Летний дождь - Вера Кудрявцева

— Привет, старикан! — хлопнули друг друга по плечу. Поняла Анна: бодрились друг перед дружкой, да глаза-то выдавали обоих.

— Ты уж прости, отец: на день рождения торопился, да опять числа перепутал.

— Закончил там малярить-то?

— Скоро закончу…

«Опять уедет, — затосковало вдруг сердце Анны. — Что это я себе волю-то такую даю?» — одернула себя тут же.

Разломилась с этого дня жизнь Анны на две половинки. Одна половинка — это все, что было до встречи с Анатолием, другая только-только начиналась.

Анатолий уехал этим же вечером. Попросил Анну поглядеть за стариком еще немного — работу ему надо было заканчивать. Всего несколько часов и побыла с ним Анна, а казалось, уж не будет никогда в ее жизни дня, желаннее этого.

Рассказать, так ничего вроде особенного не случилось. А жила теперь в постоянном ожидании. И это ожидание заполнило все раньше пустовавшие уголки ее души. От рождения щедрая на бескорыстную доброту, отзывчивость, теперь она просто потребность чувствовала помогать всем, кто хоть капельку нуждается в помощи. Она подсаживала в трамваи старушек, она переводила через дорогу малышей, она отбирала у дежурной нянечки тряпку и мыла полы, она успевала ухаживать за больными всех палат на этаже. И что бы ни делала, все возвращалась мыслями к часам, проведенным с Анатолием.

…Вот едут они в трамвае от Петра Ивановича. Задумался Анатолий, а у Анны уже сердце разрывается от жалости: тяжело-то как ему! Отец в больнице. Жена укатила. Сын…

— Чего ты, землячка моя? — встрепенулся Анатолий, — Ну? И слезы…

От участливых глаз, от голоса, такого родного, расплакалась, как маленькая.

— Ну вот… А люди подумают, что я твой муж и побил тебя…

«„Твой муж…“ Ох, не нашел же ты других-то слов!»

Вот ходят они в пустом зале картинной галереи. Обнимает ее за плечи Анатолий по-свойски и, наверно, даже не замечает этого. Анна же шелохнуться боится, И сейчас, вспоминая об этом, ощущает тяжесть и тепло его руки.

А как он говорил! Про каждого художника все знает!

— Мне ваша картина тоже нравится, — ни к селу ни к городу возьми и скажи Анна.

— Какая картина?

— А та, что в вашей комнате…

— «Автопортрет с Саскией», — пробормотал Анатолий. — Знаешь, я тебя до остановки провожу, а там ты одна, не заплутаешь? Мне еще к друзьям перед дорогой надо…

И пошел быстро, засунув руки в карманы, не оборачиваясь.

«Спугнула… словом неосторожным спугнула», — смотрела ему вслед из окна трамвая.

Вернулся Анатолий, когда Анна собиралась уже домой — на поправку пошло дело у Петра Ивановича. Могла бы и еще походить за ним — не кончился отпуск, а дома не ждал никто. Да опамятовалась к тому времени. «Дерево-то по себе рубить надо», — припомнились слова бабки Липы, Только и дела теперь было — дождаться Анатолия, как обещала, и в тот же час уехать.

И опять не слышала, как он вошел. Остановился у порога, оглядел прихожую и расхохотался: весь пол был заставлен и завален покупками. Тут были банки с краской для пола. Чугунная ступка с пестиком красовалась. В углу рулон какого-то материала для крыши. Тут же охотничьи сапоги, несколько пар кожаных рукавиц. И еще свертки, свертки…

Вместе увязывали, упаковывали все это.

— Бабка Липа ступку разбила, — словно оправдывалась Анна, — все охает. Дядя Егор сапоги просил: у нас редко бывают, а он охотник заядлый, рыбак…

— А с этим что делать? — едва поднял Анатолий рулон.

— Ой, да не знала я, что тяжесть такая! Дед Пётро все сарай перекрывать собирается, просил посмотреть, есть или нет этот, как его, рубероид, что ли… А я думаю, дай обрадую старика… Заплатила, а потом уж стыдно на попятную, еле довезла…

— Эх ты! Бабка Липа! Дед Пётро! — смеялся Анатолий. — Придется грузовую ловить, с такси здесь делать нечего!

Вот и пришла минута прощания.

— Ну, поцелуемся, землячка моя? — обнял Анатолий Анну. — На кого бросаешь двух холостяков?

Как ни крепилась она, заплакала,

— Ну? Опять слезы?

— К Петру Иванычу привыкла. Как же он без меня?

Шофер посигналил, Анатолий подсадил Анну на подножку.

— Приезжайте отгащивать, — только и успела она сказать.

Ждал зимы продрогший в осеннюю непогодь лес.

