Один в поле воин - Тюрин Виктор Иванович

«Не знал. Оказывается, коммунисты были еще теми жуликами, которые свое не упустят и чужое не отдадут».

Перелет прошел хорошо, и мы приземлились в аэропорту Стокгольма в назначенное время. В столице Швеции мне доводилось бывать раньше, поэтому, гуляя по историческому центру города, должен был признать, что он практически не изменился. Покатались в столичном метро. Этот новый вид городского транспорта совсем недавно появился у шведов. Новый перелет, и мы прилетели в Финляндию. В отличие от столицы Швеции, в Хельсинки я никогда не был. Вот только, к сожалению, короткий световой день и ограниченное время не дали толком рассмотреть город, так как рано утром следующего дня, вместе с обеими делегациями, мы вылетели в Москву. Судя по рассказам членов делегации, которым доводилось бывать в коммунистической России раньше, мне стало понятно, что этот спецрейс настоящее благо, иначе мы бы предельно измучились, так как аэропорты и самолеты советской России не имеют понятия о слове «удобство».

В аэропорту наш багаж не досматривали, наверно потому, что это был спецрейс. Нас встретили сотрудник американского посольства и два советских чиновника из Министерства иностранных дел, которые сразу проводили нас в зал ожидания, где нам пришлось ждать, пока наши вещи загрузят в автобус, который прислали за нами. Вместе с представителями властей нас поприветствовал настоящий русский мороз, который заставил чертыхаться и кутаться в одежду всех американцев без исключения.

Автобус имел чистенький салон, аккуратно одетого шофера и занавески на окнах. Рассевшись, мы заняли только треть салона. Взревел мотор, и мы поехали. Отодвинув занавеску, я стал смотреть в окно.

«Вот я и приехал на родину», – подумал я, но чувства радости и теплоты, которые обычно испытывает каждый человек после долгого отсутствия, так и не ощутил. Вместо чувства возвращения домой у меня появилось ощущение, что я снова оказался в чужом мне времени. Немного подумав, я решил, что это просто защитная реакция мозга, как тогда, когда впервые осознал, что нахожусь не только в Америке, но и в другом времени.

Я смотрел на снег, искрящийся на солнце, на дома, похожие на бараки, на окраине Москвы, которые по мере продвижения автобуса к центру менялись на каменные и величественные здания, на идущих по улице людей и снова невольно поймал себя на желании почувствовать себя своим.

«Что ты, собственно, хотел? – наконец разозлился я сам на себя. – Услышать русскую речь и почувствовать себя на родине? Это раньше, в той жизни, было возможно. Да и сейчас ты для них кто? Американец, который приехал из страны дяди Сэма – классового врага коммунизма, так что считай, что ты снова в чужой стране, с новым заданием».

Странно, но эти хаотичные и несуразные доводы не только смяли внезапный душевный разлад, но и привели меня в чувство. Я снова стал тем, кем был всегда – оперативником, профессионалом, человеком с тысячью лиц, как однажды образно выразился один мой китайский коллега о шпионах.

Начинало темнеть. На улицах транспорта было немного, в отличие от людей, которые шли потоком. Москвичи заходили и выходили из метро, из маршрутных автобусов и магазинов, стояли в очередях к киоскам, на которых висели вывески: «Газеты. Журналы», «Табак», «Пиво». Были такие, кто, несмотря на мороз, стоял у щитов, где за стеклом висели газеты. Мимолетно ухватил глазом двух человек, мужчину и женщину, стоявших у киоска «Мосгорсправка». Чуть усмехнулся, глядя, как у метро, несмотря на мороз, продавщицы, зазывая покупателей, торгуют пирожками и мороженым.

