Герой - Ольга Погодина-Кузмина

– Невозможно понять, что значит эта революция. Скажите, Михаил Иванович, нас теперь выгонят из домов и поселят там рабочих?

– Comtesse, n’exagérez pas[22], – отвечал тот с благодушнейшей усмешкой. – Февральский кризис лишь показал бессилье царского правительства. Но мы, патриоты отечества, имеем программу спасения России…

– Программа известная, – с горечью замечал князь. – Свержение законной власти, а за ним – позор и гибель страны.

– Мы в тысячный раз повторим: «С этим правительством Россия не может дальше вести войну и не может дать войне окончание».

Предвидя новый спор, княгиня подняла на мужа быстрый умоляющий взгляд, улыбнулась гостю.

– Подайте свою чашку, Михаил Иванович, я вам налью еще кофе.

– Благодарствуйте, не откажусь.

Князь мельком заметил, как Ирина, до того сидевшая в кресле со скучающим видом и смотревшая в окно, сверкнула глазами на Терещенко, наклонившегося к столику с чашкой. «Вот еще забота, – подумал князь. – Влюблены они, что ли, друг в друга? Надобно наконец поговорить с Аринушкой».

Михаил Иванович оказывал Ирине знаки внимания еще перед войной, но тогда его оттеснил барон фон Ливен, которого принимали весьма благосклонно. Терещенко перестал бывать, однако в последние два месяца снова начал появляться в их гостиной чуть не каждый день, привозил ананасы и персики из своих оранжерей, доставал контрамарки на модные представления. Княгиня говорила мужу, что Михаил Иванович не сегодня, так завтра сделает предложение и нужно предоставить решение Аринушке. Все в доме знали, как она своенравна, и боялись возражать, чтоб не поступила назло.

– Вы все справедливо говорите, Михаил Иванович, – вмешалась фрейлина Зубцова. – В правительстве мало дельных людей. Но кроме вашей политики есть и высший промысел. Бог не оставит нас.

– Графиня, все русские беды от того, что мы привыкли полагаться на «авось», то есть на божью благодать, которая, по-нашему, превыше юридических законов и даже простых законов бытия…

– Нет, наши беды от того, что мы мало веруем! Что взяли привычку смеяться над священными идеалами! – воскликнул князь, забыв о данном жене обещании не затевать ни с кем горячих споров. Недавно доктор установил у него опасную болезнь сердца и вместе с пилюлями прописал покой, хотя рецепт этот был решительно неисполним. – Но русский народ набожен и терпелив! Он не пойдет за вами, отвергнет соблазнителей… Я верю в русского солдата!..

На этих словах вошел Савелий, объявил:

– Штаб-ротмистр Андрей Петрович Долматов желает видеть вашу светлость.

Княгиня оглянулась на мужа.

– Проси!

– Долматов – это тот офицер, который все писал Верочке с фронта? – улыбнулась графиня Зубцова.

– Вот он вам, собственной персоной, русский герой! – не без патетики воскликнул князь. – Два Георгиевских креста и медаль! Честь гвардии, достойный сын отечества. Прошу любить и жаловать!

Терещенко продолжал усмехаться, но лицо его сделалось несколько кислым. Вошел Долматов, который в своем мундире, с орденскими колодками на груди и в самом деле служил живым образцом героя-офицера. Пылкого юношу воспитала война, дала ему прямой и твердый взгляд со щепоткой горечи, прочертила складку меж бровей, добавила металла негромкому голосу. Князь крепко пожал его руку, оглядывая с выражением отеческой гордости.

– Чрезвычайно рад, Андрей Петрович! Наслышан о вашем мужестве, поздравляю с новым чином и наградой.

Княгиня тоже подошла приветствовать Долматова.

– Очень мило, что навестили нас, Андрей Петрович. Надеюсь, вы дождетесь Верочку. Она целыми днями пропадает в своем госпитале… Представляю, каких ужасов она там насмотрелась! И ничего нам не рассказывает, буквально ничего!

– Нынче все девушки пошли в медицинские сестры, это общее увлечение, даже в императорской семье, – начала было графиня, но отчего-то не стала продолжать.

Долматов общим поклоном приветствовал дам и Михаила Ивановича. Достав из кармана золотой портсигар и постукивая по нему папиросой, Терещенко кивнул в ответ.

– Рад видеть вас в добром здравии, Долматов!

– Ну, пойдемте в мой кабинет, – князь взял офицера под руку.

Они сразу начали говорить о положении в армии, вернее, говорил князь, доставая из орехового шкапчика графин и рюмки.

