Три креста - Григорий Александрович Шепелев

Я вас знаю.

– Откуда ты меня знаешь-то?

– От Есенина.

Они выпили за поэзию. Вошла Ирка. Она была успокоена. На ней были очень красивые джинсы и страшный свитер с продранным рукавом. Взглянув на неё слегка пьяными глазами, Рита заметила вдруг деталь, которая в трезвые не бросалась, а именно: правый глаз копии Анжелики Варум немножко косил в сторону виска. Это добавляло ей шарма – правда, не ангельского, а ведьминого. Пристроившись на диване бок о бок с Ритой, Ирка во весь свой сахарный белозубый рот улыбнулась и промяукала:

– Добрый вечер, Виктор Васильевич!

– Добрый вечер, – ответил врач, – а где Женька?

– Женька устала и легла спать. Она вам нужна?

– Как аппендицит.

Ирка рассмеялась.

– Вот сразу видно – хирург! Плотник бы сказал: «Нужна, как сучок!» Шофёр бы сказал: «Нужна, как гаишник!», а проститутка сказала бы – как дыра в этом самом… как его?

– Проститутка бы растерялась, глядя на вас обеих, – прервала Рита, – лучше скажи, почему ты не на работе? Тебя что, выгнали?

– Нет, конечно! Просто со мной случилась беда. У меня опять разболелись ноги от этих форменных туфель. На нас ведь форма, как будто мы не официантки, а полицейские! Эти туфли мне натирают ноги. Я их сняла, начала ходить босиком. Клиентам это даже понравилось, но Тамарка – это администратор наша, сказала мне: «Если так, то лучше иди домой, отдохни!» Вот я и пошла.

– Форменные туфли тебе натирают ноги? – переспросила Рита.

– Да, ещё как! Смотри.

Ирка положила левую ногу щиколоткой на бедро правой – так, чтобы Рита смогла увидеть её стопу с нижней стороны. И Рита увидела на ней пластырь, белевший около пальцев.

– Кто-то мне говорил, что в том ресторане, где ты работаешь, есть рояль, – припомнил Виктор Васильевич, когда Ирка опять поставила ногу на пол, – так почему ж ты официантка там, а не пианистка?

– Ну, вот ещё! – оскорбилась Ирка, – я лучше ноги сотру до самых костей, чем сяду играть чавкающей пьяной быдлятине! Мне учиться ужасно трудно. Я не хочу, чтобы мой труд и труд моих педагогов был ради этого. Понимаете?

– Результат этого труда никуда не денется, если ты поиграешь «Мурку». Разве не так?

– Как вы не поймёте? Вот вы – хирург высшей категории. Поработайте мясником для разнообразия! А вот Ритка – поэт. Пусть посочиняет агитки для стенгазеты! Или частушки. А я для вас, когда вы сопьётесь сыграю «Мурку» с синкопами. Красота!

– Да не кипятись, – признал себя побеждённым Виктор Васильевич, – все приличные люди и так спиваются.

– Я пока ещё не спиваюсь, – остыла Ирка, – знаете, почему? У меня – спортивный режим. Я хочу пойти стриптизёршей в какой-нибудь ночной клуб. А почему нет? У меня для этого есть все данные и разряд по гимнастике.

Говоря так, Ирка смотрела на алкоголь, стоявший на столике. Рита, знавшая, как она не спивается, холодно и принципиально не замечала этого взгляда.

– Книги, – вздохнула Ирка, переведя глаза на комод, – стихи! Ритка, а кто круче – Анна Ахматова или Марина Цветаева?

– Они разные, – раздражённо сказала Рита, – Ахматова на всё смотрит глазами женщины, снизу вверх. Цветаева – сверху вниз, глазами поэта. В ней поэтическое начало преобладает над женским.

– А ты сама какими глазами смотришь и по какой траектории? – проявил интерес к поэзии Гамаюнов.

– Солнцеподобными, сверху вверх.

