Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предродовое отделение представляло зал, уставленный аппаратурой и кроватями, на которых лежали и страшными голосами кричали женщины.
«Как обидно умирать такой молодой, такой красивой, такой талантливой», – горько думала я.
– Женщина, уже, наконец, по-человечески ляжьте на спину! – заорал молодой парень в белом халате.
– Не могу. В карте написано, что у меня синдром полой вены, – четко, по-военному ответила я.
– Нет такой вены в человеческом организме, я здесь врач, а не вы. Ляжьте, вам сейчас провода оденут!
Молоденькая медсестра начала опутывать тело проводами, а лоб – ремнем с металлическими пластинками, соединенными с аппаратом.
– Вот включатель, женщина, вправо – усиливает, влево – ослабляет. Поняли?
– Нет, – ответила я, поняв только то, что спокойно умереть мне не дадут.
– Ну, как схватка сильная пошла, так увеличиваете, как кончилась, так уменьшаете.
– А что там?
– Да я не знаю. Ток какой-то, научная работа. Потом будете анкету заполнять, как он вас обезболил.
Я крутанула включатель – шарахнуло током, нечеловеческая поза, в которой я старалась выглядеть лежащей на спине и в то же время на спине не лежать, добавляла в мизансцену шарма.
Дежурный врач шелестел страницами детектива в инфернальной обложке. Вид человека, читающего на ночном дежурстве детектив, вероятно, не был бы криминалом в каком-то другом отделении. Палитра воплей смешивалась и множилась в высоком потолке как северное сияние: тоненько выла маленькая кореянка, басом рычала длинноногая плечистая блондинка, плакала толстая женщина с косой и надсадно кричала моя соседка с обожженным обезболивающим током лбом.
– Сердце у тебя каменное, как с тобой только жена живет? – начала моя соседка диалог с врачом.
– Что вы, женщина, из себя строите? Не вы первая, не вы последняя рожаете, – ответил он, хрустнув перелистываемой страницей.
– Ах ты, гадина в портках! – завопила соседка. – Да что ты про это знаешь? Я третьего рожаю, а тебе бы одну менструацию в год – ты бы к ней девять месяцев готовился!
– Все, – сказал врач, – мое терпение иссякло! – Захлопнул книжку и вышел.
– Дура, – закричала длинноногая соседка. – Что ты его выгнала? Ты у меня теперь будешь роды принимать?
– Да он бы твои роды заметил, если только б ты ему прямо на книжку родила! – не осталась в долгу соседка.
Все это напоминало космический корабль, жестоко запущенный с женщинами, не имеющими возможности позвать на помощь и не обученными оказать ее себе сами. Энергетика боли, все больше и больше закручиваясь в воронку, толкала этот корабль вперед к катастрофе. Я очнулась от густого вопля и дымящегося лба, постфактум осознав, что оба события относятся ко мне. Безуспешно пытаясь обуздать следующий вопль, я с трудом заставила себя не крутить переключатель тока на максимум во время схватки; нижняя половина тела отделилась от меня и носилась под потолком, размахивая простынями, как крыльями, а верхняя, вцепившись в кровать, пыталась рефлексировать между воплями. Время потеряло смысл, комната наполнилась полумраком и гулом, и я начала прощаться со всем, что мне было дорого в этой жизни.
Застучали каблуки, и мамзель в очочках с маской брезгливости и усталости на пухлом личике возмущенно произнесла надо мной:
– Женщина, ну что ж вы рожаете и молчите? Нам же с вашей двойни надо показатели записать. Перебирайтесь на каталку.
Мое поведение в этот момент можно было обозначить любым словом, кроме молчания, но понятие дискуссии осталось в том мире, с которым я уже попрощалась. Я поползла на каталку, как краб, и уже плохо сознавала, как в другой комнате, до потолка заставленной мониторами, мамзель запихивала в разные части меня датчики и бегала среди экранов и тетрадок, в которые заносила показатели остатков моего существования.
– Это для меня или для детей? – спросила я между схватками свистящим шепотом.
– Это для науки, женщина, – гордо ответила мамзель, и если бы она стояла поближе, я бы врезала по ее напудренному личику ногой от имени всех женщин, рожавших в совке.
Каким-то образом я очутилась на родильном столе около окна, залитого солнечным светом, огромные круглые часы, похрустывая минутной стрелкой, показывали девять сорок.
– Никого нет, потому что пересменок, – нежным голосом сказала дама с соседнего родильного стола. Было тихо, как в крематории, за окном галдели птицы, от эмоционального перенапряжения в голове и сердце перегорели все лампы, и в состоянии сладостной отстраненности я ждала конца.
В комнату зашли две немолодые женщины, подошли ко мне, и на их крик сбежался весь персонал отделения. Без всякого интереса я услышала, что роды должны были произойти час тому назад, что порвана до ушей и что непонятно, чем я теперь буду рожать, и что всех за это можно уволить, а перед этим оторвать руки.
