А жизнь была совсем хорошая (сборник) - Мария Метлицкая

Клавка оскорбилась не на шутку – скрыть такое!

И в принципе, была права.

Нина вяло оправдывалась, что-то лепетала и бормотала, а Клавка, словно замороженная, сидела с прямой спиной и смотрела в окно.

– Видала я дур, – наконец выдавила она, – но таких! Ты, вообще, понимаешь, что затеяла? Вот хоть грамм мозга у тебя есть? Хоть частица? Одна – на всем белом свете. Папаши, как я поминаю, нет и не будет? – строго спросила она.

Нина сглотнула и кивнула.

– И чего?

Нина легкомысленно передернула плечом.

– Делать-то чего будешь? – продолжала Клавка. – На кого рассчитываешь? Я, – тут она повысила голос, – в этом деле тебе не помощник. Мне свои-то не нужны, а тут – чужие!

Нина понимающе кивнула.

Клавка, все еще оскорбленная до глубины души, резко встала и пошла в коридор. Открыв входную дверь, повернулась и еще раз четко повторила:

– На меня не рассчитывай. Никогда. Ни разу, поняла?

Нина снова кивнула, и Клавка гордо шарахнула дверью. «Не буду брать трубку. – Нина решила обидеться. – В конце концов, что я, должна была разрешения спрашивать? Она у меня много спрашивала? Про Ашотика, например. Или – про свои аборты…» Увиделись они случайно недели через две во дворе. Клавка шла, как всегда, высоко подняв голову, размахивая черной лакированной сумочкой, в ярком и очень красивом платье – синем с красными розами по подолу. Увидев подругу, презрительно усмехнулась.

Нина жалобно окликнула:

– Клав, ну ты что, совсем рехнулась?

Клавка остановилась, закинула голову назад и проговорила:

– И это кто мне говорит? Полоумная дура?

Актриса хренова.

Нина Клавке всегда уступала. Попробуй не уступи! Непокорности та не терпела.

Помирились. Клавка – вот ведь чудной человек! – начала таскать Нине авоськи с фруктами и дефицитными соками, говяжью печенку и рыночный творог – Ашотик, наверное, к этому делу был приобщен. Выкладывала с громким стуком добро на кухонный стол и приговаривала:

– Ешь, корова тельная! Сил набирайся! И витаминов.

И Нина набиралась. А вместе с силами и витаминами набирался и вес – куда денешься!

Из роддома Нину встречала, конечно же, Клавка. И еще сотрудница Валя – представитель месткома. Девчонки с работы собрали на коляску, Ашотик притащил деревянную кроватку, в общем – зажили Нина с Котиком. Самым хорошим и любимым мальчиком на всем белом свете!

Клавка подходила к Котиковой кроватке и морщила нос – не люблю младенцев! Нина, конечно же, обижалась: разве такое говорят матери? А Клавка, разглядывая Котика, словно насекомое, брезгливо и без особого интереса: «Лысый какой-то! И глаза глупые! А нос? Картошка какая-то вместо носа!» Вот тогда Нина не выдержала. Орала так, как никогда в жизни: «На себя посмотри, красавица! Нос ей не нравится… На свой клюв полюбуйся! Лысый? Да ты свои перья пересчитай! Глаза глупые? У всех младенцев такие. Молочные, называются! Хорошо, что у тебя умные. Зенки твои цыганские…»

Клавка от такого напора и таких оскорблений растерялась и примолкла – поняла, что мать трогать нельзя. Это для нее он белобрысый и курносый глуповатый Костик. А для Нины – самый умный и самый красивый голубоглазый блондин на свете.

Конечно, было тяжело. Да еще как! И если бы не Клавка, верная подруга, совсем бы Нина пропала. Что говорить! Ни в магазин, ни в аптеку не выскочишь. Устала, болеешь – все равно: корми, гуляй и стирай пеленки. Нет у одинокой матери ни выходных, ни оправданий. И никто ее не пожалеет – никто! Только Котик, сынок. Да и то – когда вырастет. А когда еще это будет….

Прикипела Клавка к Котику после одной истории – Нина попала в больницу. Аппендицит, будь он… Приехала «Скорая», и врач объявил скорчившейся на диване Нине:

– Собирайся, мать моя, да побыстрей. Сколько терпела! Как бы перитонита не было! – И грустно добавил: – Ох, бабы-бабы! И чего ж вы все такие… Дуры. Прости господи!

Нина и вправду терпела два дня. Пока не стало совсем худо. Тогда вызвала Клавку и позвонила в 03.

Клавка перегородила входную дверь:

– Э! Подождите! Кудай-то вы собрались? А Котика куда? На кого?

Врач посмотрел на Клавку с осуждением:

– На тебя, милая! А на кого же еще? Или ты не подруга?

Клавка побледнела, как полотно.

– Не-ет! Так не пойдет! С собой забирайте! Или в приют какой! Я с ним не останусь! Хоть стреляйте – не останусь! Хоть на куски режьте! Я же ни кашу сварить, ни пеленки сменить… Да и гадит же он! Говном гадит! – продолжала возмущаться Клавка.

