Неспящие - Аннелиз Вербеке

Моя ярость утихла, уступив место смятению и панике. Я услышал, как она плачет под душем, и не знал, куда деваться от сочувствия, смешанного с язвительной желчью. Из кухонного шкафа я достал тарелку. Хотел что-то для нее приготовить — какую-нибудь еду, что-то особенное. Распахнул дверцу холодильника. Два яйца скатились из бокового отсека на пол, превратившись в испуганные глаза, из которых лились желтые слезы. С проклятиями я швырнул на пол вслед за ними тарелку.

На кухню вошла она, и ее утренний облик стал последней каплей моего смятения. От нее пахло моим шампунем, на ее лице не было ни грамма косметики. Когда она начала сметать в кучу осколки, я уже не мог больше сдерживаться…

— Ты девочка, юная…

Она медленно поднялась и начала гладить меня между ног. Свою маленькую руку она положила мне на ширинку и легонько ущипнула.

— Ты не така… не такая…

Она потянулась ко мне лицом и широко раскрыла глаза. Но в ее взгляде была лишь бесконечная черная дыра. Ничего, кроме тупой агрессии и сдержанной злости в жарком потоке слов, которые она шептала мне в ухо. Я спустил с нее колготки и дал волю слезам. Я умолял, чтобы она мне ничего не позволяла. Она молча с силой напрягла мышцы. И тогда, проливая слезы, я вытек весь до конца.

* * *

Софи пришла одна, говорила мало и вся сияла — три вещи, нетипичные для моей сестры. Она нежно поцеловала меня в лоб, спокойно села и с улыбкой принялась меня слушать. После третьего ее визита я поняла, что последнее не совсем верно. Она не слышала ни слова из того, что я ей говорила. Ее мысли витали где-то между ярких лепестков цветов, которые она поставила рядом со мной.

Я окинула ее взглядом. У нас были одинаковые носы и одинаковые руки, но на этом сходство между нами заканчивалось. Странно, но стоило мне только это осознать, как в моей памяти всплыло мое самое раннее воспоминание. Удивительно также, что главную роль в нем играла моя сестра. Мне было уже года два, но я все никак не могла приучиться к чистоплотности. Меня заставляли часами сидеть на горшке, но, несмотря на струю, журчащую в умывальнике, мой юный мочевой пузырь отказывался опорожняться. В отчаянии я проливала слезы. Пятилетняя Софи тихо вошла в ванную. Встав передо мной, сжала ручками мою красную физиономию и несколько раз поцеловала в губы со словами: «Пи-пи, сестренка!» Это были магические на тот момент слова. От них мой горшок стал теплым.

Сквозь очки, как у мишки панды, я искала маленькие голубые глазки Софи. Она сидела, не меняя позы, мечтательно глядя на цветы.

— Как ты поживаешь? — спросила я.

— Хорошо, — ответила она. — Теперь я живу у тебя.

Она была замужем за своей первой любовью и счастлива в браке. Его звали Дирк, и он был таким же скучным, как и его имя. Их свадьба была продумана до мелочей, как и лужайка перед их дорогостоящей, но маловыразительной виллой. Дети у них родились просто заглядение: ручки-ножки-пальчики на месте и без проблем развития. Старшая посещала католическую начальную школу — на этом настояла мать Дирка.

По понедельникам и вторникам Софи вела бухгалтерию в фирме, торговавшей нагнетательными насосами и промышленными цистернами. Коллеги из отдела продаж не прочь были потрепаться о сексе и посплетничать. Но в целом дела на работе шли неплохо, к тому же она была занята всего два раза в неделю. Дома она блестяще и с поразительной изобретательностью проявляла свои таланты чистюли, поварихи и матери, превосходя в этом всех своих подруг. Она не так часто с ними общалась, но если подруги все же заходили, то не могли скрыть своего восхищения. Софи окутывало облачко гордости. Чего скромничать? У нее все тип-топ. Ей нравилось исправлять ошибки в задачках, смахивать пушинки с ковров, мирить повздоривших детей. Порядок в детской, автомобиль, холодильник, аккуратная косметичка и налоговая декларация.

Дирк постоянно продвигался по службе. Их скромный садик превратился в роскошный сад. Садом занимался сам Дирк. Она наблюдала за ним из кухни, раздумывая, правильно ли делает, что молчит. А что тут скажешь? Он иногда встречался с той женщиной, но и жену не бросал. А это главное. Все вообще было бы не так сложно, если бы Софи однажды не поддалась странному искушению заглянуть в электронную почту Дирка. Сейчас она уже не помнила, что заставило ее проследить за руками мужа, пока тот набирал свой пароль. Подозрительность была не в ее характере, а постель ведь со временем у многих остывает? Ту женщину звали Саския, и она была в восторге от Дирка. «Ам-м, как вкусно!» — писала она.