Ещё раз с тоской поглядев на столик, Ирка поднялась на ноги и, зевая, так потянулась, что стало ясно – насчёт разряда она не брешет. Гибкость её высокого и красивого тела была вполне гимнастической. Энергично тряхнув чёрными лохматыми волосами, Ирка промямлила:

– Мне уже пора спать, мальчики и девочки. Завтра утром – две пары. Виктор Васильевич, передайте Наташке, что я в подземном торговом комплексе на Манежной видела куртку, которая ей нужна.

– Сколько ж она стоит? – насторожился Виктор Васильевич.

– Сорок девять тысяч рублей семнадцать копеек.

– Значит так, Ирка! Слушай меня внимательно. Если ты ей хоть одно слово скажешь про эту куртку, мы с тобой очень сильно поссоримся. Ты меня поняла?

– Поняла, конечно! Спокойной ночи.

И пианистка, вполголоса напевая «Мурку», ушлёпала в свою комнату. Было уже десять часов. Проводив глазами нагло виляющий Иркин зад, Гамаюнов вновь наполнил бокалы. Рита, взяв сигарету, не удержалась от смеха.

– Виктор Васильевич, ей ведь двадцать три года! А вам, поди, пятьдесят. Не стыдно?

– Ты знаешь, нет. Чем старше мотор, тем более дорогим и качественным должно быть для него масло.

– Каков наглец! – восхитилась Рита, чиркая зажигалкой, – но почему шофёрский пример? Можно хирургический?

– Да, пожалуйста. Тебе сколько лет, если не секрет?

– Секрет, и ещё какой! Но вам, как врачу, я вынуждена его открыть. Мне тридцать четыре года.

– Тридцать четыре года? – переспросил Гамаюнов и опустил тянувшуюся к бокалу руку. Он ясно понял вдруг, что ему больше пить не нужно, хотя он выпил чуть-чуть. Настойчивый голос не то судьбы, не то ангела-хранителя, не то Бога – голос, который его преследует с самых первых часов пасхальной недели, не станет ласковее и мягче, сколько бы он, Гамаюнов, ни выпил водки. Он очень пристально посмотрел на женщину, удивлённо смотревшую на него. Судя по глазам, она полна тайн. Довольно красива. Пишет стихи. Ей – тридцать четыре года! Можно ли сомневаться, что она послана для того, чтоб всё встало на места, что именно ей он должен довериться? Никаких сомнений быть не могло. Но на всякий случай он едва слышно спросил её:

– Ты ли это?

– Будьте уверены, это я, – серьёзно кивнула головой Рита, – после двух порций виски я не решусь назвать себя ещё кем-то. Если вам это нужно, давайте выпьем пару бутылок рома.

– Рита, послушай меня внимательно, – попросил Гамаюнов. И стал рассказывать, начав с тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, когда ему было девятнадцать. Рита его ни разу не перебила. Она курила и слушала. Две сестры за стеной не спали. Старшая босиком ходила по комнате взад-вперёд, чем-то угрожая, а младшая, беспокойно скрипя диваном, не оставалась в долгу и иронизировала.

Когда рассказ завершился, Рита гасила третий окурок. Она молчала. Только когда Гамаюнов нетерпеливо спросил, что она про всё это думает, прозвучал с её стороны вопрос:

– А она до Пасхи могла не знать про свои три крестика?

– Вряд ли. Она, судя по словам матери, с подросткового возраста с кем только ни ширялась одной иглой, с кем только ни трахалась! Ей на эти кресты было глубоко наплевать. Совершенно ясно – она погибла по той же самой причине, из-за которой умер старый еврей. Она поняла, о чём говорит тот голос на диктофонной записи.

– Где айфон и листочек с буквами?

– В кабинете. Но только ты не получишь их, будь уверена. Я привык людей от смерти спасать, а не обрекать их на смерть.

– Я их получу, – спокойно сказала Рита, – в этом вы даже не сомневайтесь. А