Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая

Наконец-то!.. Медленно, лениво спускается он со ступеней и бесцельно идет среди толпы.

Взгляды восторга, удивленные возгласы и шепот провожают его. Перед ним расступаются. Останавливаются. Глядят ему вслед.

«Какое холодное лицо! Какие усталые движения! Такой человек не может быть счастливым, — думает Маня. — Нэ почему он несчастлив? Так богат? Так красив?»

И в душе ее разгорается любопытство. Проникнуть бы в тайну этого равнодушия… этой усталости! Ах!.. И подумать только, что все это недоступно! Такая Неизмеримая пропасть разделяет их! Как будто перед нею житель другого мира!

Чувство обиды и отчужденности сжимает сердце Мани.

— Пойдем за ним! — шепчет Соня. — Мне хочется разглядеть и понять выражение его глаз.

Там, где кончается белый свет электричества! станция кажется другим миром. Темно и загадочно под тополями садика. Опять веет степью, безлюдной и тишиной пустыни. Дивным одиночеством… Вон луна подымается, багровая и жуткая, из сизой мари, залегшей на горизонте. И у нее еще нет лучей.

Девушки замедляют шаги. Беззвучно крадутся они за высокой фигурой. Здесь тихо. Паровоз остался позади…

Штейнбах остановился и смотрит на луну.

«Да, смотрит… Но видит ли? — думает Маня! жадно вглядываясь в этот профиль — О чем думает он? О чем тоскует?…»

Штейнбах неподвижен, как темное изваяние.

«Теперь понимаю. Он влюблен, — думает Маня. — И влюблен безнадежно… Иначе о чем бы ему грустить? Но хотела бы я видеть женщину, которая его пленила! Какая она? Высокая? Темноглазая? Брюнетка? Нет… Скорее блондинка… И замужем за другим…»

И Маня рада, что он страдает, что его отвергли. Это дает ей какое-то странное удовлетворение.

Второй звонок. Девочки вскрикивают и бегут со смехом, сконфуженные тем, что Штейнбах оглянулся.

Уже поздно ночью, когда дядюшка велит поднята постели в их купе, они выходят на большой станции: с буфетом — купить открытки. Втайне обе надеются еще раз увидеть Штейнбаха…

Какое счастье! Вот и он стоит у киоска с книгами и рассеянно смотрит заглавия. Продавщица, наивно? открыв рот, глядит на его брови.

Соня толкает Маню. И обе замерли в нескольких шагах. Но забыты приличия… Забыты гордость и стыд… Хочется наглядеться на этот профиль, на эти трагически сросшиеся, точно нарисованные брови, на эту экзотическую, матовую кожу.

«Какие дивные руки!..» — думает Маня.

— Вам что угодно? — спрашивает продавщица, вдруг замечая девушек.

В эту минуту Штейнбах оглядывается. Его взор, бесстрастный и усталый, равнодушно скользит по юным девичьим лицам.

Но Маня вздрагивает всем телом.

— Я беру это, — говорит он, указывая на книгу. И уходит, расплатившись.

Второй звонок. Ничего не купив, девушки бегут из залы.

В дверях они почти толкают Штейнбаха. Плащ его задевает Маню по плечу.

— Извините! — говорит он. И опять его взгляд на мгновение останавливается на ее лице. Так мимолетно… Так поверхностно…

Но кровь кидается в лицо Мани. И она бежит с затуманенной головой. Вся трепещущая от странного, нового и сладкого до боли чувства.

— Ты видела? У него в глазах нет дна! — говорит Маня, задыхаясь, когда поезд трогается и ныряет в черную ночь. — Вот совсем как у этого мрака… Какой жуткий!

Соня блаженно улыбается. Они долго молчат. Когда уже дядюшка всхрапывает слегка и спит толстая дама соседка, девушки наверху еще говорят.

— Я хочу его видеть у нас, — шепчет Соня. — Пусть мама познакомится и позовет его!

— Не надо! Не стоит унижаться! Не зови его! Зачем? Что общего между им и вами? — вдруг страстно перебивает Маня.

— Что такое? Ничего не понимаю! — сердится Соня.

— Ах, Боже мой!.. Как у тебя мало чутья! Ты видела, как он взглянул на нас? Я так гляжу мух… Да, да! На мух… на букашек, которых топчу ногой, не замечая… Мы для него не люди, а те же мухи.

И, задыхаясь от ненависти, она падает на подушки лицом вниз. Она готова плакать.

Но Соня улыбается в полумраке.

Наконец-то! Вот она, прежняя Маня! Проснулася Стряхнула с души это страшное оцепенение. Смеется сердится…

«Спасибо тебе, милый, чудный Штейнбах!..»

Уже два часа. Они не спят. Стоя в коридора глядят в черную ночь. То тут, то там полыхает неба То тут, то там зловещий алый свет разрывает тьму южной ночи. Словно смутное, далекое обещание.

Вечерняя ли заря забылась на небе и медлит погаснуть? Зарево ли это луны?

