Наезд - Владимир Спектр

Я прочел стихотворение Еве, она прижалась ко мне, посмотрела прямо в глаза и сказала:

– Давай уже тачку ловить, я замерзла.

После секса, нежного, и даже по-детски чистого (а с Евой почему-то всегда так), я долго не мог уснуть. Ева давно видела свои цветные сны, а я все лежал неподвижно, с широко раскрытыми глазами, уставившись в гладкий и полупрозрачный, как припорошенный снегом лед, потолок спальни. Мысли роились в моей голове. Их было так много, что трудно было остановиться на какой-нибудь одной, вычленить главную. Некоторые темы мне были знакомы, некоторые появились совсем недавно. Трудно сказать, что это было: какое-то хаотическое движение. Каша из бизнес-идей и проектов, порнозарисовок, телефонных звонков любимой (какой?!)… Мне надо было найти главную тему, иначе не уснуть. Я встал, прошел на кухню, плеснул себе виски и закурил. Мысли немного утихомирились и поплыли медленнее и стройнее. Я прислушался к их невнятному пока журчанию. «Почему?» – вот главный лейтмотив. Но чего он касается? Что значит это ебаное «почему»? Откуда этот ебаный вопросительный знак? Похоже, мне было не уснуть, так раздражало меня это «почему». Я вернулся в спальню, аккуратно лег в кровать рядом с Евой, легонько обнял ее. Девушка вздрогнула и открыла глаза.

– Почему? – спросил я. – Ты не знаешь, что это за «почему»?

– Знаю, – она поцеловала мою руку, слегка контрастирующую с ее загорелой кожей. – Знаю. Это значит: «Почему ты не спишь?»

В конце концов я все же уснул. Не сразу. Пришлось измучить бедное сонное дитя, но если бы не минет, вопрос «почему» точно бы не дал покоя. Утром я проснулся от омерзительного треска домофона. Это было странно. Обычно никто не ходит ко мне в гости. Во всяком случае, никто, даже родители, не додумается припереть вот так, без предварительного согласования визита со мной. Ни на секунду не сомневаясь, что это, скорее всего, какой-то старый пердун сослепу перепутал кнопки, я некоторое время полежал в постели, ожидая, что звонящий угомонится. Но домофон не утихал. Тихо матерясь, чтобы не разбудить Еву, я прошел в коридор и поднял трубку.

– Дома!!! – прокричал чей-то измененный голос. Голос был женский, и обладательница его явно находилась на грани истерики. Я сразу понял, в чем дело.

– Дома!!! – неслось из трубки. – Кто у тебя дома, сука?!!

– Ты совсем охуела? – спросил я вяло и как бы сонно. «Вот это номер, – подумалось в то же самое время, – от этой истерички теперь хуй отделаешься».

– Открой дверь, ублюдок. – Спун кричала так, что казалось, отключи я домофон, услышу ее крики сквозь стены.

– Кто у тебя, что за блядь?

– Спун, – я чувствовал себя омерзительно, – ты совсем рехнулась. Мы же расстались.

– Да? Ты просто свалил от меня, ублюдок…

Я повесил трубку. Это могло продолжаться не час и не два, даже не три. В прошлом я помню истерики длиною в жизнь. Все же правильно я сделал, что слил. А если бы это она сейчас лежала в моей постели?

– Что-то случилось? – Ева, заспанная, и от этого еще более нежная, стояла в дверях спальни.

– Моя прошлая девушка…

– Какая из них? – Ева улыбнулась.

– Ну, основная, Спун, – я помялся, – жалко ее, переживает.

– Дура, – Ева пожала плечами, – с такими, как ты, разве можно переживать? Общаясь с подобными подонками, надо всегда быть готовой к тому, что в один прекрасный день тебе скажут: «Прости, дорогая…»

– Да с чего ты…

– Не перебивай, пожалуйста. Видишь ли, при всем твоем негативе, самовлюбленности, истеричности, вранье, которое ты вешаешь на уши всем, кому ни попадя, ты очень хороший. Да что там – лучший. Самки любят именно таких. Поэтому терять тебя ужасно обидно. Все равно как если бы мама умерла. Теток вокруг много, а мама была одна, больше такой нет. Хорошо, конечно, в таком случае самой бросить тебя первой. Не так тяжело. Но и это невозможно. От таких, как ты, увы, не уходят…

– Ошибаешься.

Домофон затрещал снова.

– Вообще, переживать – дело утомительное и безрезультатное. Нашла бы лучше себе другого. Понятно, что все это не то, но отвлеклась бы. Ответь ты ей.

– Да и чего сказать?

– На хуй пошли, и все. Жалость в таких случаях всегда оборачивается жестокостью. Человек болен. Она не разберется, что это ты ее жалеешь, она подумает, что возможно…

Я поднял трубку.

