Ежедневные вечера танцевальной культуры и отдыха в Парке имени железнодорожников - Юлия Юрьевна Устюгова

не попал. Я спросил, чего он? А он вбил себе в голову, что если я поеду, то в городе останусь или даже в Москву укачу… Ему почемуто казалось, что если я до отъезда женюсь, то ни в каком городе не останусь. Хотя странно…

– И что?

– Я и женился!

– Дурак! – не выдержал Стёпа. – Нельзя же так просто жениться!

– Нельзя, – согласился Иван, тоскливо покосившись на Ольгу, которая не знала, плакать ей или смеяться, и то сводила брови, то кривила губы.

– И как ты женился? – продолжила допрос Таня.

– Ну, Лёшка Постников предложил десяток девушек на выбор, я и выбрал ту, которая больше нравилась. И прямо на перроне он меня расписал.

– Да с кем же? – не выдержала Таня.

– Ты знаешь, я сейчас не могу. Я потом, наверное, вспомню, а сейчас – я ничего не понимаю. Мы ещё выпили все, меня провожали, и я както плохо…

Ольгу сорвало с места.

– Постой! – крикнула Таня. – Так он ещё и разведётся!

Ольгу поднесло ближе, она погладила Ивана по голове.

– Какая у неё рука! – встрепенулся Ваня, почувствовав вновь её лёгкий жар, своё с ней единство и чудовищную глупость всего остального.

А Ольга расплакалась и убежала. Таня бросилась за ней.

– Ты ещё и не былто с этой девушкой, с женой своей! – мрачно подытожил Стёпа.

– Был. Поезд на два часа опоздал.

– Ох, удивил ты, Вань! Не мог ещё больше наворотить?

– Мог. Ольга – иностранка. Итальянская коммунистка. И ей восемнадцати лет нет.

– Это тебе у вас там сказали?

– Нет. Она сама, прошлым вечером. Те думали – я знаю.

– Ну, ты влип! – вздохнул Стёпа.

– Я её не догнала! – вернулась Таня с косынкой в руках.

– Он ещё разведётся. Ты ведь разведёшься? – спросила Таня. – И женишься на Ольге?

– Если я разведусь, – глядя перед собою, сказал Иван, – меня из органов попрут, чтобы не пятнал ряды. Будь она даже русская, не итальянка.

Стёпа хмыкнул.

Таня раскрыла и закрыла рот и осторожно спросила:

– А она что, правда итальянка? Такая беленькая?

– Збальони. Её зовут Ольга Збальони, и она из Романьи, может, там все такие?

– Вот и иди скорей к ней. И одно из двух: либо Ольга тебя простит, либо на службе останешься. Не знаю, что лучше, ЧК или девушка, наверно, ЧК.

– Главное, чтобы не тюрьма! – не удержался приободрить Ивана в спину Стёпа.

7

Больше двух недель Ольга категорически отказывалась каклибо общаться с Иваном. Всё это время Зайнулла и Иван ходили по городу в полной гармонии друг с другом, то есть оба донельзя мрачные. Такие, что хоть на стенку лезь.

Иван, впрочем, замечал в Зайнулле неуловимое злорадство. Друг явно, и не без оснований, считал, что потерять всё намного хуже, чем не добиться ничего с самого начала. Да Иван и сам так думал. Не иметь возможности ни видеть, ни прикоснуться – было невыносимо. Теперь Иван понял, насколько привык проводить с Ольгой каждую свободную минуту. Без неё ему нечем было заняться. И они с Зайнуллой бесцельно часами слонялись по городу, разгоняя по вечерам тяжёлой чекистской меланхолией городских гопников.

Даже день рождения Ольги – ей исполнилось восемнадцать – порадовал Ивана не так, как мог бы.

Впрочем, честный Зайнулла сделал честную попытку поговорить с Ольгой через Марьям. Зайнулле разговаривать с Марьям о подруге было намного легче, чем просто разговаривать с Марьям. Зайнулле всегда было легче хлопотать за других, чем за себя. Он, собственно, и устроил Ивану эти курсы НКВД, и всё с ними связанное. Курсы, на которые Иван продолжал ходить в твёрдой убеждённости, что закончить их ему не судьба. Немного оклемавшись, он, конечно, вспомнил имя и фамилию своей жены, и, теперь окольными путями а потому медленно, пытался узнать, не ждёт ли она ребёнка после двух часов задержки по расписанию. От этого во многом зависели его дальнейшие планы.

Хотя на самом деле Иван медлил потому, что результат любого его поступка был сейчас для него совершенно непредставим. При том что сама последовательность грядущих поступков была продумана им вполне чётко и неотвратимо.

* * *

Между тем Ольга не столько даже сердилась, сколько не знала, что ей делать и чего ещё от Вани ждать. В её жизни так мало было прочного, постоянного, – даже родины, – что поступок Ивана, открывший такие его стороны, которые предположить нельзя в человеке, стороны, о которых любая девушка предпочла бы не знать, короче, тот факт, что Ваня женат, – на какоето время лишил её всякой опоры. Так много значил для нее Ваня, что сейчас внешне спокойная, собранная Ольга находилась в полной панике.

Конечно, если поступать просто и логично, – Ваню следовало счесть мерзавцем и разорвать с ним всякие отношения раз и навсегда, но, вопреки очевидности, признать Ваню мерзавцем не получилось.

Иван видел её однажды на улице с кемто под ручку, но не подошёл, а Ольга, гневно отвернувшись, пролетела мимо. Может быть, он подошёл бы, будь Ольга одна, но она шла под ручку с Капитоновым, которого Ваня даже сперва не узнал. При виде художника казалось, что с момента, когда они встречались на эстафете, пролегло лет десять. И провёл их Ростислав на каторжных рудниках. Художник необъяснимо и неестественно постарел. Светлые волосы незаметно, но всё же поседели, кожа жутковато обтягивала кости. При том, что движения остались такими же лёгкими и ловкими, как у молодого, он, как говорится, дошёл. И в запавших глазах, совсем утонувших в морщинах, стояли тоска и такое усилие от разговора, ходьбы, улыбки, от всего, что, двинувшийся было наперерез Ольге, Ваня смешался и позволил ей ускользнуть. Странно, но он даже не пытался ревновать к художнику. Впрочем, тот и сейчас и всегда казался ему настолько неотъемлемой частью их двоих, что ревновать не получалось.

Но была и ещё одна причина, заставившая Ваню прикусить язык при встрече. По Ольгиному страху, по шарахавшим из её очей молниям, по тому, как дружно молнии в него отдавались, Ваня понял, что ничего не кончено, связь между ними не потеряна, и побоялся чтонибудь испортить.

Отзывчивая и ответственная Марьям вернулась белым вечером к казарме Зайнуллы, вместе с нею вернулись и часики в коробочке. Ольга их, разумеется, не взяла. Но, наслушавшись сердобольных Марусиных речей, согласилась, может быть, взять подарок, если Ваня сам придёт с часами и объяснится. Слушая речи Марьям, Ваня понемногу убеждался в её золотом сердце, в её какойто терпеливой мудрости. И уже лучше понимал, что примиряло Зайнуллу с её излишней красотой. И на что маленький, худой, смуглый и лопоухий Зайнулла, собственно, надеялся.

Поговорив, они расстались. Строго говоря, на Зайнуллу и остальных учащихся, как имеющих звание, не должны были распространяться все правила казарменного общежития, но на практике вышло подругому. Один из дежурных, Марс, как только подходила его очередь,