Сокровища - Джоанна Кингслей

Год назад Пьетра думала, что у нее уже больше ничего нельзя отобрать. Все уже ушло — мать, отец, сестры, все умерли от холеры, дом стерт с лица земли, чтобы не дать распространиться болезни, друзья и соседи рассеялись, как простая зола. Ничего не осталось. Когда все ушло, терять нечего, припомнила она слова одного из взрослых, который сказал это, чтобы подбодрить себя после своих собственных потерь.

Но Пьетра узнала, что взрослые были не правы. У нее оставался ее дух, сердце, душа, …а Лена Сакко, казалось, решила взять даже это.

Этим утром, как обычно, Лена сразу же набросилась на нее. Едва только Пьетра поднялась со своего тюфяка около плиты и умылась ледяной водой, которую она принесла из колодца накануне вечером, как занавеска, отделяющая кухню от лавки, была внезапно отдернута.

— Маленькая ленивая девчонка. Ты даже не начала готовить завтрак и еще не почистила печь.

Насупленные брови Лены образовали глубокие складки между ее темных глаз. Ей не было еще и сорока, но злоба, въевшаяся в ее заостренное лицо, делала ее лет на десять старше.

— Извините, синьора, — проговорила Пьетра единственный приемлемый ответ. Любым другим она заработала бы звонкую оплеуху Лениной рукой, на которой красовалось коралловое кольцо, способное порезать. На Пьетре были только ветхие штанишки — единственное, в чем она вынуждена была спать, — и девочка потянулась за платьем. Она ненавидела, когда Лена таращила глаза на ее обнаженное тело, от этого Пьетра чувствовала себя вывалянной в грязи.

Лена схватила ее прежде, чем девочка смогла прикрыться. Она так сильно сжала ей руку, что синяк был обеспечен. Затем она улыбнулась волчьей улыбкой, словно кто-то взял острый резец и раздвинул ей губы, обнажив гнилые зубы.

— Маленькая сучка созревает, — прошипела она, скользя глазами по телу Пьетры. Она прекрасно знала, что мужчины сходят с ума по такому откровенно сексуальному телу, со всеми его изгибами, которых сама Лена никогда не имела. Она протянула руку и провела по свежей коже бедра, гладкой, как алебастр, потом стиснула одну из грудей девочки; они начали наливаться и округляться за последние несколько месяцев. — Как слива, готовая упасть с дерева, а? — произнесла Лена. Она ущипнула сосок, вертя его своими стальными пальцами, и рассмеялась, издав отвратительный звук. Пьетра изо всех сил старалась не проронить ни звука. Любое проявление боли, казалось, только подбадривало ее мучительницу.

Лена отшвырнула девочку прочь.

— Оденься. Скоро мой муж будет готов к завтраку. Я не хочу, чтобы ты выставляла себя перед ним напоказ.

Наконец она ушла. Пьетра быстро надела коричневое хлопчатобумажное платье, завязала сзади тяжелые черные волосы куском пряжи и скатала тюфяк. Потом выгребла золу из плиты, положила свежий уголь и разожгла огонь. Покончив с первым заданием, Пьетра умоляюще посмотрела на Мадонну, спокойно улыбавшуюся в нише кухонной стены. Она протянула руку, чтобы коснуться четок из слоновой кости, висящих на ногах Мадонны.

— Пресвятая Мария, богородица… — тихо произнесла она. Пьетра не переставала молиться, хотя ее молитвы еще не принесли ей облегчения.

Итак, новый день начался. Со вздохом она помешала кашу из кукурузы, сняла со стены круг колбасы и тонко нарезала полдюжины кусочков Джованни на завтрак.

После того как холера сделала Пьетру сиротой, ее тетка Джемма взяла девочку ненадолго к себе. Но семь человек в темной лачуге, похожей на пещеру, обычную в трущобах Неаполя, — это было невыносимо. Овдовевшая после той же холеры, Джемма едва зарабатывала на пропитание детей, стирая на городскую знать. Она старалась как могла, чтобы оставшаяся в живых дочь ее покойной сестры имела кров и была сыта. В захудалом портовом районе, где она жила, было много маленьких лавчонок, и Джемма отыскала место для племянницы у ремесленника по имени Джованни Сакко. За помощь в лавке Сакко обещал позаботиться о девочке.

Основной доход Джованни получал, вырезая из кораллов вещички, столь популярные у неаполитанцев. Сам он был приличный человек, чего нельзя сказать о его жене.

После того как она всю неделю страдала от оскорблений Лены, Пьетра убежала к тетке и умоляла ее разрешить ей вернуться. Хотя сердце у Джеммы разрывалось от жалости, она сказала девочке, что выбора нет.

— Я знаю, что Лена Сакко женщина злая. Семнадцать лет замужем, а детей все нет, не было даже намека. Она чувствует себя проклятой и вымещает на всех свою злость. Но ты, Пьетра, можешь защитить себя от злобы, вот от голода защиты нет, а я не могу накормить тебя. Оставайся с Сакко и его женой — либо кончишь на улице.

Пьетра видела беспризорных детей, которых продавали, как овец, на улицах Неаполя, для любого удовольствия, которое пожелает мужчина или женщина. Джемма считала судьбу юных проституток хуже смерти.

Но иногда Пьетра думала, что их участь лучше ее жизни у Лены Сакко.

Пьетра знала, что Лена делает все возможное, чтобы забеременеть. Целая стена в ее спальне была местом поклонения деве Марии. Талисманы плодовитости висели над кроватью рядом с беременными женскими фигурками. Произносились молитвы, цветы лежали у ног святых, покровителей плодородия.

Молясь за себя, Пьетра также молилась и за Лену. Если б только женщина смогла родить, тогда, возможно, она научилась бы быть доброй, и жизнь с Сакко стала бы более сносной. Сама работа в лавке не доставляла хлопот. Это была одна из дюжины лавок в портовом районе Санта Лючия, торгующих небольшими изделиями из кораллов, кости и черепахового панциря. Некоторые из более крупных магазинов продавали красивые табакерки, искусно вырезанные из рога или слоновой кости четки, украшения, предназначенные для богатых покупателей, которые спускались из вилл, расположенных на окрестных холмах.

Клиентуру Сакко составляли в основном рыбаки и строители лодок, мусорщики и окрестные прачки, мужчины с тощими кошельками и большими предрассудками. Он делал для них амулеты в виде рога, дорогие сердцам неаполитанцев, полных благоговейного страха, талисманы, чтобы оградить от черного глаза. Многое он вырезал сам. Самые замысловатые изделия покупал у других мастеров.

Пьетре нравился Джованни Сакко. Внешне он ничего из себя не представлял. Невысокого роста, толстый, отяжелевший от обильного употребления макарон, с кожей темной, как зрелая оливка, и часто блестевшей от маслянистого пота. Но он хорошо к ней относился, скорее как добрый дядюшка.

— Поставь свою метлу, малышка, — сказал он этим утром, после того как Пьетра немного подмела пол. — Сегодня жаркий день, да и пол довольно чистый. — Он укладывал гребни, с которых смахнул пыль, обратно на поднос. — Пойди на кухню и возьми попить чего-нибудь холодного.