Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн

Нажимаю на гашетку пулемета. Вейхерт подает мне ленту с патронами. В следующее мгновение оживает и пулемет Мейнхарда. Красноармейцы в первых рядах атакующих бросаются на землю. В заснеженной степи укрытия для них нет. Но что же делает танк? Он замечает нас и разворачивает башню в нашем направлении. Затем опускает ствол орудия и прицеливается. До него не более 50 метров. Оставаться на месте — настоящее безумие, поэтому я отпускаю пулемет и бросаюсь в соседний окоп. Раздается оглушительный взрыв, и на меня летят комья земли.

— На этот раз нам повезло. Но в следующий раз мы им покажем! — комментирует Вейхерт. Чувствую холодок на спине.

— Танк подбили! — неожиданно раздается радостный вопль Свины.

Выглядываем из траншеи и видим, что «тридцатьчетверка» висит над краем оврага с разбитой гусеницей. Над задней частью танка поднимается черный маслянистый дым.

— Саперы подбили его кумулятивным зарядом! — кричит кто-то.

Теперь можно свободно дышать. Радуемся за наших товарищей из саперного подразделения. Позднее унтер-офицер саперных войск рассказывает мне, что это была несложная работа, потому что «тридцатьчетверка» не заметила их. Саперам удалось без особых усилий бросить под гусеницу связку ручных гранат. Как бы то ни было, это парни рисковали своими жизнями и могли погибнуть от осколков взорванной гусеницы.

Сегодня нам всем сильно повезло. У нас только трое раненых. Саперам удалось выкурить экипаж из русского танка, который несколько часов не вылезал наружу, видимо, надеясь на то, что скоро придет подмога. Когда русские выползали из танка, мне удалось разглядеть их. Я испытывал странное чувство — сочетание любопытства, страха и уважения. Меня поразила странная форма шлемов советских танкистов, ничего подобного я раньше не видел.

25 ноября. С самого начала дня над землей висит густой туман. Какое-то время спустя он рассеивается под лучами зимнего солнца. Видимость значительно улучшается. В ясном безоблачном небе кружат немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей. Громмель говорит, что это Не-111 и do-17. На глаза мне часто попадаются изящные Ме-109, истребители сопровождения. Время от времени замечаем также тяжелые грузовые «Юнкерсы» ju-52. Они летят на Сталинград, при везении им удается сбросить груз и вернуться пустыми.

Только что вернулись из деревни Вариас и Свина, они принесли нам чистые подштанники и порошок от вшей. Я, как и мои остальные товарищи, не избежал этих тварей и поэтому постоянно чешусь.

Вариас рассказывает, что два дня назад фюрер объявил Сталинград несокрушимой крепостью. Некоторые из нас, особенно те, кто уже побывал в Сталинграде, приходят в гнев, услышав это. Они недовольны тем, как ведется война, и тем, что нашим войскам никак не удается вырваться из окруженного города. Они откровенно выражают свое недовольство и заявляют о том, что мы брошены на произвол судьбы, окружены со всех сторон врагом, который численно превосходит наши войска. Другие по-прежнему верят в то, что кольцо окружения скоро разорвут части танковой армии генерал-полковника Гота.

Однако этот оптимизм зиждется на подмене действительного желаемым, он шаток как карточный домик. Даже самый недалекий солдат знает, что боевая мощь противника крепнет день ото дня, тогда как наши силы постепенно слабеют. Кроме того, мы порой днями не получаем горячей пищи и вынуждены утолять голод лишь пригоршней галет. Мы прекрасно помним о том, что остаемся здесь полностью оторванными от остальных наших войск и нами, скорее всего, пожертвуют ради каких-то стратегических целей.

В начале декабря — спустя всего несколько дней — превосходящие силы противника буквально раздавят нас.

Днем нынешнего числа, 26 ноября, наш моральный дух немного окреп благодаря получению 88-мм зенитного орудия, которое может быть использовано для поражения наземных целей. У нас также имеется 20-мм орудие на колесном лафете. Прежде чем установить 88-мм зенитку на вершине невысокого холма, выкапываем яму, чтобы была видна лишь небольшая часть раскрашенного белой краской орудийного щита. Предполагается, что в деревне стоят три танка, готовые прикрыть нас в бою, однако из-за нехватки боеприпасов их задействуют лишь в случае крайней необходимости.

