Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было - Владимир Егоров

Перечни погибших в. широко известной Куликовской битве сильно разнятся в разных источниках. Весьма вероятно, что они формировались намного позже по мере внесения в них имен родоначальников, действительных или чаще мифических, фамилий «новых московских», вылезших «из грязи в князи» и спешно стряпавших свои якобы древние родословия. Поскольку про битву на Воже летописи быстро забыли, в летописное сообщение о ней фиктивные имена якобы погибших никто не добавлял. В результате в нем осталось только два имени, причем один из двух, помянутых как павшие на Воже — Дмитрий Монастырев, — умудрился повторно погибнуть на Куликовом поле.

В известных источниках о Куликовской битве со временем трансформируется роль рязанцев и их великого князя Олега. В более ранней «Задонщине» Олег Рязанский предупреждает Дмитрия Московского о нашествии Мамая, а в число потерь на поле боя включены семьдесят рязанских бояр. То есть рязанцы явно на стороне Москвы и вносят самый весомый вклад в победу. В более поздней Летописной повести и особенно в «Сказании о Мамаевом побоище» Олег Рязанский становится союзником Мамая и, тем самым, врагом московского князя, но в большинстве списков «Сказания» тем не менее сохраняется эпизод с Олеговым предупреждением Дмитрию о нашествии Мамая. Такая трансформация роли Олега и рязанцев вкупе с их необъяснимым поведением во время событий на Куликовом поле вполне объясняется, если принять, что речь изначально шла о битве на Воже, в которой Олег Рязанский соблюдал доброжелательный нейтралитет, а прончане, то есть «не олеговы» рязанцы, и вовсе были союзниками Дмитрия. Лишь впоследствии, когда, с одной стороны, выдумывалась Куликовская битва, а с другой, в который раз обострилась борьба между Москвой и Рязанью вплоть до военных столкновений, Олег Рязанский у летописцев «переметнулся» на сторону Мамая. Но все же как-то не до конца.

В итоге Н. Бурланков реконструирует события 1378 года следующим образом: «Мамай (или тот же Бегич) разоряет Нижний Новгород. Воевода Бегич с сильным войском… идет берегом Оки на Москву… Олег оповещает Дмитрия об угрозе и просит помощи. Дмитрий… встречается с Сергием, и тот благословляет его на войну с татарами».

Небольшая ремарка. Непонятно упорное стремление Бурланкова сохранить благословение Сергия Радонежского. Снявши голову, по волосам не плачут. Если Куликовской битвы вообще не было, то непонятно, зачем так цепляться за маловероятное и совершенно нерелевантное игуменское благословение на нее. Однако, возвращаем слово Бурланкову. «Дмитрий собрал войско на Коломне и двинулся навстречу татарам по левому берегу Оки. Недалеко от впадения Вожи в Оку… Дмитрия настигает вестник Олега, и князь созывает совет. Одни советуют остаться на этом берегу, ибо, если переправиться, то Ока отрежет войско от родной земли, и, вздумай татары обойти их, они не успеют на помощь своим городам. От Сергия прибывают посланники, нагнав князя на этом берегу Оки (может быть, Пересеет и Ослябя. Впрочем, рассказ о послах мог быть и позднейшей вставкой). Дмитрий решает положиться на волю Божью и переправиться, поскольку в этом случае они смогут навязать татарам сражение, а, останься они на левом берегу, татары могли обойти их или вовсе уйти и вернуться через некоторое время. Кроме того, правый берег Оки крутой, и, если татары его займут, они будут в лучшем положении. Войско переправляется. Бегич, возможно, направлявшийся к этому же месту на броды, получает донесение о переправе русских. Перед ним выбор. Он может идти к Коломне или Лопасне, но тогда он рискует подвергнуться тыловому удару. Он решает принять бой. Русские строят полки на берегу Вожи, возле впадения в нее реки Мечи, примыкая к Воже левым крылом (или в небольшом отдалении), ниже по течению Вожи ставится засадный (иногда его называют сторожевым) полк — на случай, если татары подойдут не с той стороны, откуда их ждут. Татары появляются на правом берегу Мечи, более высоком. Русские находятся в отдалении, чтобы татарские стрелы не долетали. Наконец, татары переправляются, и начинается бой; после долгой битвы вступают свежие силы русских, и татары бегут, опрокинутые в речку Мечу. («Духу южну потянувшу сзади нам» — на Куликовском поле на Дону южный ветер в спину Засадному полку потянуть никак не мог. Но если развернуть карту на 90 градусов, как и должно быть в битве на Воже, то все становится на свои места.) Войско славит Богородицу и всех святых; собирает погибших и торжественно возвращается в Москву; их встречают, как древних героев».