– Знаю, голубчик, положение на фронте тяжелейшее. Война – как ржавчина, разъедает, разрушает все человеческое в людях. Мы начинаем звереть. Если не опомнимся, когда-нибудь война погубит всю цивилизацию…

Он рассказал, как ему довелось выехать с инспекцией на фронт и его, закаленного человека, поразил чрезвычайно сильный запах разлагающихся трупов, который стоял повсюду, хотя боевые действия в этом районе окончились с неделю назад. Князь сидел с генералами, его угощали обедом и чаем, но он не мог проглотить и куска, недоумевая про себя, как другие привыкают к этому запаху.

Он говорил о том, что человечество не предвидело последствий той массовой поражающей силы современных орудий убийства, и эта война должна стать порогом, за которым навсегда окончатся любые войны.

– Тут уже не рыцарская схватка, не испытанье молодецкой силы. Это бойня! Я слышал, немцы роют километровые траншеи моторными плугами и сбрасывают убитых. Французы обливают поля сражений керосином и жгут. Порой мне кажется, что все это не мог придумать и осуществить человек, за этим стоит какая-то дьявольская воля.

Долматов молчал, и князь спохватился.

– Ну, расскажите, голубчик, как вы, что?

– Назначен в отпуск после ранения, – доложил молодой офицер, приподнимаясь с места. – А главное… Имею надежду говорить с Верой Александровной. И осмелюсь просить руки вашей дочери.

Князь про себя изумился переходу. Пока он рассуждал о том, что вся Европа превратилась в мертвецкую, в душе его собеседника разворачивались совсем другие картины и мысли. Это было так же странно, как чаепитие среди поля боя.

– Что-что? – переспросил на всякий случай князь.

Стук в дверь не дал Долматову ответить. Савелий сообщил, что к его светлости явился нарочный из штаба генерала Войкова.

Вера видела, как нижний чин с депешей поднимался по лестнице. Пока горничная помогла ей снять пальто и ботики, она смотрела на себя в большое зеркало в прихожей – исхудалое, усталое лицо, волосы убраны как у монашки. Не козочка, серая мышка. В зеркале отражалась вешалка – Вера заметила шелковый цилиндр г-на Терещенко, меховую шубу крестной на крючке. Значит, снова гости. Снова будут расспросы о госпитале, с насмешкой и приподнятой бровью.

Она уж не раз слышала, что молодой девице неприлично находиться среди раздетых мужчин, что после войны на медицинских сестер будут смотреть как на кабареточных певиц. Это было так далеко от правды, что она даже не чувствовала себя задетой. Каждый день ей приходилось видеть, как санитары обтирают новоприбывших бензином, чтобы избавить от насекомых; она и сама срезала ножницами пропитанное кровью и присохшее к телу нижнее белье. Иногда, перевязывая выздоравливающего, она замечала, как его дыхание становится чаще, как он старается невзначай коснуться ее или же гонит от себя: «Ступай, сестричка, я сам уж тут». Но ничего в этом не было постыдного или нарушающего ее целомудрие. В госпитале думалось только о том, как облегчить страдания людей.

С этими мыслями она все приглаживала волосы и все смотрела на офицерскую шинель на вешалке. Шинель, над ней фуражка. Сабля.

– Он? Приехал?

Не помня себя, Вера побежала вверх по ступенькам.

Он приехал!

Она влетела в гостиную и сразу бросилась к Долматову, выходящему из дверей отцовского кабинета.

– Андрей Петрович!..

Офицер порывисто шагнул ей навстречу, и хмурое лицо мгновенно осветилось радостью.

– Вера, c’est pas possible[23]! – княгиня одернула дочь. – Так влетать в комнату при посторонних!

Но Вера видела только Долматова. Он! Приехал! Живой, невредимый. Ей столько хотелось сказать, так много она передумала и перечувствовала за это время, но слов не находилось. Он тоже молчал, глядя на нее радостно, растерянно и словно немного виновато за то, что не приехал раньше. За то, что взвалил на ее худенькие плечи этот огромный труд большой любви.

Двери кабинета за спиной Долматова внезапно распахнулись. Князь сделал несколько шагов. Листок депеши с гербовым орлом дрожал в его руке.

– Все кончено… Пропала Россия. Государь император подписал отречение от престола.

Воротник душил его, скованные судорогой пальцы пытались расстегнуть, сорвать крепкую пуговицу, но костяной кружок выскальзывал, ребром впивался в горло, и боль пронизывала все тело от затылка до пяток. Воздуха не было. Все пропало… Это катастрофа. Конец…

Князь падал на ковер. Вера первая бросилась к отцу. Княгиня закричала:

– Ирина, воды! Послать за доктором!