– Сука, я же не уйду, я же сутки здесь буду торчать, ждать тебя с твоей пиздой! Я вам устрою! Таких пиздюлей вы еще не огребали…

– Спун, иди домой, не надо так отстойно себя вести.

– Почему?

Я посмотрел на Еву.

– Она спрашивает, почему…

Ева снова пожала плечами. Я опустил трубку аппарата, оставив ее безвольно раскачиваться на проводе, и сделал несколько шагов в сторону спальни.

– Скажи же ей, почему.

– Если бы я только знал, – я опустился перед девушкой на колени и поцеловал ее плоский и упругий животик, – у меня бы не было проблем со сном. Давай полижу тебе, маленькая?

* * *

Мы разошлись с Евой через день или два. В пятницу в «Джет Сете» я встретил ее с другим. Тоже мне, скажете, невидаль, кто сейчас не бывает с другим? Конечно, конечно. Да мне, в общем-то, по хую. Просто я подумал, что это как раз очень удобный момент, чтобы расстаться. Поддался моментальному капризу. И закатил истерику. Почти натуральную, даже самому понравилось, не то что Еве! Она звонила потом, просила прощения. Конечно, я ее простил. «Будем друзьями, – сказал я, – ты же знаешь, как я к тебе отношусь?»

«Нет», – честно ответила девушка.

По правде сказать, я и сам этого не знаю.

* * *

Как ни странно, в понедельник я приехал в офис первым. Без десяти восемь на улице было темно и сыро. Осень умирала. Давно уже из утонченной дамы бальзаковского возраста превратилась она в неопрятную спившуюся старуху. Листва на деревьях совсем облетела, и голые ветки тонкими антеннами тянулись в сумеречное небо. Казалось, деревья ждут какие-то сигналы из космоса. Небеса так нависли над городом, что тяжесть физически ощущали спешащие по своим утренним делам закутанные в шарфы горожане. Они сутулились, втягивали головы в плечи, смотрели преимущественно под ноги. Глядя на безликую массу, одетую в невыразительные серые робы, я думал о концлагерях, о колючей проволоке, лае собак и психическом подавлении воли к сопротивлению. Эти бедные маленькие людишки, абсолютно одинаковые по всему свету – в России ли, Америке или Австралии, не вызывали никаких чувств, даже жалости. Они родились рабами, их удел – служить, производить, обеспечивать. Сколько их? Девяносто пять, девяносто девять процентов населения всего земного шара? Быдло просто не заслуживает чувств, даже презрения, не говоря о таком священном для меня чувстве, как ненависть. Хотя… Разве могу я с собой что-нибудь поделать, заставить не испытывать эмоций при виде этой толпы рабов, жрущей хот-доги и шаурму в ларьках у метро, пьющей «Столичное», толпящейся на автобусных остановках, читающей «МК» и «Мегаполис», ведущей в школы и детские сады свое рабское потомство, уже с детства облаченное в серое?! Когда-нибудь ситуация должна измениться. Для них будет только метро и специальные экспрессы, доставляющие к месту работы из окраинных спальников. На улицу им можно будет выходить только по выходным, и не дай бог одеться в серые шмотки с Черкизовского рынка! Специальные отряды истребителей будут отстреливать таких без предупреждения. Забавная картинка, но на выходные из Москвы будет лучше уезжать. Это хорошо и сейчас, особенно если есть возможность. Я стараюсь делать такие вылазки как можно чаще. Куда угодно, хоть в ту же Вену, только бы русскую речь не слышать!

В целом я чувствовал себя превосходно, даже насвистывал под нос какую-то смутно узнаваемую мелодию. «Где-то далеко, в маленьком саду идут грибные дожди…». Интересно, откуда в нас, воспитанных на U2, The Cure и Depeche Mode, берутся подобные мотивы?

В восемь приехал Казак. Он только вошел в офис, а я уже знал, что друг мало спал, если спал вообще. Запах перегара не вытеснялся даже самым экстремальным из «Орбитов», некогда отличный (Cerrutti все же) костюм был до неприличия мят и несвеж, небритое опухшее лицо компаньона приобрело какой-то землистый оттенок. Казак нетвердой походкой прошел в кабинет совета правления.

– Я в говно, – дикция оставляла желать лучшего.

Злорадно улыбаясь, мысленно благодаря бога за то, что дал мне силы воздержаться от соблазнов выходных, я пожал протянутую мне безвольную ладонь.

– Хорошо повеселился?

Казак немного покачался на слабых ногах, стоя посреди кабинета, сделал пару шагов к дивану, и вдруг рухнул на пол.

– На хуя так рано встречаться? – он смотрел на меня снизу вверх.

Я помог другу встать, отряхнул его и с трудом дотащил до кресла.

– Хочешь воды?

Казак отрицательно помотал головой и неловко вытащил сигарету, зацепив локтем пепельницу, стоящую на краю стола.