— Пожары, — говорит Соня. — Это горят помещичьи усадьбы.

И в глубоких глазах Сони — сосредоточенная дума.

— Какая красота! — ахает Маня, бегая от окна к окну. — Ах, какая красота!..

Молодость и жизнь берут свое… Молодость и жизнь побеждают печаль.

Лицо Яна глядит на Маню как бы из густого тумана. И он уже не снится ей по ночам.

Забыт и всадник с гордым профилем, которого сама не зная, она так долго и пламенно любила все эти годы.

Читая романы, она в каждом герое видит теперь черты Штейнбаха. Его брови. Его глаза… Она грезит о нем. И эти грезы знойны. Это не те светлые, пронизанные солнцем мечты, что прилетали к ней когда-то. Ласковые и освежавшие, как ветерок в степи. Эти грезы отравляют. Она мучительно ждет ласки. Она мечтает о поцелуях и близости к кому-то, похожему на Штейнбаха.

Но не к нему. Нет! Она ненавидит его за равнодушие, за недоступность. Как часто, закрыв глаза, она представляет себя нежной блондинкой! Маленькой и хрупкой, которую любит Штейнбах. Она видит его страдающим, униженным у своих ног. И Маня хохочет презрительно и звонко.

Но часто слезы бегут из ее глаз. О, как мучительно хочется быть опять в объятиях Яна! Целовать его пушистые щеки, его гордые губы. Зачем она так мало, так робко ласкалась к нему? Зачем не излила на него вею нежность, которая горит в ее душе?

Она рыдает по ночам…

А во сне она видит Штейнбаха.

— Мы вместе поступим на высшие курсы, — твердо и важно говорит Соня.

— Кур-сы? — спрашивает Маня.

Она стоит, закинув руки за голову и глядя вдаль полузакрытыми глазами.

— Я поступлю на медицинский, а ты на исторический… С твоими способностями ты выделишься сразу.

— Исто-ри-ческий? — как во сне переспрашивает Маня.

Соня сердится.

— Ну, да!.. Что ты, как попугай, повторяешь слова? Опять размечталась? Фу ты, Господи!.. Какая невозможная голова!

Маня тянется всем телом, с какой-то истомой. Улыбка раскрывает ее губы.

— Нет! — вдруг твердо и сознательно говорит она, опуская руки и глядя на подругу. — Я не хочу Учиться! Надоело…

— Вот те раз!.. А чего ж ты хочешь?

Маня долго молчит, глядя вдаль.

— Я хочу… жить…

И в это коротенькое слово она вкладывает столько значения! Такими таинственными обещаниями веет от ее голоса и лица, что Соня мгновенно смолкав Задумывается и… вспоминает Штейнбаха.

Маня «от скуки» учится запоем. И шутя становится третьей ученицей. Соня кончает на золотую медаль.

Два раза в неделю то Аня, то Петя навещая сестренку. И для всех это праздник. Как хорошо быть любимой, быть всем для людей! Маня не знает, кого она любит больше: родных или милую фрау Кеслер.

20 мая Анна Сергеевна уезжает с утра, взволнованная и принаряженная. А возвращается только к вечеру.

Ей отпирает брат. Он ждал ее, сидя в сумерки у открытого окна.

— Ну?… Ну что же? — отрывисто спрашивает он. — Расскажи по порядку, — говорит он ласково.

Анна Сергеевна рассказывает… Она поспела к началу молебна. Как это было торжественно! Все в белом, в собственных платьях… Маня лучше всех. Боже мой, какая она прелестная! Какой румянец! Какой блеск в глазах!

Петр Сергеевич добродушно смеется и становится похож на старичка. Да, глаза у Мани хороши… Ее глаза. Оба задумываются.

— И веселая она нынче? — спрашивает он наконец, подавляя вздох.

— Ах, удивительно!.. Просто — птичка… Все время смеется… Эти ямочки на щеках…

— Как у нее! — задумчиво говорит он.

— Удивительно похожа! Помнишь? На тот портрет, в бальном платье?

— Ну что ты? Куда ей… А рот? А нос? Нет! Ей далеко до матери! — с гордостью говорит Петр Сер-геевич.

— Итак, она опять к Горленко едет? Прекрасно… Ты, конечно, нынче ей ничего не сказала? — вдруг шепотом спрашивает он.

— Ничего… Не могла, Петя Это выше моих сил. Скажи ей сам.

— Да, да, конечно. Я бы давно сказал…

— Нет, Петя… Надо осторожно. За что было ей испортить первый день свободы? Ее лучший день?

— В письме этого не скажешь… Теперь до осени, значит? — И в голосе его звучит облегчение.

— Да. Вообще, чем позже она узнает, тем лучше! Надо исподволь подходить с такими жестокими разоблачениями…

Выходит долгая-долгая и грустная пауза.

— Она обещала писать? Анна Сергеевна молчит.

— Как ты думаешь, Аня? Любит ли она нас хоть немножко? Вот она даже не огорчилась, что нельзя сюда приехать… нельзя видеть мать. А может быть, ей этого хотелось?