Похождения штандартенфюрера CC фон Штирлица - Павел Асс

Последнюю, пятнадцатую главу вообще нельзя назвать главой. Это один абзац. Его и критиковать-то не хочется.

В эпилоге вы допускаете все те же ошибки, которые уже сделали в предисловии.

Вот теперь все. Надеюсь, что после этой принципиальной и умной критики вы уже никогда не осмелитесь взять в руки перо и сесть за другой, быть может еще более гнусный, роман.

Я понимаю еще, если бы «Штирлица» написал Юлиан Семенов, у него бы это получилось хорошо. И роман бы был хороший. Впрочем, у него и так есть роман, но называется он по-другому. А именно, «Семнадцать мгновений весны».

Так что я советую всем читателям, дабы избавиться от эмоционального влияния романа «Штирлица», достать что-нибудь из Семенова и тщательно прочитать. В отличие от негодяев Асса и Бегемотова это очень умный и хороший писатель!

Д-р А. Кронштейн

Берлин 15.12.86.

Книга вторая. ОПЕРАЦИЯ «ШНАПС»

ПРОЛОГ

За окном стояла весна и рота красноармейцев.

Великий Учитель тихо отошел от окна, сурово посмотрел на развалившегося в кресле Жукова и причмокнув спросил, надеясь на положительный ответ:

— Товарищ Жюков, вас еще не убили?

— Нет, товарищ Сталин, — радостно ответил маршал.

Сталин еще раз подошел к окну, c любопытством посмотрел вниз, достал трубку и прищурившись сказал:

— Тогда, дайте закурить!

Георгий Константинович немного помедлил, потом подумал: «Давать или не давать? А если «давать», то что: «Беломор» или «Герцеговину»? «Герцеговина» — дороже!» — и, решив, что «Беломор» — дешевле, вытащил пачку и протянул ее Сталину.

Генералиссимус подозрительно посмотрел на Жукова, взял папиросу, разломал ее, забил трубку табаком, и, прикуривая, поинтересовался:

— А как там дела на Западном фронте?

— На каком фронте? — удивился Жуков.

— Ах, да… — задумчиво произнес главнокомандующий. — А как там чувствует себя господин Штирлиц? То есть, я хотел сказать, товарищ Исаев?

— Он много работает, — сказал Жуков сдавленным голосом.

— Это харошо… У меня для нэго есть новое задание.

А за окном стояла весна и рота красноармейцев.

ГЛАВА 1. ВЕСНА СОРОК ПЯТОГО

— Господин Штирлиц!

— Да, фрау Заурих!

— Посмотрите на этот первый весенний цветочек!

— Послушайте, фрау, бросьте, бросьте…

— Зря вы так. Посмотрите! Какая прелесть!

— Гадость!

— А вам бы все тушенку, да водку!

— Да, где она — тушенка? В этой проклятой Германии не то, что тушенки — сала невозможно достать, — пробурчал Штирлиц, прищурившись от яркого весеннего солнца. — Кстати, дорогушечка, вы не могли бы достать хотя бы пару ящичков? Уж, больно есть хочется!

— Да где уж мне!

— Да, сейчас весна сорок пятого, а не осень сорок первого…

Штирлиц повторно прищурил глаза, посмотрел на небо так, как будто видел его в последний раз и, одевая перчатки, резко сказал:

— Хватит, поехали!

— Как жаль! А здесь так хорошо и красиво, — уныло пролепетала фрау Заурих и покорно пошла за Штирлицем.

— Красиво там, где есть тушенка, — пробурчал штандартенфюрер. — А есть она только в «Трех поросятах»…

— В «Трех поросятах?»

— Да… К вечеру там соберется веселая компания!

ГЛАВА 2. СКАНДАЛ В «ТРЕХ ПОРОСЯТАХ»

Полдень.

Кабачок «Три поросенка».

За одним из столиков — Геббельс и Борман. Пьяные в «доску».

— Только Маркс — истинный диалектик! — орал Борман, сотрясая своим голосом полки с водкой и самогоном.

— Ваш Маркс, Борман — жирная свинья, впрочем как и вы, — визжал Геббельс, истинный знаток трудов Ленина.

— Что вы сказали? Повторите!

— Что слышали!

— Ах ты, жирная харя, ты с кем разговариваешь?

— C жирной свиньей и скотиной, — прошипел доктор Геббельс.

Борман незаметно вздрогнул и ему показалось, что голова Геббельса чертовски смахивает на голову кобры, готовой броситься в атаку. Однако рейхсляйтер вовремя спохватился и обеими руками схватил Геббельса за горло и принялся яростно душить новоиспеченного защитника ленинских трудов. Геббельс, извиваясь как урюпинская болотная гадюка, вырывался и кричал:

— Только Ленин — истинный диалектик!

