Дорога моей земли - Алексей Недогонов

1944 г.

Две звезды

В Сербии при встречах первым делом —мена сувенирная. Закон.За звезду —германский парабеллуми «мольбу» отдаст в придачу он.

Если мало —до слезы расстроит:сбросит френч трофейного сукна,ежели вас это не устроит —тащит реки, полные вина.

Мена — и ни капли одолженья.Обменяет — весело вздохнети с улыбкой скажет: «До видженья»,звездочку погладит —и уйдет.

…Вот как вижу:в деревушке Тнава,у всего народа на виду,русский воин к шапке югославаприкрепил московскую звезду.

Две звезды!Звенит январский воздух,звезд десятилучие горит,серб и русский говорят о звездах,и Звезда с Звездою говорит.

1944 г.

Почесть

Друзей на войне хоронилине всех одинаково мы:одним — со звездой обелиски,другим — пирамидой холмы.

Санбаты, затишье и штурмы.Но долг нас к товарищам звал:трикратный салют автоматовнад каждой могилой звучал.

Я видел кресты христианствазимою при входе в Белград:на мертвых сердцах коммунистовони часовыми стоят.

Бог с ним, с добродушьем белградцев,с душевною их простотой, —мы видели в этом усердьепризнание дружбы святой.

Югославия, г. Вршац, 1944 г.

Дочь русского эмигранта

Три года она провелав партизанском отряде,в крестьянской одеждепрошла по немецким тылам:пожары в Загребе,на тумбах листовки в Белграде…А мы в эти днипробивались к Днепру по снегам.

Рассказы юнакамчитала она в лазаретео русском солдате —часами, часами подряд, —о сказке России,о самой чудесной на свете…А мы в эти днипо Болгарии шли на Белград.

Ее порицать и винитьмы не смеем. В судьбу лисвою ей не верить,в судьбу, что лишь сказкой была?..

Она,в двадцать первомродившаяся в Стамбуле,живя в Югославии,русской мечтою жила.

1944 г.

Зимние цветы

Романс

Зимние цветы стоят в бокале на окне,сербиянка-девушка их подарила мне.За окном — метелица с рассвета,бьет в окошко ветер ледяной,а цветы, как маленькое лето,в комнатке штабной.

И когда морозный лунный вечер настает,вижу, мимо дома сербияночка идет,и поет она: «Когда и где мывстретимся и перейдем на „ты“?»Что же вы молчите, хризантемы,зимние цветы?

Я покинул маленькую Сербию зимой,но букет цветов остался в памяти со мной.И всегда в завьюженное времясогревают душу и мечтыюной сербиянки хризантемы —зимние цветы.

1944 г.

Журавлиная почта

Просторно и чистенько в горенке,окошко распахнуто в сад;в саду — ни сучка, ни задоринки,на яблонях луны висят.

Шумит наливная антоновка,плоды опустив до земли.А около — тоненько-тоненькожужжат золотые шмели.

Такой задушевно-печальноюеще не случалась заря:она — словно песнь величальнаяв начальный рассвет сентября.

Свежа она поздними травамии пожнями сжатых полей,звучна — на реке — переправами,высокой трубой журавлей,

на кузне — веселыми стуками,звоночком, что в школе звенит.И вся она — красками, звукамии запахом душу пьянит.

Покуда ветра за дубровоюдеревьям сулят холода,а утренник лапкой кленовоюшагает по корочке льда, —

далеко, лучами обласканы,с измученных крыл журавлироняют пылинки рязанскиена травы албанской земли.

1944 г.

Жалость

В конце весны черемуха умрет,осыплет снег на травы лепестковый.Кавалерист, стремящийся вперед,ее затопчет конскою подковой.

Не правда ль, жаль земную красоту?Да, жаль.Но, если вспомнить высотув семи верстах правее Балатона,где нежныецветы,цветы,цветы, —там молча у подножья высотысхлестнулись два уставших эскадрона —с Баварии немецкий,русский с Дона,друг друга вырубив…

Зачем же мне, Алена,о жалости к цветам напоминаешь ты?

Венгрия, 1944 г.

«За окнами стужа…»

За окнами стужа.Венгерская вьюга метет.Мы в вилле помещикамолча сидим у камина.Стреляют дрова.А в углу о разлуке поетв руках пехотинцатрофейная мандолина.

Мы все в этом домеодною судьбою равны…(Едва ли все это забудетсяпосле войны.)

Тревожная ночь.— Затяни-ка, дружок, «Ермака»,ту песню,с которой орловцы на Шипке сражались,с которою мерзли под Плевноюнаши войска,но все-таки в дом свойживыми они возвращались…

Венгрия, район озера Беленце, 1944 г.

Источник

В задумчивых книжных палатах,в горах перечитанных книг,в изысканных фразах крылатыхискал я кастальский родник.

На откуп жрецам и поэтамя отдал и сон и досуг…И честное слово, об этомя вспомнил в движенье на юг.

Когда мы границу тараномпрошиблии вышли на Прут,когда мы пошли по Балканами вдруг изменили маршрут, —в мозгу осторожные сверла:«Мне в Греции Джон — не родня,мне танковый корпус — по горло,чтоб выйти к Парнасу в полдня…»

Но рушились мифы Элладыс легендой своею седой,когда штурмовые отрядыза четверо сутокосадыне видели фляги с водой.

Я вышвырнул к чертовой тетебожественный этот родник.Поэт, отупевший в пехоте,к протокам и лужам привык,к болотам с кобылой издохшей,с зеленою мухой смертей…

Вода этав жажде оглохшейКасталии всякой святей.

Я пил эту воду на юге,веселый,струящийся звон,а в эту минуту в испугеглаза прикрывал Аполлон.

Москва, 1944 г.

Болгарский берег

У моря — в центре Варны — скверик,газон под пламенем глициний.Бессонный горизонт и берег —условные разрывы линий.

Не искушения величье,а добродушие с приветом:в коротком платьице момиче[3]на берегу стоит с букетом.

А он, такой неосторожный,с взъерошенными волосами,глядит на противоположныйпочти орлиными глазами.

И сам не верит он, что в шумечужих береговых свиданийего душа плывет в Батумиморским путем воспоминаний.

Плывет… И вот аджарский берег,и девушка в беретке синей,и тот же — бомбой взрытый — скверикв огне магнолий и глициний.

Болгария, 1945 г.

Такая любовь

Президенты, как бабочки, вымирали,слонялись консулы не у дел,цыганки о расставаниях врали,а шар земной летел и гудел.

На нем города динамитом сносили.Сходились —   удар в удар —под огнем.Россия ценою великих усилийтерпела, любила, сражалась на нем.

От рева пушек тряслась планета;в долинах боя — трава в крови…Окопы от Дона к Дунаю — этокоординаты моей любви.

Четыре года большой разлуки,семь государств на моем пути.Ты понимаешь, что значит мукив годы разлуки перенести?

Не зря, знать, живя и мучась войною,мы, помня друг друга,клялись тайком —дружить, как берег дружит с волною,как стих со звездою,как Пушкин с весною,как пуля с несчастьем,пчела с цветком.

В муках неведений, противоречий,терпенья и слез не беря взаймы,мы жили мечтою о скорой встрече,и — видишь? — все-таки встретились мы.

Твои сомненья напрасны были:пройдут, мол, годы — любви не быть…Мы не за тем в атаки ходили,чтобы, вернувшись, вас разлюбить.

Вот моя клятва тебе, зазноба,ты ей душою внемли, молю:любят на свете до крышки гроба,а яи в могиле не разлюблю.

Констанца, 1945 г.