К аргументам Н. Бурланкова позволю себе добавить еще одно соображение, тоже наводящее на размышление. Удивительно, что судьбоносная для Руси битва случилась точно на день Рождества Богородицы (8 сентября по старому стилю) — один из главных православных праздников. Такое совпадение подозрительно само по себе. Но сомнения многократно усиливаются вторым столь же удивительным совпадением. Получив известие о приближении Мамая, Дмитрий Иванович назначает сбор войск на Успение Богородицы (15 августа по старому стилю). Таким образом, вся кампания проходит точно между двумя двунадесятыми православными праздниками, связанными с рождением и кончиной Божьей Матери — издревле заступницы Руси и избавительницы от всяческих нашествий. Традиция обращения к заступничеству Богородицы при приближении врага ведет свое начало еще из Византии, где для защиты стен Константинополя их обходили с Влахернской иконой Божьей Матери. В Москве эта традиция нашла яркое выражение как раз в конце XIV века, когда сын Донского Василий Дмитриевич перенес в Москву Владимирскую икону Божьей Матери для защиты города от Тамерлана. Заметим, что как раз в это время начали формироваться известные нам письменные источники о Куликовской битве.

Отдельная проблема, даже целый пласт проблем, с широко известным благословением на битву Сергия Радонежского и участием в подготовке к ней митрополита Киприана. Роль Сергия тоже меняется по мере формирования окончательной версии «Сказания о Мамаевом побоище». Вообще не упомянутый в «Задонщине», в Летописной повести он посылает грамоту со своим благословением вдогонку московскому войску, а в «Сказании» уже лично благословляет Дмитрия на ратный подвиг и даже отдает ему двух своих монахов. Здесь тоже наглядно проступает процесс формирования мифа, как и в случае с митрополитом Киприаном. С учетом того, что пребывание Киприана осенью 1380 года в Москве весьма спорно, а на Сергия московский князь имел большой зуб, скорее всего оба церковных иерарха были приобщены московскими летописцами к делу задним числом, с одной стороны в обоснование благоверности Дмитрия Донского, а с другой — во славу Православной церкви.

В общем, как-то получается, что от некогда огромного и блистающего священной белизной, а ныне окончательно растаявшего монолита айсберга «Руси защитник» остается одно мокрое место. Зато это мокрое место радикально снимает все вопросы, оказавшиеся не по зубам сценарию «Руси защитник». Не был, не ходил, не участвовал. На нет и суда нет. Даже не решаемая другими сценариями проблема прозвания Дмитрия Донским тут решается в новой плоскости восприятия. Современники Дмитрия Ивановича даже не подозревали, что великий князь Московский и Владимирский был еще и Донским. Но после того как монах Кирилло-Белозерского монастыря Евфросин, известный своим «творческим» переписыванием летописей, поименовал Куликовскую битву «Задонщиной», последующим летописцам-соавторам Куликовского мифа прозвать Донским ее главное действующее лицо, что называется, сам Бог велел. Но додумались до этого, судя по всему, только в XVI веке.

Часть II

СЦЕНКИ

АВАНСЦЕНА

Большинство из нас, простых смертных, по простоте душевной полагают, что в далеком нашем прошлом все было и происходило именно так или хотя бы в основном так, как изложено в учебниках истории. На самом деле это, мягко говоря, не совсем так, а зачастую и вовсе не так.

Что было, то было. Но история — это не то, что было и как было, а наше представление о том, что и как было. Или иногда вообще наша фантазия о том, что вроде бы было, а на деле вовсе и не было или было вовсе не так. Эти представления и выдумки формируются учебниками в школе и художественной литературой после школы или вместо школы. Лишь немногие, профессионально занявшиеся историей, добираются до специальной литературы. Но даже из них не все утруждают себя копанием в первоисточниках. Их можно понять. Читать, например, наши летописи — занятие донельзя занудное и, как правило, малоинформативное. А чтобы ознакомиться со старинными подлинниками из Халифата или Поднебесной, вообще надо сначала выучить древние арабский и китайский языки. Зато те немногие упорные и преданные, кто сумел заставить себя выучить, посидеть и проштудировать, стали некими монополистами в праве на их интерпретацию и, тем самым, создание своей оригинальной истории, чтобы потом вольно или невольно навязать ее читателям в своих ученых трудах. Таких упорных действительно немного. Известных российских «первоисториков» можно пересчитать по пальцам одной руки: В. Татищев, Н. Карамзин, Н. Костомаров, С. Соловьев, В. Ключевский. В крайнем случае можно задействовать вторую руку, тогда пальцев точно хватит. Именно труды этой пятерки-десятки читают профессионалы, ленящиеся копаться в первоисточниках, но пишущие популярные учебники истории и исторические статьи энциклопедий. Что же, таким образом, мы имеем на самом деле?