Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«И были там три сына Саруи: Иоав, и Авесса, и Асаил. Асаил же был легок на ноги, как серна в поле» (II Цар. 2, 18).
Безжалостная сеть неминуемого рока накинута. В мальчишески безрассудной, самоубийственно смертельной игре у пруда, в настоящем поединке не на жизнь, а на смерть Асаил готов проверить свое мастерство и продемонстрировать его. Более опытный Авенир думает иначе:
«И погнался Асаил за Авениром и преследовал его, не уклоняясь ни направо, ни налево от следов Авенира. И оглянулся Авенир назад и сказал: ты ли это, Асаил? Тот сказал: я» (II Цар. 2, 19–20).
Авенир смотрит на юношу через плечо и разговаривает с ним, не останавливаясь. Обмен репликами между двумя бегущими воинами напоминает «Илиаду», и действие тоже:
«И сказал ему Авенир: уклонись направо или налево, и выбери себе одного из отроков и возьми себе его вооружение. Но Асаил не захотел отстать от него» (II Цар. 2, 21).
Симона Вайль в эссе об «Илиаде» называет ее поэмой о силе. В этом «гомеровском» фрагменте Второй книги Царств быстроногий Асаил, преследующий пожилого Авенира, — это своеобразная проекция сильного молодого Давида. Диалог, который ведется на бегу, на полной скорости, подчеркивает реальную энергию погони, а также моральную силу угрозы. Повторы гипнотизируют, как песнопение, но при этом они кинематографичны:
«И повторил Авенир еще, говоря Асаилу: отстань от меня, чтоб я не поверг тебя на землю; тогда с каким лицем явлюсь я к Иоаву, брату твоему?» (II Цар. 2, 22)
Эти люди знают друг друга лучше, чем это обычно бывает в современном мире. Авенир понимает, что, когда они с Асаилом бегут, задыхаясь и крича, это само насилие гонит и преследует их, ибо всякое насилие, порожденное жестокими традициями и проросшее в будущее, всегда провоцирует новое насилие. Но молодой человек, не похожий на мирного Иевосфея — хотя, в сущности, Асаил вряд ли хотел бросить вызов старику, чтобы таким образом превзойти Давида, — не собирается уклоняться и уступать:
«Но тот не захотел отстать. Тогда Авенир, поворотив копье, поразил его в живот; копье прошло насквозь его, и он упал там же и умер на месте. Все проходившие чрез то место, где пал и умер Асаил, останавливались» (II Цар. 2, 23).
И мы остановимся тоже. Повествование имеет свою логику — Асаил отказался повернуть вспять, и Авенир внезапно остановился и сделал так, чтобы Асаил налетел на копье, пронзившее его насквозь. Более опытный воин, как игрок в лакросс или футболист, в прыжке доставший мяч, применил действенный прием. Старик направил на юношу не острие копья, а нижний конец древка, и тот врезался в него со всего размаха. Страшный реализм резко отличает это убийство от стилизованного кровопролития двенадцати юношей, в схватке пронзавших мечами друг друга. Фактор молодости здесь имеет не символическое, а прямое значение.
Так начинается кровавая междоусобица между двумя военачальниками — Авениром, сыном Нира, и Иоавом, сыном Саруи — родной или сводной сестры Давида. Здесь опять вокруг Давида, потомка Руфи, мистически проявляется матрилинейный мотив: ведь колено Ефремлян, к которому принадлежит Давид, — единственное, названное по родоначальнице, и родственные связи родни Давида — Иоава и Асаила прослеживаются от матери.
Через некоторое время после убийства у пруда Авенир, номинально представляющий Иевосфея, носителя царского титула, приходит с двадцатью спутниками в Хеврон, столицу Давида, для мирных переговоров.
Авенир говорит как влиятельный политик, он предлагает объединить Израильское царство с принадлежащим Давиду Иудейским царством. Давид отвечает требованием вернуть ему жену Мелхолу, за которую он заплатил сотней краеобрезаний филистимских. Авенир соглашается, и его отпускают с миром. Но вскоре после того, как Авенир пускается в обратный путь в Израиль, с набега возвращается Иоав.
Когда Иоав прибывает ко двору Давида в Хевроне и узнает, что Авенир уехал безнаказанным, военачальник заявляет царю свой протест:
«Чтó ты сделал? Вот, приходил к тебе Авенир; зачем ты отпустил его, и он ушел? Ты знаешь Авенира, сына Нирова: он приходил обмануть тебя, узнать выход твой и вход твой и разведать все, чтó ты делаешь» (II Цар. 3, 24–25).
Иоав обвиняет Авенира в обмане и шпионаже. Он не говорит своему царственному дяде, что Авенир — тот человек, который пробил древком копья живот младшего брата Иоава Асаила; впрочем, Давид должен был знать об этом. Повествование не сохранило нам ответа Давида на обвинения, брошенные Иоавом Авениру. И очевидно, что молчанием Давид осторожно освобождается от ответственности за то, что произойдет позже:
«И вышел Иоав от Давида и послал гонцов вслед за Авениром; и возвратили они его от колодезя Сира, без ведома Давида» (II Цар. 3, 26).
