Если у нас будет завтра - Скотт Эмма

– Макс Кауфман. – Его губы изогнулись в кривой усмешке. – Первый.

– Если ты лжешь…

– Я не лгу, Скотт.

Он смотрел открыто. Твердо. Как человек, которому нечего скрывать. Но в его руках находилась вся моя жизнь. Я попытался спрятать читавшийся во взгляде неприкрытый страх, но Макс, похоже, его заметил. Плечи его опустились, и он вздохнул.

– Я не собираюсь тебя продавать, – проговорил он. – Богом клянусь. Я здесь, чтобы работать. Я понятия не имел, кто ты, а теперь, когда знаю, не скажу ни слова. Это твое дело.

Хотелось ему поверить, но я не знал как. Он и это прочел в моем взгляде.

– Это ведь ты предложил меня подвезти, – проговорил Макс. – Ты хотел услышать мою историю, и я тебе рассказал. – Он понизил голос. – Не стоило с тобой делиться.

«Я не ошибся. Я сделал ему больно».

Макс оказался не настолько бесчувственным, как я. Не созданным из камня и льда. Он был изменчив. Словно вода и пламя. Боль не лишала его жизни, а лишь подпитывала. Делала лучше. Сильнее. И он не выносил, когда кто-то – я – относился к этому легкомысленно. Он не стал бы использовать свою историю, чтобы сблизиться со мной ради денег. Я почти не знал этого парня, но это понимал. Чувствовал.

Я отступил и сделал небольшой круг внутри шкафа.

– Черт. Ненавижу подобное чувство.

– Сбит с толку? – Макс поднял голову и скрестил на груди руки, обтянутые веревками тонких мышц. – Посмотрим, что ты скажешь, когда сынок шефа засунет тебя в бельевой шкаф в первый же рабочий день.

Простое упоминание об отце, словно пощечина, привело меня в чувство.

– Верно. Отец – твой шеф, а я после него. Так что вполне могу тобой командовать.

– Сайлас…

– Мистер Марш, – бросил я. – И, если скажешь хоть слово, я быстренько натравлю на тебя весь юридический отдел.

– Да, понимаю, – глаза Макса потемнели от гнева. – Как скажете, мистер Марш. Мы закончили?

Я кивнул.

Он попытался протиснуться к выходу из шкафа. Но внутри было тесно, и он меня задел. Я ощутил его касание каждой клеточкой кожи. И даже сквозь одежду – его и мою – вновь почувствовал, как реагирует тело. Трещина во льду.

Макс замер, втянул воздух, и я взглянул ему в глаза. Темные и глубокие. Он с трудом сглотнул. Кадык дернулся. Не стоило так пристально смотреть. Но я не мог отвернуться. Я чувствовал, как в ямочке на горле бьется его сердце.

Я резко дернул головой, глядя куда угодно, только не на него. Я чувствовал, как Макс изучает меня, и знал, что он ничего не упустил. Ни реакции тела. Ни сбившегося дыхания.

– Увидимся позже, – наконец, проговорил он. – Сайлас.

Боже, мое имя в его устах звучало неуместно и в то же время идеально. Шипящее «с», произнесенное глубоким мужским полушепотом, сменилось легким «л».

Он протиснулся мимо меня и вышел, а я остался один в шкафу. Облокотился на полку, опустил голову на руку. Затем с приглушенным криком сбросил на пол стопку полотенец. И заметил, как сверкнула золотая нить в монограмме «ЭГМ».

Я резко втянул воздух. Опасно терять контроль. Так можно лишиться и всего остального. Я пригладил волосы и вышел из шкафа, чуть не столкнувшись с одной из папиных горничных.

– В шкафу полный бардак, – проговорил я. – Убери.

Не дожидаясь ответа, я пошел к отцу.

– Ну? Какого черта с тобой творится? – требовательно спросил он, держа газету в дрожащих руках.

– Нам нужно поговорить.

– Я понял. О чем?

Я открыл рот, намереваясь сказать, что следует уволить Макса Кауфмана. Немедленно.

– Сайлас, – предупреждающе бросил отец.

Даже слабый и прикованный к постели, он сверлил меня взглядом голубых глаз. Безжалостно холодных и неумолимых. Словно стылые воды Медного озера, куда он отправил меня на полгода в самый разгар зимы. Он отнял у меня все. Потому что я был неполноценным.

