Гибель великого города - Рангея Рагхав

Взоры женщин скрестились. Вина поднялась с ложа и приветливо сказала смуглой танцовщице:

— Пожалуйте, красавица! Да будет благословен ваш приход!

— Госпожа Вени прибыла к нам из Киката — страны дравидов! — заговорил Манибандх. — Мохенджо-Даро должен гордиться такой гостьей — она несравненная танцовщица! Добро пожаловать, деви!

Все дружно подхватили:

— Добро пожаловать, деви!

Кто-то спросил:

— Госпожа, вы придете на праздник?

— Мы должны быть, признательны госпоже, — ответил Манибандх, — Она уже приняла наше приглашение.

Вени с восторгом глядела по сторонам.

Над бассейном раздавались радостные крики и визги женщин, которым вторили раскаты низкого мужского смеха. Отзвуки женских голосов, точно убегая от преследования, терялись у берега, но мужские крики, ударяясь в крутые откосы, снова разносились над водой. Толстые, в десять локтей, стены священного бассейна, выложенные обожженным кирпичом, многократно усиливали шум и смех толпы. Тут и там плавали цветы, выпавшие из волос красавиц. Некоторые из них входили в бассейн, не умастив тело благовонным маслом, и тогда отделившиеся от кожи частички сандала и шафрана, смешавшись с жиром волос, образовывали на поверхности воды длинные разноцветные полосы. Вдоволь наплескавшись, женщины отдыхали за высоким каменным барьером и отправлялись одеваться. Звон колец разносился далеко вокруг.

Один лишь Амеи-Ра оставался ко всему равнодушным. Веселившиеся в воде юноши и девушки словно не существовали для него. Наспех омывшись, он исчез в комнатке для одевания. Там он сменил одежду, просушил над благовонным дымом волосы, затем выпил два бокала вина и с удовольствием погрузился в кресло с подлокотниками в виде леопардовых голов…

Было время, когда весь Верхний Египет трепетал в страхе перед грозным мечом Амен-Ра. По приказу фараона, мчался он на врагов повелителя, сея вокруг смерть, жестоко карая непокорных. Он был в числе тех немногих избранных, кто нес на своих плечах тело покойного фараона; ему посчастливилось видеть, как искуснейшие царские жрецы, вознося молитвы богам, бальзамировали труп владыки, превращая его в мумию. Полный великой скорби, стоял Амен-Ра среди старейших жрецов, закрывавших громадным камнем вход в усыпальницу, чтобы до дня Страшного суда ничто не нарушило покоя души божественного властелина…

Старость иссушила сердце Амен-Ра, и сейчас всеобщее ликование нимало не трогало его. «Им нужны женщины, — думал он, — так пусть берут их! Мало ли прелестниц вокруг?!»

С досадой вспоминал старый полководец бесчисленные искушения любви, встававшие в пору юности на его пути. Его не возбуждали теперь ни взгляды красавиц, ни роскошные их тела. Только малоопытные и юношески необузданные люди, считал он, поклоняются тому, что поэты называют красотой и о чем они слагают песни. Кто расточает на женщин лишнее время, понапрасну губит жизненные силы…

Весь город был полон музыки. Из многих стран съехались на праздник музыканты, и сейчас в домах и на улицах звучали их сладостные песни. Все дышало радостью, счастьем.

Только Нилуфар грустно сидела в своей комнате. Как она сегодня одинока! С ней никто даже не заговорил… Лишь Хэка побыла недолго, но потом и она ушла. Печальные мысли не выходили из головы Нилуфар. Неужели ее юная красота сгорит в огне ревности, обратясь в пепел?

В полдень вернулись Манибандх и Вени. Все в них казалось сегодня необыкновенным, даже белизна одежд. Спрятавшись за пологом, Нилуфар видела, как рабыня развязала цепочки на ногах Вени, и та с расслабленной улыбкой прилегла на ложе. Глаза танцовщицы были полуоткрыты. До египтянки донеслось пьяное дыхание.

Затем рабыни приготовили господину трапезу. Кушанья подавали на больших блюдах — рыбу, мясо крокодила, говядину, козлятину. Стоявшие за креслом рабыни чуть помахивали опахалами — сегодня было не жарко…

Кругом все затихло. Только иногда позвякивали женские украшения. По всему дому распространился аромат печеных бананов. Манибандх восторженно рассказывал Вени о египетских кушаньях.

— Тамошняя пшеница, — говорил он, — придает человеку силы. В Мохенджо-Даро до сих пор не было такой. Но я привез оттуда зерен и попробую их посеять.

— Я не сомневаюсь, вас ждет успех, — улыбнулась танцовщица.

Увидев печаль в глазах Хэки, Апап сказал:

— Я вижу, ты опять задумалась о своей Нилуфар? Ну какое тебе до нее дело? Она ведь теперь не рабыня!