Слова «без ведома Давида» кажутся почти признанием обвинения. И вот снова происходит смертоубийство, о котором сообщается:
«Когда Авенир возвратился в Хеврон, то Иоав отвел его внутрь ворот, как будто для того, чтобы поговорить с ним тайно, и там поразил его в живот. И умер [Авенир] за кровь Асаила, брата Иоавова» (II Цар. 3, 27).
Убийство Авенира, с одной стороны, напоминает деловую формальность: выполнение заранее оговоренных условий закладной или контракта, подписанных и нотариально заверенных у Гаваонского пруда в тот момент, когда опытный воин Авенир остановился и направил свое копье, подобно самураю Куросавы, так, чтобы быстроногий Асаил, на полной скорости напоровшись на древко, сам нанизался на его тупой конец, который воткнулся в живот и вышел на спине.
Но с другой стороны, для царя Давида это происшествие — кроваво-простое в точном и заурядном кодексе племенных понятий — поднимает проблему искусства правления. Для Давида речь идет не об игровой площадке, где молодые самцы пляшут друг перед другом в вычурном, безрассудном балете взаимного уничтожения; и не о жестокой, но справедливой мести солдатской мафии за убийство брата Иоава и племянника самого Давида. Для него это политический вопрос. Теперь Давид просто обязан объединить Израильское и Иудейское царства и как-то найти такое место, где он со всей убедительностью и благопристойностью будет стоять посреди своих подданных, между кровью военачальника Авенира и домом Авенира, с одной стороны, и собственным могущественным военачальником Иоавом, с другой.
Поэтому следующий стих — это публичное объявление или политическое заявление самого Давида. Политическое заявление, выраженное в проклятии:
«И услышал после Давид [об этом] и сказал: невинен я и царство мое вовек пред Господом в крови Авенира, сына Нирова; пусть падет она на голову Иоава и на весь дом отца его; пусть никогда не остается дом Иоава без семеноточивого, или прокаженного, или опирающегося на посох, или падающего от меча, или нуждающегося в хлебе» (II Цар. 3, 28–29).
Опора на посох, очевидно, означает телесную слабость, а все проклятие целиком, как и запугивание Авениром Иевосфея, напоминает категории «первичной орды». Правитель Давид также принуждает Иоава, чью семью он только что проклял, принять участие в ритуале, который мы можем назвать политически просчитанным. При этом Давид, возможно, совершенно искренне переживал происходящее, и его искреннему чувству не могло помешать даже то, что он прекрасно знал: Иоав обязательно заставит Авенира вернуться в Хеврон, захватит его и убьет по законам кровной мести.
«И сказал Давид Иоаву и всем людям, бывшим с ним: раздерите одежды ваши и оденьтесь во вретища и плачьте над Авениром. И царь Давид шел за гробом [его]. Когда погребали Авенира в Хевроне, то царь громко плакал над гробом Авенира; плакал и весь народ» (II Цар. 3, 31–32).
Этим Давид ставит себя выше обыкновенного слабого человека Иевосфея; он также отделяет себя от вспыльчивого Асаила и даже от хитроумного военачальника Авенира, который не придумал способа избежать меча кровной мести. Таким же образом Давид отделяет себя и от своего слуги и адепта Иоава. Царь повел себя, как опытный политик. И чтобы еще яснее и решительнее продемонстрировать свою позицию в деле о смерти Авенира, Давид идет дальше, и этого нельзя ожидать даже от самых лучших политиков — Давид сочинил стихотворение, посвященное убитому военачальнику. «И оплакал царь Авенира:
Смертью ли подлого умирать Авениру?
Руки твои не были связаны, и ноги твои не в оковах,
и ты пал, как падают от разбойников».
(II Цар. 3, 33–34)
Если плач по Саулу и Ионафану был подобен фонтану, то это стихотворение похоже на выгравированный амулет, непонятный и загадочный. Здесь очевидна скорбь о человеке, который не погиб в бою, а был предан; Давид оплакивает беспомощность Авенира, великого воина, ставшего жертвой, однако пассивная жертвенность военачальника в сочетании с обстоятельствами, приведшими к его смерти, слишком напоминают смерть «подлого» (в переводе короля Иакова — «глупца»).
- Библейские смыслы - Борис Берман - Религия
- Одинокие думы - Томас Мертон - Религия
- Почему нам трудно поверить в Бога? - Александр Мень - Религия
- Месса - Жан-Мари Люстиже - Религия
- Много шума из–за церкви… - Филип Янси - Религия
- Иисус. Картины жизни - Фридрих Цюндель - Религия
- О девстве и браке. О покаянии две книги - Амвросий Медиоланский - Религия
- Евангельские сюжеты в иллюстрациях Юлиуса Шнорр фон Карольсфельда - Л. Янцева - Религия
- Где Бог когда я страдаю? - Филип Янси - Религия
- ДАЙ ЖЕСТ. межгалактическая ПУТЕВОДИТЕЛЬНИЦА - Мирр Китежский - Религия