Сумрак - Пенелопа Дуглас

я смогла перевести дыхание, его рука снова опустилась.

И снова. И снова. И снова.

Стоп. Я хотела закричать. Я хотела закричать.

Но вместо этого я стиснула зубы.

Я шипела от боли, я морщилась и трусила.

Но я не плакала. Больше не плакала.

Только после того, как он ушел.

Он снова схватил меня за воротник, крепко сжал его в кулак, ткань натерла мне шею. "Ты вернешься, — дышал он мне в лицо, — ты извинишься и вернешься в команду".

Я не могла встретиться с ним взглядом. "Я не могу".

Он снова швырнул меня в стойку и отступил назад, расстегивая ремень.

В горле у меня встал комок. Нет.

"Что это было?" — спросил он. "Что ты сказала?"

Злость исказила его лицо, кожа кипела от ярости, но ему это нравилось. Он постоянно жаловался на бабушку и на меня, плевал мне в лицо о том, какая я обуза, но на самом деле он не хотел, чтобы я уходила. Ему это было нужно.

"Я не могу", — прошептала я, не в силах сделать больше, потому что мой голос сильно дрожал.

Он выдернул ремень из петель, и я знала, что сейчас произойдет. Не было способа остановить это, потому что он не хотел этого.

"Ты сделаешь это".

Я стояла на полпути между желанием заплакать и желанием убежать. Если я заставлю его потрудиться, наказание будет только слаще для него. К черту его.

"Не сделаю".

"Сделаешь!"

"Я не могу носить купальник из-за синяков!" выпалила я.

Он сделал паузу, пояс болтался у него в руке, и я даже не слышала его дыхания.

Да.

Вот почему я бросила плавание. Мое лицо было не единственным, о чем приходилось беспокоиться, чтобы люди не увидели. Моя спина, мои руки, мои бедра… Люди не были глупыми, Мартин.

Я почти хотела поднять глаза, чтобы увидеть, что — если вообще что-то — отразилось на его лице. Может быть, беспокойство? Чувство вины?

Что бы он ни чувствовал, он должен был знать, что мы не вернемся после этого. Теперь все было по-настоящему. Независимо от извинений, подарков, улыбок или объятий, я никогда не забуду, что он сделал со мной.

Так зачем останавливаться сейчас, верно, Мартин?

Вынырнув, он схватил меня за запястье и с рычанием швырнул меня на стол. Я зажмурила глаза, согнувшись пополам, ладони и лоб встретились со столешницей.

И когда раздался первый удар, я боролась со слезами.

Но я не могла бороться с криками, вырывавшимися из моего горла, когда ремень приземлялся снова и снова. Теперь он был зол и бил сильнее, чем обычно. Было больно.

Но он не стал сопротивляться. Он знал, что я была права.

Я не могла носить купальник.

После его ухода я еще некоторое время лежала, содрогаясь от боли, пронизывающей спину.

Боже, просто сделай так, чтобы это прекратилось.

Я застонала, когда сдвинулась с места, поблагодарив, что не закричала, и потянулась, взяла свой мобильный телефон и повернула его, чтобы увидеть на экране все еще спящую бабушку.

Слезы повисли на уголках моих глаз.

Она просыпалась все реже и реже, так что скрывать от нее это дерьмо становилось все легче. Слава Богу.

Его душ работал наверху, и он еще долго не вернется вниз. Завтра мы проснемся, молча пройдем мимо друг друга, прежде чем отправиться на работу и в школу, а он вернется домой рано днем и для разнообразия приготовит нам ужин. Он будет нежен и тих, а потом за столом заведет разговор об экскурсии в колледж, который меня заинтересовал, чему он обычно не потакал и не собирался потакать к тому времени, когда должна была состояться поездка на выходные. Я могла дышать в течение недели, прежде чем поняла, что новизна наших "замечательных отношений между братом и сестрой" пройдет, и он снова готов к рецидиву.

Как наркоман.

Как больной.

Но сейчас я не знала. Эта неделя была плохой. Между этой и прошлой неделями было меньше передышки.

В оцепенении я нашла свои очки и медленно убрала беспорядок, который мы устроили, помыла посуду и убрала все остатки еды, после чего выключила свет и взяла свою сумку.

Я сунула телефон в сумку, но когда я обогнула лестницу и сделала первый шаг наверх, я остановилась.

Она все еще спала. Возможно, до конца ночи. Я могла наблюдать за ней по телефону из любого места.

Но я не должна была уходить. У меня болела спина, волосы были в беспорядке, и я все еще не переоделась в свою форму.

Но вместо того, чтобы подняться и закончить домашнее задание, я отступила назад, как на автопилоте. Подхватив туфли, я выскользнула за дверь и побежала, даже не остановившись, чтобы надеть кроссовки. Дождь хлестал меня по волосам, одежде и ногам, мои босые ноги попадали под дождь на тротуаре, когда я мчалась обратно по улице, за угол и в сторону поселка.

Мне было все равно, что я оставила ее окно открытым. Она любила дождь. Пусть слышит.

Мне было все равно, что моя сумка, книги и домашнее задание, скорее всего, промокнут.

Свернув направо, я увидела впереди зарево площади и остановила бег, чтобы наконец-то отдышаться. Я делала вдох за вдохом, прохладный воздух в моих легких и дождь, прилипший к моей одежде, почти заставили меня улыбнуться.

Впереди светилась вывеска кинотеатра, и я еще не успела прочитать слова, как поняла, что там всю ночь идет марафон монстров. Конг, Франкенштейн, Муравьи-убийцы, Муха…

В октябре кинотеатр закрывался только с восьми утра до полудня для уборки и пополнения запасов, а остальные двадцать часов в день показывали новинки и старые любимые фильмы. Что-то вроде месячного фестиваля ужасов.

Подбежав к билетной кассе, я надела туфли, которые уже насквозь промокли и болтались, и полезла в сумку, вытащив немного денег.

"Просто дайте мне пропуск на всю