Подбежавший официант, c явно воронежской физиономией, убирая разбитые стекла и опрокинутые тарелки, шепнул Борману:

— За яблочко, рейхсляйтер, за яблочко его!

— Не учи меня душить, скотина! — заорал Борман и ударил несчастного кельнера в место чуть ниже пояса. От нестерпимой боли бедный парень взвыл и на чистом русском языке заорал:

— Фашистская сволочь и свинья!

Борман не обращал на него никакого внимания. Он весь был прикован к горлу Геббельса. Несмотря на то, что рейхсляйтер понял, что официант — русский шпион, он воспользовался его советом, в результате несчастный Геббельс уже не мог орать. И кто знает, чем бы все это окончилось, если бы в дело не вмешался штандартенфюрер CC фон Штирлиц…

Штирлиц, как всегда спокойный, вытащил из правого кармана мундира свой любимый кастет, сжал его в правой руке так, что его рязанская физиономия превратилась в рожу головореза гестаповских застенков и направился к дерущимся. Через секунду Борман даже не понял, почему вместо костлявого горла Геббельса в его руках оказалась бутылка армянского коньяка и очень сильно болело правое ухо, а сам он был далеко не за своим столиком… Расправившись с Борманом, Штирлиц принялся мутузить Геббельса с удвоенной силой опытного боксера киевского чемпионата по боксу. Когда Штирлиц понял, что гений нацистской пропаганды может не выдержать, он швырнул избитое тело за стойку бара откуда, кроме грохота, послышалась отборная русская ругань с нежным, украинским акцентом.

Неожиданно в кабачке появился Гитлер.

— Что вы себе позволяете, штандартенфюрер, — закричал он, увидев окровавленные руки разведчика — вы что сошли с ума? Или белены, батенька, объелись? Вы на кого руки поднимаете?

— Но, мой фюрер…

— Молчать! Я вам запрещаю! Слышите, запрещаю говорить! Как стоишь, гад, перед фюрером!?

После последних слов посетители кабачка вскочили и хором заорали:

— Хайль Гитлер!

— То-то! — Фюрер радостно заморгал глазками. — Будете, впредь, хотя бы замечать любимого фюрера. Распустились тут без меня… Исаев, а что вы здесь делаете?

— Простите, мой фюрер, я не понимаю, — c физиономией напакостившего школьника пробурчал штандартенфюрер.

— Бросьте притворяться, И-са-ев, — по слогам произнес Гитлер. — Ну да ладно, вы, я вижу, трезвый, в отличие от избитых вами грязных свиней?

— Мой фюрер…

— Оставьте, товарищ, эпитеты и звания. Я тоже, как и вы, трезв как стеклышко. Давайте выпьем! Официант! Бутылку водки, банку тушенки и тарелочку супа. И быстро!

Они сели за столик и, как старые добрые друзья, принялись болтать о погоде в Германии, Англии, Америке… дойдя до России Гитлер загадочно улыбнулся и, приблизившись к Штирлицу, шепотом спросил:

— А, что господин Бользен, московский климат мягче, чем берлинский?

Штирлиц был непробиваем:

— В Москве, мой фюрер, слишком холодно…

Его оборвал кельнер:

— Ваш заказ, господа.

— Ты как обслуживаешь, скотина?! — заорал Штирлиц, увидев, что кельнер засунул палец в тарелку с супом.

— Простите, — извиняясь, пролепетал официант. — Палец нарывает, и доктор рекомендовал держать его постоянно в тепле.

— Свинья! В таком случае ты бы лучше заткнул его в свой жирный зад! — прокричал глава Третьего Рейха и вождь великой Арийской расы.

— Мой фюрер, я так и делаю, когда не обслуживаю клиентов.

Штирлиц встал. Достал любимый кастет и, схватив официанта зашкирку, вмазал ему по физиономии с такой силой, что тот вылетел из кабачка на улицу, разбив при этом изящную витрину.

«Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?» — подумал Гитлер.

— Не обращайте на него внимания, мой фюрер. Они здесь совершенно освинели. Эти сволочи совершенно забыли, что здесь им не сортир за десять пфеннигов и не народные магазины, — вещал Штирлиц, глядя на Гитлера и заставляя его краснеть. — Они забыли, мой фюрер, прежде всего самих себя.

— Хороший удар! — сказал Гитлер, приступая к супу.

Когда с супом было покончено, от тушенки осталась только банка, а от водки бутылка, очнулись Борман и Геббельс.

— Разрешите, мой фюрер, присоединиться к вам, — проговорил рейхсляйтер Германии. — Прошу прощения за мое хамское поведение. Но доктор Геббельс совершенно не может понять, что от меня сбежала моя любимая секретарша.

— Причем тут секретарша? — заурчал Геббельс. — Мы с вами были не согласны по принципиальным вопросам диалектики.