла две миски горячего супа с лапшой.

– «Не поддавайтесь тому, что мимолетно. Не позволяйте мыслям уносить вас в будущее и не застревайте в прошлом. В этом искусство своевременного прибытия. Искусство, позволяющее в момент времени находиться только в одном, определенном месте. Воспримите этот момент всеми своим чувствами, ощутите его красоту и уродство, но не порознь, а вместе. Позвольте себе без страха погрузиться в него»… Эти слова я вычитал в книге, которую я реставрировал. Кажется, она называлась «О путешествии». Тебе понравилась цитата?

Я кивнула, хотя не понимала, какое отношения она имеет к нашей встрече.

У Ба склонил голову набок и улыбнулся:

– А ты красивая. Даже красивее, чем сохранилась в моей памяти о тебе.

Я засмеялась неожиданному комплименту.

– Сегодня – пятнадцатое число. Просто совпадение… – проговорила я.

– Знаю. Разве я могу об этом забыть?

По его лицу пробежала тень.

– Горожане и сейчас устраивают процессии в память Ми Ми и нашего отца?

У Ба печально покачал головой и почему-то оглянулся по сторонам. Наклонившись ко мне, прошептал:

– Военные запретили шествия.

– Что? – удивилась я, спросив излишне громко. – Почему?

У Ба поморщился. В это время солдаты встали из-за столика. Услышав мои вопросы, они с любопытством посмотрели на меня, но не остановились, вышли на улицу, сели в армейский джип и уехали. Поднявшееся облако пыли поплыло в сторону дворика, оседая на столиках и полу. Я даже закашлялась.

Брат, наоборот, вздохнул с облегчением:

– Армия не любит демонстраций.

– Даже когда люди идут почтить память двух великих сердец? Память удивительной любви? – удивилась я.

– В особенности это. – У Ба отхлебнул остывший чай. – Чего сильнее всего боятся вооруженные люди? Других вооруженных людей? Нет! Чего наиболее страшатся жестокие? Жестокости? Снова нет! Что опаснее всего для охваченных ненавистью и эгоизмом? Больше всего они боятся любви.

– Неужели военные видели угрозу в цветах, что безоружные люди несли к дому Ми Ми? Что в них опасного?

– Те, кто любят, уже опасны. Они не знают страха. Они подчиняются иным законам.

Мы встали. У Ба хотел расплатиться, однако официантка сказала что-то по-бирмански. Мой брат ей ответил, после чего оба засмеялись.

– С нас не берут денег. Это было угощение от хозяев.

– Спасибо, – сказала я.

– Эта женщина хочет тебя поблагодарить.

– За что?

– За возможность проявить доброту к тебе.

Я слишком устала, чтобы понимать здешнюю логику, а потому приветливо улыбнулась официантке, и мы ушли.

– Может, наймем повозку и съездим за твоими вещами? – предложил У Ба. – Представляю, до чего ты устала.

– Ничего, дойду пешком. Здесь недалеко, и рюкзак у меня совсем не тяжелый.

У Ба снова закашлял. Первый раз я услышала его кашель за столом: сухой, пронзительный.

– Ты простудился?

Он покачал головой и взял меня за руку. Мы пошли к отелю. Всякий раз, когда я ускоряла шаг, У Ба деликатно меня сдерживал.

Солнце отбрасывало длинные тени и вскоре скрылось за горами. Стало прохладнее.

У Ба остался в вестибюле, а я поднялась на второй этаж за рюкзаком. Не желая обижать владельца отеля, заплатила за две ночи.

Я собиралась нести рюкзак сама, однако У Ба, глухой к возражениям, взвалил его себе на спину и торопливо вышел из отеля.

Глава 9

Я умирала от желания увидеть преображенный дом брата. Посланных денег должно было хватить на капитальный ремонт жилища У Ба.

