Между двух огней - Ande

Она еще раз меня поцеловала и засмеялась.

— Зато я вижу, что ты русский.

Открывший дверь консьерж слегка обалдел. Мы попрощались.

Это да. Представить себе француза, подарившего сто роз — нереально. С русской точки зрения французы нечеловечески жадные.

Я закурил и пошел к Елисейским полям.

Дом, в котором я живу — обычный парижский дом. Один подъезд, пять этажей и мансарда. На втором-третьем этажах по две квартиры. На четвертом-пятом, по четыре клетушки на этаж. И две мансардные комнаты. Одну снимаю я. Вторую занимал художник, обрусевший болгарин Михайла Тончев. Но с пару месяцев назад съехал.

Я договорился с консьержкой, что опустевшую мансардную комнату на неделю снимет мой кузен. И заселил туда Мейделя. Чувствует он себя лучше, но ходить ему еще не стоит. Поэтому я ангажировал в публичном доме девочек, Жюли и Катрин. Они ухаживают по очереди за раненым и носят ему куриный бульон из кафе Августа. При общении Яков Карлович оказался нормальным парнем. С легкой прибалтийской занудностью, но девочки считают её признаком аристократизма. Узнав, что у них на попечении настоящий барон, они принялись его обольщать. Он отбивался. А у меня была возможность не сидеть у постели раненого героя, а заниматься своими делами.

— Кольцов! Ваша манера вести дела меня изумляет! — приветствовал меня Мейдель. Рядом сидела Катрин, и, кажется, кормила его с ложечки.

— А что вас удивляет, барон?

— Ну почему не нанять нормальную сиделку?

— И что вам не нравится? Катрин, судя по всему, от вас без ума.

— Прекратите! Мне неудобно перед милыми барышнями. Пусть они и падшие женщины.

— Вы уж определитесь, милые или падшие. И вообще, мы договорились, что будем соблюдать максимальное инкогнито. Обратится к медикам — громко объявить, где вас искать.

— Ну, теперь-то нас врасплох не застанут! Мы вооружены, в конце концов.

— И что, устроите перестрелку?

— А что вы предлагаете?

— Приходите в себя. Там посмотрим. Можно съездить к этим вашим компаньонам. Вы их хорошо знаете?

— Ну, вступить паем мне предложил Сергей Иванович Геттинген. Он служил по интендантству, и давно мне знаком. В товариществе он, кажется, в руководстве.

— Боюсь, вы плохо знаете этого господина. Яков Карлович, приходите в себя. А там, я думаю разберемся. Я пойду работать. Очень вас прошу, не уходите никуда.

— Мне здесь надоело!

— А кому легко? — перешел на французский — Катрин! Вверяю тебе барона. Следи чтоб не убежал. Пошел к себе, взял гитару и ушел. Интересно, она его таки изнасилует, или он не так уж и слаб?

На подходе к «Тетушке Катрин» меня перехватил Николай Белов, художник, что здесь тоже работает. Вообще-то, благодаря Тончеву, у меня здесь множество знакомцев. Художники считают меня своим.

— Кольцов. Выслушайте меня!

— Привет, Коль. Ну пойдем, пропустим по рюмке.

— У меня идея. Давай устроим вернисаж под твои песни? И прямо под пение я напишу картину?

— А что, неплохо. Только иди тогда дальше. Нужно устроить представление. Кто-то рисует, кто-то поет. Кто-то — посадит на стул девушку и пострижет её налысо. Очень не плохо было бы разлить на пол краски разных цветов и в них изваляться. Пригласить прессу…

— ГЕНИАЛЬНО!!!! Кольцов! Я поговорю с ребятами. Давай это все устроим.

— И название какое-нибудь этому всему — «даешь концептуализм!» а? А вообще придумаете какую-нибудь помесь карнавала и акта живописи. Только термин «живопись» рассматривайте максимально широко. Рисовать ведь можно не только красками. А и арт-объектами. Тогда я буду выступать изредка. А меня можно будет заменять вон, Эрнаном с гармошкой, из Гасконца… И сделать этот хепенинг постоянным. Чтоб туристы знали, каждый день в пять часов на площади Тарт — начинается. Миманс какой еще подтяните…

— Это… Это бесподобно! Ты гений, Кольцов.

Возбужденный Белов не прощаясь скрылся среди картин. Ну вот. Запущу концептуализм на полную. А то народ пока стесняется…

Глава 8

Эволюция моды приведет к тому, что мужской костюм вообще, и пиджак в частности, станут выполнять странные функции. К примеру, сейчас у меня в пиджаке лежит: пачка сигарет, зажигалка зиппо, носовой платок, портмоне, блокнот, карандаш. В двадцать первом веке максимум, что лежало в пиджаке — плоский смартфон. И то, по выпуклостям ткани, при желании, можно было разглядеть марку гаджета. А сейчас я, запросто, положу в правый карман наган, в левый — десяток патронов, и только внимательный наблюдатель заподозрит, что в карманах что-то лежит.

Когда я вернулся домой ночью в воскресенье, барон заявил что время пришло. Он завтра пойдет и потребует вернуть ему деньги.

За то время, что он приходил в порядок мы с ним успели сдружиться. Я пригласил его поучаствовать в поиске черногорского клада. Он с радостью согласился. И я видел, что дело не в деньгах. Точнее не только в них. Ему было смертельно скучно. И даже получив по башке, он не потерял желания движухи.

— Только, Кольцов! Я уже успел тебя изучить. Поэтому сразу заявляю, делим все — пополам!

— Алчность? Фи…

— Вот не нужно этого. Я по твоим глазам вижу, что ты хочешь мне дать всего тридцать процентов.

— Двадцать пять.

— Кольцов! Это низко.

— Не благодарите. Я всегда знал, что здравомыслие победит жадность.

— Нет позвольте! Я требую, чтобы вы объяснились!

Не зная что нас ждет, я не видел смысла в этих разговорах. И даже не думал делить клад как-нибудь, кроме пополам. Но дразнить Мейделя было очень занимательно.

— Охотно. Я владею информацией, средствами, и у меня есть план. Что вы, барон, вносите в копилку нашей победы?

— Я стребую причитающиеся мне деньги, и приму участие в экспедиции полноправно, а не наемником!

— А что с планом и информацией?

— А вы справитесь один?

— Барон! План — вот основа успешной экспедиции, а вы крайне далеки от планирования! Вот как вы намерены стребовать свои средства с этого господина, как его там?

— Геттинген. Ну… как. Приду и потребую