27 ноября. Рано утром разведывательной группе противника удалось проникнуть в деревню. Слышим звуки перестрелки. Нашим удается взять несколько пленных. Через несколько часов русские начинают продолжительный обстрел деревни из артиллерийских орудий. Утром обстреливали и нас тоже — из минометов и «сталинских органов». Однако в наступление противник так и не пошел. Вчера саперы заминировали часть деревни, и, к сожалению, один из наших водителей подорвался на мине.

Из-за сильного обстрела мы сидим как кроты в норах, лишь иногда высовываясь наружу, чтобы посмотреть, не решил ли враг пойти в наступление. Мне пора выступать в караул, и я осторожно поднимаю голову над бруствером. В следующее мгновение рядом разрывается граната. Над нами пролетают раскаленные осколки и комья мерзлой земли. В ушах звенит. К счастью, крыша блиндажа остается целой. Снег вокруг нас уже не белый, а грязновато-бурый от развороченной взрывами земли. Чертовски трудно сидеть вот так в мерзлом окопе, на холоде и неизвестно чего ждать. Зачем? Ради чего? Этого никто точно не знает. Нам точно известно лишь одно — наши жизни в опасности. В нас может прямой наводкой угодить снаряд, который мгновенно оборвет отпущенные нам дни. Когда такое произойдет, мы, наверное, просто ничего не заметим. Будет скверно, если враг развернет массовое наступление, хотя при этом нам придется хотя бы защищать собственную жизнь. Здесь, в этой жуткой дыре, нам не остается ничего другого как ждать.

Пытаюсь думать о чем-то другом, но не могу. Вой снарядов и уханье взрывов, раздающиеся со всех сторон, прогоняют прочь все мысли, кроме одного страстного желания — скорее бы затих этот безумный грохот. Единственный, у кого звуки далекого боя не вызывают никаких эмоций, — это Свина. На его лице не видно ни возбуждения, ни страха. Но с какой стати ему испытывать эти чувства? Бедолага не слышит ни свиста снарядов, ни грохота взрывов, он безмятежно смотрит на нас и спрашивает, что мы будем делать. Для того чтобы сказать ему что-то, приходится кричать ему почти в самое ухо, только так он что-то понимает.

Артиллерийский обстрел продолжается почти два часа, это говорит о том, что боеприпасов противник не жалеет. Впрочем, этим самым он ничего существенного не добился. Единственная наша неприятность — засыпанные окопы и один поврежденный пулемет.

28 ноября. Ночь с 27 на 28 ноября прошла спокойно, но рано утром Мейнхард приносит плохие новости. Он говорит, что наши старший вахмистр и вахмистр погибли вчера утром. Хотя мы были не слишком близки с нашим вахмистром, — он всегда держался немного надменно с нами, новобранцами, — нас печально удивило это известие. Главнее всего было то, что он являлся нашим командиром и, несмотря на суровость, всегда заботился о нас, насколько это возможно. Теперь его больше нет. В роте остаются лишь два человека, которые старше нас по званию, — унтер-офицер Деринг и второй унтер-офицер из автороты. Мейнхард говорит, что в мирное время старший вахмистр служил в кавалерии и был просто прирожденным военным.

Похоже, что сегодня будет пасмурно и туманно. Небо облачное. Видимость настолько плохая, что следует быть готовым к тому, что перед нами в любую минуту может появиться из тумана враг. Мейнхард отправляет несколько солдат проверить наблюдательные посты. Он полагает, что русские непременно воспользуются скверной погодой, чтобы незаметно приблизиться к нашим позициям. Как выяснилось впоследствии, он оказался прав.

Вскоре вернулись наблюдатели и сообщили, что слышали шум, доносящийся с севера, и команды на русском языке, которые стали слышны с каждой минутой все громче и громче. Увидеть что-либо они не смогли, но у них нет никакого сомнения в том, что противник направляется в нашу сторону с севера. Включенных танковых двигателей разведчики не слышали. Значит, сначала на нас пойдет русская пехота. Мы готовы оказать ей достойный прием.

Деринг объявляет всем, что открывать огонь следует лишь по его команде. Он хочет подпустить противника поближе, а затем неожиданно обстрелять его. Мы взволнованы услышанным и торопливо готовим оружие к бою. Никто не знает, каким будет его исход. Это худшие минуты перед боем, когда нервы натянуты до предела. Минуты, которые кажутся вечностью…

Наконец наступает решающий момент. Перед нами возникают какие-то фигуры. Русские двигаются, согнувшись, готовые в любую минуту залечь. Ждем сигнала Деринга. Сожалею, что у меня нет полевого бинокля, — что-то в поведении противника кажется мне странным, но я совершенно не понимаю, что именно.