Хэка насмешливо взглянула на него и отвернулась. Апап вышел, махнув рукой, как бы говоря: «Знаю я твой нрав».

Хэка вошла в комнату Нилуфар. Однако, подумав, она вернулась к себе и уселась на прежнее место. Через некоторое время Хэка опять решила пойти к Нилуфар, но тут же вспомнила, что Манибандх еще во дворце. Кроме того, думала она, вода сочувствия может переполнить чашу отчаяния. И Хэка направилась в поварню.

В поварне за работой наблюдал сам управитель. Завидев Хэку, он улыбнулся и сказал:

— Иди-ка в погреб, там тебя ждут!

Недоумевающая девушка спустилась в погреб. Там не было ни души. Обернувшись, она неожиданно увидела управителя. Он улыбался. Хэка похолодела от страха.

— Боишься?

Она отступила назад и чуть не закричала — с грохотом упал и разбился большой кувшин.

— Проказница! — с шутливой строгостью сказал управитель. — Сейчас я тебя накажу!

И он влепил поцелуй в щеку оторопевшей Девушки. Хэка вырвалась и убежала.

Осторожно приоткрыв дверь покоев господина, она увидела в пустом зале Апапа, жадно шарившего по блюдам и торопливо отправлявшего в рот остатки мяса. Сейчас он точь-в-точь походил на ручного леопарда, которого Хэка однажды видела в комнате жены фараона, он лежал у ног госпожи и облизывал лапу. Апап набил полный рот пищей, и когда заметил Хэку, то только засмеялся, размахивая руками и кивая головой, как бы приглашай ее: иди, поешь тоже! Хэка прикинулась непонимающей.

Тогда Апап силой подтащил ее к блюдам. Одной рукой он сжал девушке щеки, а другой запихнул в открывшийся рот кусок мяса. Это было так вкусно, что Хэка забыла обо всем. Она хотела взять еще кусочек, но Апап крепко держал ее, как бы говоря: «Ты же отказывалась!» Однако есть и держать Хэку в одно и то же время он не мог, поэтому она вскоре оказалась на свободе. Теперь уж они оба поспешно уплетали объедки. Хэка подумала: «Не потому ли так горюет Нилуфар, что ей страшно лишиться вкусной пищи? Разве после таких кушаний захочется питаться всю жизнь сухими кусками?»

Вдруг послышались шаги. Апап молниеносно исчез, а Хэка, растерянная, осталась одна. Широко ухмыляясь, прямо на нее шел управитель. Он вытащил из горшка кусок мяса, сунул его в рот девушке и сказал:

— Вот так я буду кормить тебя каждый день! Все рабыни в поварне благодаря моей доброте имеют вкусную пищу. Но ты будешь есть лучше их!

Хэка убежала.

В городе продолжалось веселье. Появились пьяные солдаты. По улицам бродили отряды стражников. Обычно горожане поддерживали порядок в городе с помощью своих рабов, и на долю стражников приходилось не так уж много хлопот. Разве только попадется бедняк, уличенный в попытке что-нибудь стащить… Но и с ним долго не возились, а, поколотив слегка, отпускали на все четыре стороны.

Старого Вишваджита тоже охватило какое-то радостное возбуждение. Надев на шею несколько цветочных гирлянд, он бродил по улицам, чему-то смеясь.

— Вы хотите утопить в вине свои грехи! — громко кричал безумец. — Нет, и сама смерть вас не исправит, нечестивцы!

Но даже эти дерзкие, совсем непраздничные речи сегодня почему-то радовали людей.

Храм богини Махамаи был украшен особенно богато — горожане не жалели затрат. Рабам не давали передышки, они работали с рассвета до самого вечера без пищи.

Только великий царь йогов по-прежнему был погружен в священное забытье. Глядя на него, чужеземцы прикусывали пальцы от страха. «Этот человек, — думали они, — сам бог, он и в день Страшного суда останется невозмутимым». И всякий раз, когда великий царь йогов дул в раковину, — это служило знаком того, что его состояние божественного экстаза прервалось, — все иноземные гости, будь то почитатели Озириса, Солнца, или Священного Быка, низко склоняли головы перед чужим божеством.

Чем ближе клонилось солнце к закату, тем шире становились людские потоки на пути к храму богини Махамаи. Дети и старики, мужчины и женщины — все жители города торопились на праздничную церемонию. Улицы постепенно пустели. Купцы закрывали свои лавки; сегодня они получили баснословные барыши. Многие виноторговцы сумели продать свой товар до последней капли. Самые дорогие товары раскупались вмиг, — в такой день никто не хотел быть бережливым. Особенным спросом пользовались перья чаквы и страуса.

Тут и там сновали танцовщицы, украшенные цветами. Пожалуй, в этом море людей трудно было найти хоть одного трезвого. По мере приближения к храму шум стихал, горожане начинали петь гимн во славу великой богини Махамаи.