Река времени. Дневники и записные книжки - Валерий Протасов

Одушевлённая вселенная

У поэта внутренний слух настроен по-особому, внутреннее зрение, как у человека, смотрящего в микроскоп и видящего то, что обычному глазу не видно. В любой пылинке, капле воды, в звуке голоса, в невидимом движении чувств заключена для него целая вселенная со своими отдельными мирами, а в них свои законы, свои драмы, свое течение времени.

Вот почему поэт дорожит такой дружбой и такой любовью, которая не разрушает это его состояние, а помогает ему длиться. Здесь всё полно неизъяснимой прелести, таинственности, как в движении космических миров, только теплее, одушевлённее. И это путешествие по одушевлённой вселенной – высшее счастье, доступное поэту.

Аура

Если у каждого художника своя аура, то у А. Блока она голубоватая, мерцающая, как столп тумана, поднимающегося к солнцу. У Лескова вся в кровавых муках рожденья. «Незнакомка» Крамского, краснощёкая, мордастенькая, ещё не из мира Блока, но уже и не из мрака Лескова. Блоковская незнакомка ― как лунный свет в ночном тумане.

А какая душа у Пушкина, Лермонтова?

Пушкин ― раннее утро, когда кругом всё ещё только просыпается, соловей пощёлкивает, а солнце уже радостно восходит. Лермонтов – внезапный полдневный мрак. Тургенев ― ясный жаркий полдень, ленивая истома деревенских полей. Толстой – как дуб посреди дубравы, тень от дуба, и в тени земляная яма. «Не хочу мира сущего, не хочу солнца. Хочу свою вселенную». Но потом, когда солнце стало склоняться к закату и тени стали гуще, он мир и солнце простил и благословил.

А Бунин? Спит и грезит наяву в сладком хмельном забытье. От солнца и томно, и хорошо, от дождей сладко, от вьюг и морозов песенно.

А Фет? Всю жизнь, как бедуин в пустыне; под покрывалом одни тоскующие глаза.

Тютчев как дух познанья, сомненья и любви, склонившийся над землей.

***

…Вот, когда выскажешь то, что на душе, можно выйти во внешнюю жизнь. Это и есть: «из себя в люди». Обязательное одиночество вначале. Сначала сущее: вдох, потом слово: выдох. Если вздохнул, значит есть воздух в груди, можно и выдохнуть, и сказать, и пропеть.

Ещё об А. Блоке

Блок кажется мне иногда лучом света, забравшимся в звёздное ночное небо, на такую высоту, на которую никогда не поднимался Пушкин. Его светлому гению такой звёздный романтизм казался претенциозным. Блок в сравнении с Пушкиным может казаться даже псевдопоэтическим. Незнакомки, прекрасные дамы, мистические предчувствия ― всё это не пушкинское. Его мотивы: земная жизнь, земные люди и моцартовская музыка.

***

В современном искусстве много жизненного сора. Случайное в жизни, а значит, случайное и в искусстве.

Вечное только в вечном; тем и зелено дерево искусства, и реализм – это не зеркало случайностей.

Я за искусство, освобожденное от случайностей.

И еще. Если искусство будет держаться за старые формы, оно умрёт. Моё стихотворение «Дневной полет». Непривычностью, жизненностью формы оно и смутило редакцию.

***

Современной литературе не достает обобщения, высшего света искусства. Она гонится за тенью дня сегодняшнего. Нужна не деревенская или городская проза, а человеческая честность. Иссякание жизни, грань катастрофы: вот о чём лучшие вещи В. Белова, В. Астафьева, В. Распутина, Ч. Айтматова. За человеческое в человеке, за вечное в жизни! С оглядкой назад, ибо не всякое прошлое мёртво, и не всякое новое обязательно и неизбежно.

Дом и семья

Два эти слова всегда стояли рядом. Без дома немыслима семья, и семья невозможна без дома. Теперь почти у всех только квартиры, жилища вроде гостиницы. И семейные связи приобретают временный характер. Квартира, даже в пять комнат, есть, а семьи нет. Нет связи внутренней между людьми. А можно жить в одной избе, домом, а не квартирой. Дом ― не жилая площадь, а обитель семьи, построенная своими руками, венец и вершина жизни.

***

Дом это ещё и стены, защищающие от мира, полного случайностей. Это возможность побыть одному или с близкими. Здесь ты сам себе господин и с вещами в ладу. Здесь ты в безопасности. Здесь ты равен себе самому. В пустыне или в безлюдном лесу ты песчинка в море песка, травинка среди бесчисленных трав. В доме ты – человек.

***

В жизни всё чаще бывает так: где особенно нужно милосердие, встречаешь бездушие или даже жестокость. Грубость и зло проникли во все поры нашей жизни.