Разумеется, Софи от этого стало грустно. Но она приготовила лазанью и решила, что с кем не бывает? И в лучших домах такое случается. Нельзя, чтобы от этого страдали дети, это уж точно. И не надо думать, что каждый раз теперь, когда он поздно возвращается домой, что он каждый раз… Врач прописал ей кое-что от нервов и гормонов. Несмотря на это, она порой проливала слезы над луком и однажды даже сломала пополам деревянную ложку. Глядя на томящийся в сотейнике сладкий перец, она представляла себе губы Саскии, обхватывающие член ее мужа. Сочное тело его любовницы таяло, словно сыр грюйер[27] между слоями лазаньи. Оба они раскалялись до температуры заранее прогретой духовки.

Дирк заметил, что Софи стала готовить как-то скучно. Не то чтобы ему не нравилась ее лазанья, просто он считал, что пища должна быть разнообразной. Он высказал свое пожелание осторожно — такой уж у него был характер. Софи кивнула и… через два дня приготовила следующую лазанью. А потом записалась на курсы по флористике, чтобы как-то переключить свои мысли. Занятия вел Габриэль, ангел во плоти. Он считал композиции Софи самыми лучшими и не мог поверить, что у нее уже двое детей. На окончание курсов Софи купила ему в подарок бутылку «Куантро» и вручила уже после того, как все разошлись. Они распили ее вдвоем, сидя на диване у него дома и мирно беседуя. Их разговор навел Софи на мысль о том, что порядок невозможен, если нарушен баланс. Урон, нанесенный одной стороне, требует соответствующих потерь для другой. А может быть, даже несоответствующих. Она не возражала, когда Габриэль стал целовать ее в шею, и сама обхватила его ногами за талию. И была при этом просто счастлива.

Когда на следующей неделе она грохнула перед Дирком на стол очередную лазанью, ее чемоданы были уже упакованы, а дети морально подготовлены. Ключ от дома она повесила на специальный крючок, расхохоталась над его глупой рожей, когда он поднял на нее глаза от тарелки, и покинула его с той железной верностью своим планам, к которой он так в ней привык.

— Ловко управилась, — сказала я. — И как же теперь?

— Поживем — увидим! — ответила она, но грустно это не прозвучало.

Похоже, Софи удалось убежать от себя самой. И все же вид моего запущенного жилища не мог не показаться ей кошмаром. Я заранее представляла себе, как она будет встречать меня после моего возвращения в комнатах, привычно хранивших следы моей отчаянной злости и упрямой пассивности лишь для меня одной.

— А где же спят дети?

— Да, как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. В твоем кабинете я все немного переделала.

Ага, теперь в той комнате, где я ночи напролет слагала патетические строки, судорожно мастурбировала и где однажды меня даже спьяну вырвало на клавиатуру, спят дети.

Это звучало тревожно. Я уговаривала себя рассуждать спокойно, более в соответствии с моим настроенным на позитив больничным менталитетом. За меня вносят квартплату, к тому же я буду не одна. Тетя Майя будет печь печенье и вырезать гирлянды, когда у ее племянницы или племянника настанет день рождения. Она найдет себе какую-нибудь респектабельную работу, да-да, тетя Майя пойдет преподавать или что-нибудь в этом роде, и, кто знает, может быть, даже отыщет себе хорошего мужа. И никогда она уже больше не будет путано рассуждать о тленности бытия, комплексе вины, бремени наследственности, сознании того, что одиночество — это не свободный выбор, о ментальном дисбалансе, не станет развивать мысль о том, что, по большому счету, все кругом суета!

А ведь я могла начать все с начала!

И никто не задал мне вопрос: а был ли это несчастный случай? Никто не догадался, что я решила «поднять оружье против моря бед», упала, чтобы «умереть, уснуть, и видеть сны, быть может»[28], как звучит ответ на самый знаменитый вопрос «быть или не быть».

Персонал больницы был предупредительный, но кадров здесь явно не хватало. Лечащий врач проинформировал меня довольно отстраненно: «Два дня ваше состояние было коматозное, но теперь оно уже ближе к „стабильному“, „удовлетворительному“ и „указывающему на ремиссию“». Мануальный терапевт и вправду оказался докой. Каждое утро после гигиенических процедур и завтрака меня везли в кресле-каталке в зал реабилитационной терапии. Там он помогал мне разрабатывать ногу. Это был человек на своем месте. Я чувствовала его руки на своей голой ступне, его пальцы, круговыми движениями массирующие мне голень, — они стимулировали не только мои мышцы, но и мою волю. Кроме того, это было приятно, и я решила сама не слишком стараться, чтобы подольше растянуть лечение. Впрочем, разочаровывать его тоже не хотелось.