Врач, пожилой мужчина с очень интеллигентным и усталым лицом, вдруг гаркнул – совсем по-простому:

– А ну замолчи! Не останется она, видите ли. Цаца какая! Останешься. И как миленькая. И кашу сваришь, и ссанье постираешь. Ишь, барыня нашлась! И дорогу дай! А то подруга твоя здесь и окочурится. Прямо на пороге. – И решительно отодвинул растерянную Клавку с прохода и под руки вывел плачущую от боли Нину.

Боль была такая, что Нина даже не сопротивлялась – дотерпела, как говорится. Даже к Котику на прощанье рванулась слабовато – врач ее удержал. Аппендицит вырезали, слава богу, до плохого не дошло. Нина рвалась домой – как там, что? Накормлен ли Котик? Клавка такая хозяйка… Кашу сварить не умеет! Не мокрый ли? Клавка брезгливая до жути, сменит ли пеленки? А постирать и погладить? Сердце болело… Из больницы ушла на четвертый день, под расписку. Взяла такси и рванула домой. Приезжает, сердце рвется, колотится – сейчас из груди выскочит. Взбежала по лестнице, как девочка.

Дверь открыла, а там… Идиллия! Клавка Котика на руках держит и песенку поет.

– Баю-баю! Сладенький мой. Малюсенький. Спи, отрава ты моя! Спи, родименький. Спи, говнюк.

Нина на пороге так и рухнула – от слабости и умиления. А Клавка, увидев ее, покраснела как рак и засмущалась.

– Явилась не запылилась! И что мы без вас тут? С голоду помираем? Обоссанные лежим? Негуляные?

И правда – в комнате чистота, пеленки проглаженные стопочкой, бутылочки чистые, кашка сварена – жиденькая, манная. Как положено. И яблочко потерто в мисочке. Чудеса! Нина тогда подруге чуть ноги не целовала. Вот с тех пор Клавка Котика и полюбила. Жить без него не могла. С работы – к Котику. Почти каждый день. Ну, или – через. День к Котику, день к Ашотику. По расписанию. И игрушки таскала, и продукты полезные. А летом в деревню отвезла, под Кимры. К сестре двоюродной. Чтобы Котик окреп на воздухе и сил поднабрался.

Качала Котика и говорила:

– И зачем нам папка? Да, Котик? Не нужен нам никакой папка! Козел дурацкий! Все у Котика есть. И матроска, и шубка цигейковая. И шапочка с сапожками. И машинки, и мячики. И яблочки с мандаринками. Все у нашего Котика – хоть залейся! И зачем нам папка-дурак? Когда есть мамки – целых две! Нинка-дурында и мама Клава – серьезная женщина…

Нина Клавку не ревновала, потому что жалела. Знала, что детей у Клавки не будет – никогда. И еще поняла – если что-то вложишь, то тогда и любовь. А без труда и забот, тревоги и ответственности сердцем не прикипишь. Клавке хватило четырех дней – может, самых тяжелых в ее жизни. И самых счастливых. Потому, что она была нужна. Необходима просто. Без нее бы не справились. А это и есть самое большое человеческое счастье.

* * *

Но такая тоска… Такое одиночество! Какая там свобода, о которой говорила верная Клавка! Не нужна ей такая свобода, не нужна. Она подносила к носу Котиковы маечки и рубашечки и… Вдыхала родной запах. И тут же, конечно, в слезы. Правильно говорила мама: «Ты, Нинка, плакса-вакса». Чуть что – сразу нос набухал, предательски краснел, краснели и опухали глаза – в общем, видок еще тот! И так ведь не красавица. А поплакать Нина любила, правда. Над книжкой про человеческую судьбу-злодейку, под фильм жалостливый, под песню про несчастную любовь и одиночество. Поплачет, носом распухшим пошмыгает – и вроде полегче. Отпускает. «Со слезьми и тоска вымывается, – тоже мамины слова. – Поплачь, дочка, пошмыгай».

И сон не шел – без родного Котикова дыхания рядом. Встала среди ночи, выпила чаю, посмотрела в окно. Жарко. Даже ночью душно. Слава богу, Котик сейчас в лесу. Окна в комнату открыты, и веет свежей, лесной прохладой. Елками пахнет, травой. А завтра пойдут на речку! Теплый песочек, прозрачная, веселая вода… Господи! А вдруг воспитательница за Котиком не уследит? Вдруг бросится Котик в прохладную воду и захлебнется? Дыхание перехватит, и пойдет он ко дну, лупя по тугой воде тоненькими ручками? И закричать не сможет – испуг горло перехватит! Боже, ужас-то какой! А воспитательница и не заметит сначала – она одна, а детишек куча. Поймет только, когда пересчитывать начнет. А Котика уже не будет! Не будет ее Котика! И Нина завыла в голос. Нет, к черту эту дачу! К черту этот воздух, лес и прохладную речку. Завтра же отпрошусь и рвану в это Пестово и заберу Котика. Пусть в городе в сад ходит. Пусть жара, духота, но… зато ничего с ним не случится. И в лесу не отстанет и не заблудится, и в речке не утонет. Господи! А еще ведь ягоды! Нина вспомнила про бузину и волчью ягоду. Вспомнила, как однажды в ее далеком детстве в деревне у отцовой родни кто-то из детей съел несколько ягод и… Хоронили девочку в розовом сатиновом гробике. На всю жизнь Нина запомнила этот гробик, похожий на кремовое пирожное, и девочку Надю в гробу – беленькую, с большим голубым бантом в волосах.