Я пододвинул стул к его кровати.

– Пап…

– Да?

– Я… сегодня я встречался со Стивеном Милтоном, – проговорил я. – И кое-чего опасаюсь.

ГЛАВА 5

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144}) Макс

«Черт возьми, что это было?»

Я быстро шагал в западное крыло поместья, к комнатам, где жили горничные и другой медперсонал. Дежурство возле Эдварда Марша начнется лишь утром в воскресенье.

– Хватит времени, чтобы оценить сомнительный выбор работы, – пробормотал я.

Я отпер дверь карточкой-ключом, что дал мне Сезар. Новая комната оказалась чистой, но без излишеств, словно маленький, элегантный гостиничный номер. К ней примыкала ванная, а из окна открывался вид на просторный задний двор: теннисные корты, бассейн, сад, а позади – целый лес. Я прижался пылающим лбом к стеклу и закрыл глаза, желая остудить разгоряченную кровь.

«Скотт, модный Унабомбер, здесь. Под этой самой крышей».

Боже, когда он вошел в комнату отца, я подумал, что вижу призрак. Или кто-то решил разыграть меня весьма изощренным образом.

Когда он загнал меня в угол в шкафу, гнев и удивление смешались с волнами жара. Подобного притяжения я давненько ни к кому не испытывал. Просто не позволял себе подобных чувств. При мысли о том, как я на миг соприкоснулся с его телом, перехватило дыхание. Я отчетливо ощутил все его контуры. И, прежде чем уйти, заметил адресованный мне взгляд. Как будто бы он увидел меня впервые. Или самого себя.

«Так было и с Трэвисом».

Хаос чувств перенес меня на семь лет назад. В то лето, ознаменовавшееся обретениями и потерями. Тогда я в последний раз позволил себе чувствовать. И у меня все отняли.

Трэвис был старше. Девятнадцать против моих шестнадцати. Мы познакомились, когда он приехал забрать с вечеринки свою младшую сестру Кайлу; мы с ней дружили. Но он не увез сестренку домой. Вместо этого мы разговорились. Даже не заметив, как вечеринка подошла к концу, а над горизонтом, знаменуя начало нового дня, взошло солнце.

После этого Кайла стала моей лучшей подругой. Трэвис на лето приехал домой из колледжа. Я приходил к Кайле, хотя и знал, что ее нет дома, и Трэвис все равно приглашал меня войти.

– Ну, ты же проделал весь этот путь.

Я практически жил у них в то лето. Как оказалось, последнее, что я провел в собственном доме. Мы с Трэвисом не позволяли себе ничего лишнего. Вели себя, как обычные парни. Тычки в плечо, похлопывания по спине, удары кулаками и рукопожатия.

Но однажды ночью, на исходе лета, притворство все же закончилось. Когда мы поцеловались, то, что свободно болталось и дребезжало внутри меня, наконец встало на место. Бешено вращающийся компас точно указал на север. За время долгого, мучительного, сбивающего с толку периода полового созревания лишь этот поцелуй по-настоящему обрел смысл.

Наконец-то я осознал себя.

Когда отец прогнал из моей жизни Трэвиса, а следом вышвырнул из дома и меня самого, стрелка компаса вновь нерешительно закачалась.

И дергалась до сегодняшнего дня.

Сайлас Марш вошел в ту комнату, словно ответ на вопрос. Только вот я не знал, что его задал. В сердце билась странная мысль: «это он».

На долю секунды, пока его не захватила собственная паника, казалось, Сайлас обрадовался, увидев меня. Точнее, нет, он испытал облегчение.

– Это безумие, – пробормотал я пустой комнате.

Сайлас оказался засранцем. Первоклассным, как и его отец. Безукоризненный богатей, который совершил ошибку, подсев на таблетки. А теперь страшился, что, если правда выйдет наружу, обеспеченной жизни придет конец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но подобные мысли не помогли. Вместо этого вспоминались сила Сайласа, твердость его тела. В дорогом костюме он выглядел воплощением мужского совершенства. И этот образ все еще был со мной, как и остатки его одеколона. Как будто я надел одну из его рубашек и теперь этот запах прилип к коже.

«Сейчас мне не до этого».