Некогда врач и милосердие были одно и то же. От одного звука интеллигентного голоса старого доктора делалось покойнее на душе. Милое, наивное время! Где ты, чеховский доктор?

Ушло ли добро из жизни? Нет, оно не ушло, просто попало в грубые руки. Ох, как не хочется, чтобы так было и в будущем. А, между тем, все признаки огрубения налицо.

Глубокий источник

Сегодня после довольно долгого перерыва снова заглянул в дневники М. М. Пришвина «Глаза земли», мою заветную книгу. Удивлялся сочетанию слов, таящих в себе неожиданный смысл. Книга эта прочитана мною много раз и, больше того, она всегда рядом: душа моя пьёт из нее, как из чистого глубокого источника.

Теперь же после тридцати лет, в течение которых я почти постоянно брал воду из этого источника, почитая её целебной, дающей мудрость и не имеющей равных по чистоте вкуса, вдруг показалось, что вода как будто опреснела, что-то утратила. Но ведь это та же вода, тот же источник. И, скорее всего, не вода в нём стала хуже, а душа моя устала от чтения, запылилась в суете дней, пресытилась и уснула. Я приду к этому источнику в следующий раз ― и живая вода снова омоет душу.

***

Мудрость Пришвина ― из открытого сердца, искреннего и правдивого, расположенного к добру. Без отзывчивого и доброго сердца не поднимешься к настоящей мудрости. Зло, ожесточение закроет пути к Софии. Вот чего надо бояться: ожесточения сердца.

***

Как мы вообще читаем? Прочёл один раз книгу и думаешь, что впитал всё в ней заложенное. А хорошая книга всегда многослойна. Вот почему мы возвращаемся к ней не один раз.

Как я читал раньше Пришвина? Читал всё, но что было непонятно, то пробегалось глазами и оставалось за чертой сознания. Это было похоже на сеть с дырами, в которой застревала только крупная рыба. С годами сеть моя стала помельче, и многое, что проскакивало раньше, теперь застревает в ней. Остаётся такая добыча, о которой я раньше и не догадывался.

Вот поэтому, наверно, я так долго читаю эту книгу, что она открывается мне постепенно. Не устаю и от повторений того, что давно усвоено, но так же, как и раньше, живо и интересно. Не могу представить себе времени, когда читать в ней будет нечего. Глубокая книга переживает и своего творца, и читателя.

***

Мир без любимых книг, без поэзии чувств несчастен, гол, скучен. Несчастен и жалок человек с односторонне развитым умом и невоспитанными чувствами. Ум его бесцветен, бесплоден и одинок. Это Клим Самгин.

***

Ранние вещи Гоголя в прозе. «Арабески». Вдохновение пророка. Иногда вспоминается И. Бунин, очерки путешествий по святым местам Востока. Совершенно тот же стиль, тот же полёт души, то же поэтическое волнение, экзальтация. Гоголевское крыло, несомненно, опахнуло его в юности.

Бесконечно жаль людей, никогда в жизни не осеняемых благодатью гения, не ищущих её.

***

Удивительно живая душа! Птица-гоголь. Как будто рядом с тобой, всё чувствует, всё понимает: признак настоящего писателя.

Как много передумал он ещё в юности! Как много открылось ему! И сколько всего будит он в душе другого человека-читателя!

Самобытен и празднично ярок во всём, от записок учёных до поучений. Какая рокочущая музыка в слове! И как умён! Не умничаньем, а сутью, не немецкой выучкой, а полётным всечеловеческим гением.

Читайте Гоголя. Он услаждение души, свет и жизнь.

***

Настоящая свобода есть такое состояние души, когда все её лучшие способности поднимаются на высоту поэтического полёта и доставляют наслаждение, равное наслаждению любви.

***

Отчего между людьми несогласия? Оттого что душа одного из них, а, может быть, и обоих сразу, в мути и грязи. Тут можно сказать только одно: очисти душу, найди в ней добро, подходи к другому со светлой душой. Если оба так: несогласия быть не может.

Не об этом ли дневники Пришвина? В них вся жизнь души, но очищенная от сора случайностей.

***

Когда умирает поэт или пророк, о нем начинают говорить в превосходной степени, но к тому чувству, с которым каждый отдельный человек когда-то открыл его для себя, уже ничего прибавиться не может.

Возмутитель спойствия

Можно сказать о В. Высоцком, как когда-то говорили о Маяковском: «Он дал голос улице». Более того, он вернул нам естественность, от которой нас успели отучить. Растревожил полуспящую душу, и, может быть, не только нашу, но и человеческую вообще. Его песни ― не песни, а крик изболевшейся души, которая уже не может молчать, утробный крик человека, доведенного до отчаяния. Его как бы вырвало ложью и притворством, которыми пропитана наша жизнь.