Узкая тропка, петляющая между банановых деревьев и деревьев папайи, вывела нас к реке. У Ба часто останавливался, чтобы успокоить дыхание, но наотрез отказывался отдать рюкзак. Я узнала деревянный мост. Миновав его, мы поднялись по крутому склону, прошли мимо ветхих хижин. Казалось, первый же сильный ветер подхватит их и унесет неведомо куда. Покосившиеся стены и крыши были сплетены из сухих пальмовых листьев, бамбуковых стеблей и трав. Во многих дворах топились земляные очаги, и в темнеющее вечернее небо поднимались столбы белого дыма. Завидев нас, галдящие ребятишки бросали игры и вовсю глазели на двоих взрослых.

Дом брата скрывался за живой изгородью из цветущих бугенвиллей, стебли которых дотягивались до самой калитки. В наступающих сумерках цветки казались красными огоньками. Мы не без труда преодолели заросли, которые У Ба гордо называл садом. Его дом стоял на пятифутовых сваях. Я увидела знакомые стены из черного тикового дерева, прохудившуюся жестяную крышу и маленькое крыльцо. Внизу безмятежно похрюкивала свинья. Все как в моей памяти.

Мы поднялись на крыльцо. На первый взгляд дом и внутри почти не изменился. То же коричневое кожаное кресло. Та же пара кушеток с истертой обивкой. Маленький кофейный столик, темный шкаф. Картина маслом, изображающая лондонский Тауэр. Новым был красный алтарь… На стене висели фотографии Ми Ми и нашего отца – Тина Вина. Кусочек его нью-йоркской жизни. Вернувшись домой, я послала У Ба этот снимок. Перед фотографиями лежали красные цветы гибискуса и горстка риса. Если я не ошибалась, раньше это место занимала статуя Будды. Я вспомнила нью-йоркскую квартиру. В какой из нераспакованных коробок лежала такая же фотография отца?

По периметру гостиной были расставлены пластмассовые ведра. Вряд ли они часть какого-то ритуала… Вспомнив о пчелах, я взглянула на шкаф, где они жили. Пусто.

– А где пчелы?

– Увы, они покинули мой дом и нашли себе новое пристанище. Где – не знаю, – ответил У Ба, снимая с плеч рюкзак. – (Я облегченно вздохнула.) – Их место заняли две змеи.

– Кто? – пролепетала я, застыв на месте.

– Две кобры.

– У Ба, нельзя так шутить.

– Мы неплохо уживались, – сказал он, удивленно глядя на меня.

– У Ба, тебе ли не знать, насколько опасны кобры. Они ядовиты! Один укус – и человек умирает.

– Кобры не причинили мне вреда, – спокойно возразил брат.

Он не понял моего испуга.

– Где они сейчас? – спросила я, борясь с желанием вскочить на кофейный столик.

– Не знаю.

– Что?! – Я была на грани истерики.

– Однажды они просто исчезли.

– Что значит «исчезли»? Когда ты видел их в последний раз? На прошлой неделе? Месяц назад? Когда?

У Ба вдруг расхохотался и несколько минут не мог успокоиться.

– Уже и не помню. Ты же знаешь: в моей жизни время не играет особой роли. Должно быть, уползли год назад. Или два.

– То есть сейчас их нет ни в доме, ни во дворе?

– Да. Я же сказал, что они исчезли. Куда – тоже не знаю.

Мне стало чуточку легче.

– И ты не боялся?

– Чего?

Брат вовсе не поддразнивал меня. Он действительно не понимал моего беспокойства. Я это видела по его глазам. По маленьким карим глазам, говорившим: «Не понимаю, чтó так взволновало сестренку».

– Чего? – переспросила я. – Они могли тебя укусить. Ты бы мог умереть.

Он долго молча смотрел на меня и добросовестно пытался понять.

– Нет, – сказал наконец У Ба. – Этого я не страшился.

Думаю, я ему завидовала.

– Спать ты, конечно же, будешь на моей кровати.

У Ба отодвинул выцветшую зеленую занавеску, открыв комнатку с деревянной полкой, ночным столиком и стулом. С потолка свешивалась лампочка без абажура. У Ба не преувеличивал: скачки напряжения давали о себе знать.