Пока мы ехали по центру, я видел три больших плаката со Сталиным. Там, где он был изображен на фоне народа, была надпись: «Вперед к новым победам социалистического строительства». На двух других рисунках была одна и та же стандартная надпись: «Да здравствует наш вождь и учитель великий Сталин!» В отличие от рекламы крабов, мыла, пива и путевок в крымские санатории, эти плакаты были подсвечены лампочками. Меня, как и других американцев, удивило то, что нигде не было ярких неоновых вывесок заведений и магазинов, а улицы освещал только свет, падающий от фонарей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Впрочем, меня не столько интересовали вывески и плакаты, сколько люди, идущие по улицам, за окном автобуса. Вот торопливо прошла веселая компания молодежи с коньками в руках, а стайка школьников, в форменных шинелях и с портфелями в руках, остановившись у продавщицы мороженого, принялись считать мелочь. Нетрудно было заметить, что подавляющее большинство из шагающих по улице прохожих были одеты однообразно и небогато. Большинство мужчин были одеты в серые пальто с набивными плечами и перешитые шинели. На головах шапки-ушанки, а на ногах – ботинки, сапоги и даже валенки. Впрочем, встречались и пошитые в мастерских пальто с бобровыми воротниками и кожаные регланы на меху. У женщин одежда была ярче и более разнообразна, но опять в своем большинстве это были длинные пальто темных цветов, а на голове – платки и пуховые шали.

«Небогато, – подумал я. – С другой стороны, война только как пять лет назад закончилась».

Наш автобус остановился у гостиницы «Метрополь», где нас высадили, так как у делегатов были забронированы номера в гостинице «Москва». Еще по дороге нас предупредили о требовании советских властей о запрещении прямых контактов с местным населением, так как все они должны проходить через официальных представителей власти.

Сотрудник посольства отдельно проинформировал нас о встрече завтра утром с представителем ВОКСа (Всесоюзное общество по культурным связям), затем вручил визитки с телефонами и адресом американского посольства, а в конце пригласил на торжественный прием в посольство, по случаю приезда американской делегации, на завтрашний вечер.

Выйдя из автобуса, вместе с Генри мы выгрузили багаж. Мария все никак не могла согреться, тряслась от холода, словно осенний лист на резком ветру. Глядя на нее, сам невольно передернул плечами от холода.

«Отвык я от российских морозов, – подумал я, автоматически бросив быстрый взгляд по сторонам, и сразу отметил человека, стоящего возле газетного киоска. В сумерках человека сильно не разглядишь, но согласно обычной логике, на морозе человек, покупая газету, старается не смотреть по сторонам, а побыстрее рассчитаться и идти по своим делам, в этом случае покупатель проявил излишнее внимание, разглядывая нас. Это его и подвело.

«Наружка», – определил я и, подхватив чемоданы, двинулся вслед за парой Вильсонов к освещенному входу в гостиницу.

Швейцар сразу понял, что перед ним иностранцы, почтительно распахнул перед нами дверь. Первые слова жены сенатора, стоило нам остановиться у стойки портье, были:

– Это просто какой-то ужас. Тут всегда так холодно?

– Наверно, – ответил я. – Я читал, что тут суровые морозы.

– Почему мы сюда хотя бы весной не поехали? – тяжело вздохнула леди Вильсон, бросив взгляд на мужа.

– Ничего, дорогая. В Испании отогреешься, – добродушно пошутил сенатор, который только что отдал наши документы на оформление.

Пока Вильсоны стояли у стойки, я медленно пошел, оглядываясь по сторонам, изображая любопытного мальчишку. К некоторому моему удивлению, привыкший, что в вестибюле гостиницы постоянно толпится народ, который наводит справки, обсуждает, куда пойти, листает буклеты, здесь такого столпотворения я не увидел. Гости, если и ходили, то от входа к лифту и обратно, и изредка в ресторан, именно поэтому без труда засек еще одного агента, который застыл с задумчивым лицом у стенда с конвертами, значками и открытками, делая вид, что выбирает открытку. Лицо у него было худощавое, обычное, без особых примет, как и положено агенту наружного наблюдения. Одет хорошо. Шапка «пирожок», теплое пальто, брюки, добротные ботинки.

Отель мне понравился. Солидный, с мраморными лестницами, красными коврами и большим позолоченным лифтом. Женщина за стойкой очень хорошо говорила по-английски, только слишком правильно строила фразы, что было довольно странно при ее профессии, так как такое произношение говорило об отсутствии языковой практики. Пока оформлялись документы, я подошел к газетному киоску, какое-то время перебирал газеты и журналы, после чего отобрал пару газет и два журнала, «Огонек» и «Крокодил». Вернувшись с прессой в руках, наткнулся на любопытные взгляды Генри и Марии. Леди Вильсон, отогревшись, ехидно поинтересовалась: