Володины братья - Юрий Коринец

— Проходитя, проходитя, гости дорогие! Чем богаты, тем и рады! Будьтя как дома!

Володю в тот миг поразило лицо Алевтины: только что веселое, оно сразу осунулось, морщины легли возле губ — Алевтина показалась маленькой старушкой. Володя запнулся на самом интересном месте книжки…

А в голосе Прокопа за дверью звучало что-то возвышенно-радушное, приятное для геологов — потому что те еще не знали Прокопа — и неприятное для Алевтины с Володей, потому что они Прокопа знали, знали его мрачность и злобу. И знали, конечно, подлинную цену этому радушию, и то, чем все это кончится.

— Вешайтеся здеся, в углу! — радостно шумел Прокоп уже в избе.

В подобных случаях он всегда говорил «вешайтеся», «кушайтеся» — это была у него сверхвежливая форма, он образовывал ее от глагола «садиться».

— Ну, а теперича давайте познакомимся! Как люди! — сказал Прокоп и достал, словно великую драгоценность, свою вялую мокрую руку и сунул ее всем геологам по очереди, с улыбкой внимая незнакомым именам. — Тебя как звать? — переспросил он усатого.

— Вениамин, Вениамин Николаевич.

— Мудрено! — усмехнулся Прокоп. — Лучше я буду звать тебя Валькой…

В щелку двери Володя видел, как геологи смущенно вытирают платками руки.

— Алевтиночка, ненаглядная! — вскричал Прокоп. — Собери-ка на стол дорогим гостям!

«Выкомаривается-то как ловко! — думал Володя. — Наверное, давно не пил!»

Алевтина вышла собирать на стол, загремела в буфете глухо звякающей, надтреснутой посудой. Володя знал, что по негласному наказу отца она соберет на стол только хлеб и чай, да и чай жидкий, вчерашней заварки.

Гости проходят к столу, немного смущенные горячим приемом. С обветренными лицами, красные, усталые: один — бритый, спортивного вида, с прической ежиком; другой — небольшого роста, кудрявый, с усиками; третий — старый уже человек, широкий в плечах, рослый, с окладистой седеющей бородой.

— Садитеся, гости дорогие! — суетится возле геологов Прокоп. — Сейчас чайку с дороги! Чай-то у меня горячий — в печке, в чугуне… недавно топили… Достань-ка, доченькя, чугунок! Надо бы, конечно, чего покрепче, сапромат его задери!

Слово «сапромат» было любимым словом Прокопа, которое он то и дело вставлял в свою речь на удивление слушателей, еще ему не знакомых.

— Чугунок-то вылей в самовар, доченькя! — распоряжается Прокоп. — Мы, чай, тоже культурные…

— Дай-ка я помогу, — встает бритый геолог.

— А вы не беспокойтеся! — обиженно вскакивает Прокоп. — Не беспокойтеся, товарищ! Она нальет! Она у меня ох какая хозяйка! Правда, доченькя?

Алевтина молчит. Ей уже заранее стыдно за все. И за развязку.

— Она нальет! — неумолчно тараторит Прокоп. Он вдруг хихикает: — А ваше дело, если уж хотите, еще чего-нибудь налить! Я извиняюсь, сапромат его задери! С вас причитается! С приездом! Ха-ха-ха!

Геологи шепчутся, маленький с усиками выходит в сени, возвращается с двумя бутылками водки в вытянутых руках и ставит их на стол. Глаза Прокопа суживаются, загораясь зеленым. Он облизывает языком сухие, запекшиеся белизной в углах губы и глотает слюну:

— Вообче-то я водку редко пью, — врет он. — Все спирт! Ха-ха! Спирт — он намного пользительней… вообче-то!

— Ну, а закусить-то что-нибудь найдется? — бодро спрашивает бритый, спортивного вида.

— Откуда? — сразу делает удивленное и жалкое лицо Прокоп. — Надысь было немного семги, дак все сдали! Государству! Мы ее, родную, семушку-то, всю государству отдаем! Себе ловить нельзя! Так что у меня вот только хлебушок да лучок… да картошка… так и живем! С доченькой моей так и живем! С Алевтиночкой! Так что это уж вы закуску-то доставайте… деликатесы московские…

Алевтина краснеет, сидя рядом с Володей, потому что знает: есть у них и семга малосольная и хариус — в погребе… Но таков уж ее отец — жадный человек!

И геологи достают: ставят на стол банку с солеными огурцами, консервы разные, сало, колбасу — щедро, как это умеют геологи. По мере загружения стола Прокоп все более загорается предстоящим, у него мелькает даже мысль вообще задержать тут этих геологов хоть на несколько дней, поживиться возле них. Жизнь вдруг приобретает веселый смысл, и в душе поднимается горячая волна вдохновения — и он уже чувствует, как сейчас покорит их всех! Сейчас он им покажет, этим московским белоручкам, этим темным, с его, Прокоповой, точки зрения, людям! Он заранее знает, как они удивятся, поразятся, потому что врать он умеет. Чему-чему, а этому он научился! За пятьдесят-то лет!

Володя видит в щелку огромную волосатую руку, сжимающую кинжал — настоящий кинжал с костяной ручкой! Это бородатый открывает консервы. И Прокоп, конечно, тоже смотрит на этот кинжал. О таком он давно мечтал. «Мне должны оставить! — решает он про себя. — Или так, или обменять на что!»

— Ну, выпьем! — говорит маленький с усиками. — Ура!

— Как вы сказали? Ура? — весело откликается Прокоп. — Это дело запомним!

Все чокаются и пьют.

— Рыбалка-то как у вас? — спрашивает бритый.

— Спиннинги есть? — откликается Прокоп. — Тогда оставайтеся на недельку!

— Есть, — отвечают геологи.

— Значит, семушку половим! — Он радостно подмигивает. — Я вас на ямы свожу… Только блёсны надоть хорошие, желтые… У вас есть?

— Так нельзя же семгу ловить! — говорит бритый геолог. — Сами же сказали! Мы уж хариуса…

— Нельзя-то нельзя, — хитрит Прокоп, — это конешно! Но как вам и не половить-то! За столько верст приехали! Об етим, конешно, ни звука! Но я вас свожу! А вы мне, конешно, что-нибудь оставите! На память! Там договоримся! Ну, ура!

Опять чокаются и пьют. И Прокоп сразу хмелеет — от второго полстакана. Ему уже кажется, что эти геологи — смурняки, наивные люди, что они уже у него в руках со всеми их потрохами, со всеми их столичными ценностями. И этот прекрасный кинжал уже принадлежит ему: он режет им сало, аккуратно обтирая потом лезвие бумажкой, и кладет рядом с собой, и ему не по душе, когда берет этот кинжал кто-нибудь из геологов…

— Ура! — говорит он, сам себе наливает и пьет. — Вы мне вот что скажите: что вас мучает? — Он обводит всех осовелыми, понаглевшими глазами, бледно-голубыми, почти белыми. — Что вас мучает, а? Скажите!

— То есть как — что мучает? Ничего не мучает! — говорит бородатый.

— Нет, вы скажите! — не унимается Прокоп. — Каждого человека чего-нибудь да мучает! Вы и скажите! Я люблю, чтобы прямо! По-русски! Вот что вас мучает, вы и говорите! Семга мучает? А? Малосольная? — Он обводит всех многообещающим взглядом.

— Ну, малосольная семга — это, конечно, неплохо, — соглашается бритый.

— А? — восторгается Прокоп. — Неплохо, да? Но нету! Чего-нибудь другого — пожалуйста! Может, хариус вас мучает? Соленый? Вы говорите прямо!

— Можно и хариус! — соглашается бритый.

— А! Ха-ха-ха! — смеется Прокоп. — «Можно»! Он говорит: можно! А если нету?! Чего не могу, того не могу! Это я прямо скажу! Вчера было, а сегодня нету! Вы признавайтесь, что вас еще мучает! А?

— Да ничего нас не мучает! — говорит бородатый. — Давайте лучше выпьем!

— Это можно! — радостно соглашается Прокоп. Он уже пьян здорово. — Ура! — кричит он и удивленно мотает головой, вознося стакан с водкой. — Это вы здорово придумали: ура! — обращается он к усатому. — Сапромат вас дери! Но это все чепуха! Будет вам семга! И хариус будет! Слово Прокопа! Вы только скажите, что вас мучает! И все будет! Все! Вот, может, охота, а? Вы скажите прямо — ружья есть?

— У нас все есть! — отрезает бородатый.

«Наверное, главный у них!» — кумекает Прокоп.

— Вы с ружьями — того! Осторожнее! — качает он головой, напуская на себя строгость. — У нас тут зона заповедная! Заповедная! А не то зазеваетесь — и тю-тю ваши ружья! Отнимет их дед!

— Это лесничий, что ли? — переспрашивает бородатый. — Мартемьян?

— Он! — кивает Прокоп важно и неожиданно добавляет: — Зверь!

Геологи смеются.

— Это Мартемьян-то зверь? — мягко удивляется бородатый. — Но я его знаю: прекрасный человек! Он, кстати, дома? Или в избушке?

Прокоп в душе холодеет от злобы: дед Мартемьян — на моторке ли, пешком по берегам, — да Иван-вертолетчик, дедов глаз над Илычем, да Володя — все они над Илычем зоркими глазами стреляют, не дают ему браконьерничать, за то и ненавидит их Прокоп! Все это Мартемьяново пролетарское отродье, сгубившее его род…

«Вот самое страшное! — думает Прокоп. — Уедут они к Мартемьяну! Пропал тогда мой ножик! И блёсны! — Он нежно гладит кинжал рукой. — Нет, этого никак нельзя допустить!»

— Да вы что! — кричит он. — Это Мартемьян-то прекрасный человек? Зверь он! Вы не смотрите, что он такой обходительный! Лиса он! Это я вам точно говорю! Ну да сейчас он далеко побежал! Не знаю где! Вы у меня оставайтесь, спать есть где. На охоту сходим. На семгу свожу вас. Договорились?