– Не волнуйтесь, все будет хорошо! Как вас зовут? – резюмировала пожилая женщина, развернула меня на спину и почти улеглась сверху. Поскольку последние несколько месяцев меня не называли иначе чем женщина; поскольку у меня не было сил сказать ей, что мне категорически нельзя лежать на спине; поскольку я ощущала это как долгожданный конец, способный прекратить пытки, я выговорила ватным языком:
– Меня зовут – женщина, – и потеряла сознание. Я открыла глаза в облаке нашатыря и увидела неправдоподобно огромного, черноволосого орущего младенца.
– Посмотрите, какой красавец, – щебетали женщины.
– Можно я его потрогаю? – попросила я. Его поднесли ко мне, я испуганно прикоснулась, он показался мне горячим, как пирог, вынутый из духовки.
– Не расслабляйтесь, сейчас будем рожать второго. Он у вас очень стремительный, уже околоплодных вод нахлебался, – сказала пожилая женщина.
– А можно отдохнуть?
– Нет, у нас на все про все пять минут. Быстро капельницы в руки и ноги! – И целый взвод акушерок, оказывается, их было не так уж мало по штатному расписанию, начал привязывать мои конечности к капельницам и галдеть, как птичий базар. Не прошло и пяти минут, как я увидела второго такого же младенца, его шлепнули, и он заорал громче первого.
– Это тоже мой? – пролепетала я в состоянии восторженной идиотии.
– Конечно, – ответила медсестра, отматывающая капельницы, – скажите спасибо, что сюда зашла профессор Сидельникова, иначе вам бы ни одного не видать!
Дальше был неотапливаемый ободранный коридор, в котором я и моя соседка лежали на каталках два часа, а животы лежали на нас, как сдутые дирижабли. В состоянии обокранности и униженности мы изучали завитушки лепнины на потолке.
– За ними хоть там присматривают? Или как за нами? – спросила я.
– Они не расскажут, – мрачно ответила соседка.
– Женщины, не спать! – орал на нас каждый проходящий мимо.
– Почему нас не везут в палату? – обессиленно спрашивали мы.
– Два часа спать нельзя, чтобы не пропустить внутреннее кровотечение, а сиделки у нас только для иностранок.
– Но здесь холодно!
– Это чтоб спать не хотелось. Через два часа я была на операционном столе.
– Наркоз переносите? Здесь час зашивать надо, все в лохмотьях, – сообщил веселый парень в зеленом халате.
– Переношу, – ответила я и наконец отключилась под маской.
– Мужу скажете, что с него бутылка, зашил на совесть, теперь все как новое. Только почему же он вас так поздно к нам рожать привез? Вы же теперь полгода сидеть не сможете! – сказал парень через час.
– Он меня привез к вам месяц тому назад…
– Ну ладно, мы тут тоже люди смертные, все бывает. А вы сами где работаете?
– Я учусь.
– На кого?
– На философа. Он хотел было сказать, что вот, мол, у вас в философии тоже не все в порядке, но одумался и заменил это на:
– Вот и отнеситесь к этому по-философски. Видимо, это было последней каплей, потому что из меня прорвались все накопленные организмом рыдания. Это была просто пляска святого Витта.
– Да успокойся, успокойся же… – метался врач, то прижимая меня к столу, то заглядывая в смежную комнату, в которой, естественно же, отсутствовала хирургическая медсестра. – Да у тебя от такого плача все швы полетят, придется еще час шить! Да ведь все так хорошо, у тебя такие сыновья роскошные! Что ж ты плачешь, милая? – и набирал в шприц ампулы одну за другой, и орал в коридор: – Лена, Лида, где вас черт носит? – и совал в мое синее от уколов предплечье какие-то бесконечные шприцы. И все начинало плыть вокруг меня: слепящие лампы, появившиеся наконец медсестры, зеленые стены. И в сумерках лекарственного коктейля я видела себя голой, бегущей по длинному, неотапливаемому коридору института гинекологии сквозь строй плюющих и бросающих в меня землей врачей к открытой освещенной двери, пытаясь прикрыть ладошками огромный живот…
Все это произошло со мной семнадцать лет тому назад только по той причине, что я – женщина. И пока будут живы люди, не считающие это темой для обсуждения, это будет ежедневно происходить с другими женщинами, потому что быть женщиной в этом мире непочетно даже в тот момент, когда ты делаешь то единственное, на что не способен мужчина.
- Кино, вино и домино - Мария Арбатова - Современная проза
- Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина - Современная проза
- Ароматы кофе - Энтони Капелла - Современная проза
- Четвёртый круг - Зоран Живкович - Современная проза
- Хороший день для кенгуру - Харуки Мураками - Современная проза
- Хороший день для кенгуру - Харуки Мураками - Современная проза
- Счастливые люди читают книжки и пьют кофе - Аньес Мартен-Люган - Современная проза
- Кофе для чайников - Артур Кудашев - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Проводник электричества - Сергей Самсонов - Современная проза