Санки - Анна Кудинова

сквозь деревянные перекладины санок. От этого я чувствовал себя плохо, план побега сам собой созревал в моей голове, словно плоды цветущего дерева.

На последнем медицинском обследовании мне надели на голову резиновый дуршлаг и подключили множество электрических проводков.

– Что это? – спросил я очень серьезно и озадаченно, вспомнив такие шапочки в фильмах про американскую казнь.

– Этот анализ называется энцефалограмма головного мозга, она позволит определить активность твоих мозговых тканей и зафиксирует, если в них обнаружатся нарушения, – объяснила медсестра раздражающим тонким голосом.

Мама посадила меня в кресло и вышла в коридор.

– То есть вы прочтете мои мысли? – я вжался в кресло и приготовился сорвать с головы этот резиновый дуршлаг – мое тело оказывало неуправляемое сопротивление.

Она развернулась ко мне в профиль и, улыбнувшись на пол-лица, проговорила:

– Твои мысли, мой мальчик, мы знаем и без того, – ее голос резко поменял тональность на низкий и шипящий, зрачок налился кровью, веко искорежилось, будто его облили кислотой. Я зажмурился и перестал дышать.

– Расслабься, чего ты так испугался? – раздался тонкий звонкий голосок. Она отняла мою окостеневшую руку от груди и положила ее на ручку кресла, то же самое сделала со второй рукой, нацепила еще несколько проводков и сказала: – А теперь думай о хорошем.

Мысли побежали вразнобой, опережая друг друга, они толкались, кусались, дрались и делали все, чтобы не пустить в мою голову санки. Я думал даже о тете Любе, которая собирается приехать к нам в гости на следующей неделе. Это двоюродная сестра моего папы, очень неприятная женщина, не любит меня ровно так же, как и я ее. Приезжает раз в год, а сует нос в нашу жизнь, как будто живет с нами. Но сегодня я был готов думать о ней целый день, лишь бы не вспоминать проклятые санки.

– Все хорошо! – медсестра вынесла заключение в коридор после часа ожидания. Если честно, я немного боялся этого анализа, хотя и понимал, что резиновый дуршлаг не может считать моих мыслей.

Утром, после длительного перерыва, я отправился в школу с непривычно легким рюкзаком, а все потому, что учебники по литературе, истории и географии я подложил под ножки моей кровати, тем самым приподняв ее и соорудив место для санок. Сверху я задвинул их старым папиным чемоданом и накрыл все это ненужной скатертью, что лежала в шкафу. Тайник казался мне достаточно надежным, и я с легким сердцем вышел из дома в этот день.

В школе было все как обычно, многие провожали меня взглядом, зная о произошедшем, и тихонько перешептывались, обсуждая мой нелепый вид. Уже на первом уроке меня ждали первые неприятности – чтение по ролям. Я легонько толкнул соседа локтем и спросил:

– Можешь положить учебник на середину, пожалуйста?

– Нет, Васин! Читай свой учебник, – хмуро и недовольно промычал Мишка.

Он жил в многодетной семье и получал еду бесплатно, щедро делился с самыми сильными в классе и за это получал защиту и уважение. Никто не смел бить его и обзываться, хоть поводов было полно. Мишка плохо видел и всегда сидел на первой парте, я угодил к нему в напарники временно, поскольку долго сидел на больничном из-за проблем с головой.

– Васин читает за мартышку, – Нина Григорьевна встала между первым и вторым рядами спиной ко мне.

Все заржали. Ну, естественно, за мартышку читаю я, кто же еще. Указка ударилась об стол с такой силой, что по мне прокатилась остаточная вибрация.

– Я забыл учебник! – пришлось признаться и снова нарушить создавшуюся тишину бурей эмоций, мои слова воспринимались всеми как забитый гол на чемпионате мира по футболу.

Стрекоза молча подошла, оглядела меня своими огромными очками с девятимиллиметровыми линзами, за что и получила такое прозвище, поводила по столу указкой, убедившись в сказанном, и молча удалилась в глубину класса.

– Тогда Оксана читает за мартышку!

– Ты идиот, – прошептал девчачий голосок мне в спину, и я выдохнул с облегчением. В конце урока в моем дневнике появилась новая красная двойка и пояснение к ней: «Не готов к уроку».

На большой перемене я незаметно улизнул в туалет и просидел в нем до звонка на урок, запашок там не из приятных, если говорить мягко, у меня даже в носу засвербело. Какой-то первоклашка, весь перепачкавшись в собственном дерьме, всхлипывая отмывал руки под струей ледяной воды, что медленно текла из крана. Дождавшись, когда все разошлись по классам, я пробрался в столовую и, подойдя к кухонному окошку слева, заглянул в него, подозрительная тишина царила во всем помещении, грязная посуда привычно занимала все передние столики. Кухарки не было. Немного потоптавшись на месте, я отправился на второй этаж, где уже начался урок математики, озираясь из-за каждого угла: нет ли кого из «троицы» или еще хуже – директрисы, которые непременно поинтересовались бы, почему я гуляю по коридору во время урока. В холле второго этажа завхоз снимал украшения с уже осыпавшейся до середины елки, это нужно было сделать еще пару недель назад, когда первоклашки оборвали всю мишуру и перебили половину игрушек. Елка выглядела отвратительно: засохшая и ободранная, собственно, как и я, может быть, и мне залезть в картонную коробку и отсидеться в ней до следующего года, наверно, тогда все забудут обо мне и я стану новым, свободным человеком? Он поднял глаза и посмотрел на меня, желая что-то спросить, я тут же опустил голову и уверенно зашагал, будто тороплюсь.

– Поможешь снять гирлянду? Нужны еще две руки, – обратился пьяный Петрович мне в спину.

Я постарался уклониться, в результате чего его просьба, словно пуля, пролетела мимо и рикошетом от стены вернулась прямо мне в грудь.

– Конечно! – я кивнул, его шипящий голос показался знакомым до дрожи, и мои колени действительно задрожали.

Еще несколько секунд я стоял к нему спиной, а затем набрал воздуха в грудь и резко развернулся. Несу расплату за свои поступки, размышлял я, делая шаг вперед, эта расплата бесконечна, школа бесконечна, санки бесконечны, жизнь бесконечна…

– Держи здесь, а я залезу на стремянку и раскручу гирлянду сверху, понял? – спросил он, видя мое обескураженное лицо.

Я кивнул и встал там, куда он указал. Петрович залез, сделав несколько шагов по лестнице, и зашелестел ветками ели. На голову посыпались иголки, обрывки мишуры и пыль.

– А ты чего не учишься? – поинтересовался он.

– Вышел в туалет, – за последний месяц я соврал столько раз, сколько не врал за всю жизнь. Поначалу мне было стыдно, я мучился угрызениями совести, вновь и вновь прокручивая свои лживые слова в