10

И зимой хватало Анне работы в лесу, Каждое утро вставала на лыжи, бежала на участок. Накануне прошел снегопад, и сегодня каждая веточка держала в горсти белый ком, будто в снежки приглашал поиграть Анну лес. «Вот бы Петр Иванович такую красоту увидел», — подумала Анна, а представила рядом с собой Анатолия. Скользила от сосны к сосне, счищала с них кору для новых ижиц, для новой страды, что начинается у нее с первыми весенними лучами.

— Ах ты, матушка моя, — разговаривала с сосной, — озябла? — И похлопывала рукавичкой по коре, будто согреть хотела сосенку. Задумывалась надолго, вглядываясь в светлые морозные дали, Ждало чего-то ее сердце, надеялось.

И однажды, когда подъезжала к дому, из ограды вышел навстречу Анатолий.

Растерялась Анна, онемела. Он шагнул к ней, сжал ее руки в варежках:

— Ну, здравствуй, землячка моя, Вот приехал отгащивать…

— А Петр Иваныч, — насмелилась Анна посмотреть ему в лицо, — собирался ведь тоже… — И словно боялась ответа.

— Схоронил я отца, Анна…

Она опустилась на крылечко, заплакала. Он сел рядом, рассказывал:

— Еще до снега… выписался из больницы, бодрый такой был. А потом враз… ничего, что я приехал? Уж очень отец хотел…

Печально сидели за столом.

Посвистывал самовар.

— А я все живу, — вздохнула бабка Липа.

Потом вышли на улицу, остановились у могучей, широко раскинувшейся на приволье сосны.

— Вот тут окурат, на этом самом месте, и стоял дом-то ваш, — показала бабка Липа. — Сосна-то под окошками, которые в ограду глядели, стояла…

Смотрел Анатолий на землю отца, деда, прадеда. Рука сама потянулась к шапке, опустилась в поклоне голова.

А вечером, когда остались они одни, поняла Анна: неминуемо надвигается то, с чем не совладать ей, не справиться. Чтобы оттянуть, отодвинуть, говорила без умолку, а у самой ноги подкашивались. Говорила, взбивала подушки:

— А может, на печке хотите? Ко мне библиотекарша наша, Феня, частенько забегает — на печке полежать, Свою-то убрали, газовую поставили, вот и скучает. Как в избу, так на печку — шасть! Отлежится, опять в свою библиотеку, дальше сидеть. Ну, вот, — поправила одеяло, — отдыхайте, а я к бабе Липе…

— Анна, — обнял ее Анатолий. — Не уходи.

Во все четыре окошка светила луна, будто сквозь стены.

— Видно, судьба у этой избушки такая, — шептала в тишине горницы счастливая Анна. — Мама моя тоже нездешнего любила. Даже не знаю, откуда он был родом, отец мой…

— Приду домой — хожу по пустой квартире, хоть вой! Друзей много, а у каждого своя жизнь, свои заботы… К тебе потянуло…

— Все сердце изболело, будто беду чуяло…

Он взял ее руку, поднес к лицу:

— Лесом пахнет…

— Живицей…

— Работать начну… Отец так верил…

Ни о чем не задумывалась Анна. Он здесь, он рядом, скрипят за ее спиной полозья лыж!

Знала она, куда завести Анатолия, в какие заманить невиданные уголки своего царства.

Мерцали снега под низким красноватым солнцем. Анатолий всматривался в открывающиеся перед ним пейзажи, будто вспоминал знакомое, давно забытое…

Неожиданно за грядой чахлых сосенок да березок открылось небольшое, почти круглое озерцо, до краев укутанное снегом. Только посередине, выметенные ветрами, поблескивали плешины льда.

— Одино, — объяснила Анна,

— Как?

— Одино — так озеро это называется. Жил здесь когда-то старик один-одинешенек, говорят, еще в Пугачевском восстании участвовал. От каторги сюда бежал. Так здесь и помер. А озеро с тех пор Одино прозвали…

Слушал Анатолий, смотрел, за карандашом тянулся. Смотрел, как Анна, будто оранжевым окрашивает, счищает с сосен верхний слой коры. Как бороздят мальчишки лед на речке. На новые срубы богатых домов. На грузные лесовозы, ползущие по лесной дороге.

Первым позировал Анатолию дед Пётро. Сидел он в переднем углу своей избы и, кажется, дышать перестал — так старался.

— Да вы дышите, дедушка, дышите, — засмеялся Анатолий.

— Стало быть, можно?

Не отпустили просто так, за стол усадили Анатолия.

— Уважил ты нас, шибко уважил, парень! — подставлял к нему поближе дед Пётро закуски. — Годочки ведь мы были с отцом-то твоим, дружки! Он был Пётро Большой, я — Пётро Малый! Ну, пускай ему земля будет пухом! Эх, время, время, текет и утекает! — прослезился. — А я хоть и небольшой был росточком-то, а диркий! В обиду ни себя, ни кого другого не давал! Так и ходили мы с ним вместе — Пётро Большой да Пётро Малый! Вместе, вместе, а ить не сговорил он меня тогда на велику-то стройку! Человек пять, знать-то, за ним двинулося: Семка Петровых, Федор Черных…