Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Он вдруг спохватился, посмотрел на часы. Самолет находился в воздухе уже десять минут. Взмыв вверх, «уточка» вдруг косо накренилась, заскользила в сторону, быстро снижаясь, как расправивший крылья, высматривающий добычу коршун (при этом звук мотора совсем заглох). Вслед за скольжением на крыло мотор взвыл с новой силой, и самолет понесся в лазурную высь, как выпущенный из рогатки камень.

— Ах, стервец, — крякнул от удовольствия Федор Кузьмич.

Это была минута, когда за движением сереброкрылой юркой машины невозможно было поспевать утомленному глазу.

В кругах и спиралях, проделываемых самолетом, было что-то общее с игрой голубя-турмана, когда тот, залетев в весеннее теплое небо и почти исчезнув в его голубизне, вдруг то камнем сваливается вниз, то, кувыркаясь и блеснув крыльями, забирается все выше и выше. Самолет то переворачивался с крыла на крыло по горизонтали, делая излюбленную летчиками бочку, то взмывал ввысь, словно пытаясь пробуравить светлый ледок замерзших в вышине прозрачных облаков, то снова камнем срывался вниз — в пике и через несколько секунд, вычертив незримую дугу иммельмана, резко менял направление.

Федор Кузьмич, скептически настроенный инструктор и ученики стояли, затаив дыхание. Но вот Федор Кузьмич, услышав характерное могучее жужжание самолета при наборе высоты, с беспокойством взглянул на часы. Он как бы пришел в себя после короткого опьянения, и критическая требовательность к бывшему ученику пробудилась в нем.

— Куда его черт понес? Что он там еще задумал? — уже недовольно пробурчал он.

Долговязый инструктор бросил на Федора Кузьмича насмешливый взгляд.

— А чего вам беспокоиться? Сами говорите: парень с выдержкой. Не лихач.

Самолет продолжал набирать высоту. Вот он сделал вираж и, блеснув позлащенными солнцем плоскостями, на мгновение исчез из глаз, слившись, как льдинка с полой водой, с бледной синевой. И вдруг вырисовался, как маленький бронзовый крестик, застыл на мгновение и ринулся отвесно к земле, поблескивая крыльями.

— В штопор пошел! — воскликнул Федор Кузьмич. — Считаем витки. Раз… два… три… Только не выкаблучивать, Волгарь. Четыре…

— Пять… шесть… — посмеиваясь, подсказал инструктор.

— Не больше шести… Не больше семи… Ах, сатана! — закричал Федор Кузьмич, и лицо его побурело.

— Восемь, девять, — продолжал считать инструктор.

Федор Кузьмич вдруг неузнаваемо преобразился: он то приседал, то, подпрыгивая, яростно грозил кулаком стремительно и винтообразно, несущемуся вниз самолету, то топал ногами, выкрикивая ругательства… Выражение азарта и гордости за своего ученика сменилось на его помятом лице гневом, тревогой.

— Тринадцать. Четырнадцать. Довольно. Хулиган! Хвастун! Мальчишка!.. Не больше пятнадцати. Не больше, сопляк! Пропал. Пропал! Не выйдет!.. Не выйдет из штопора. Что-то случилось…

Долговязый инструктор растерянно оглянулся, точно собираясь бежать… Оживленные до этого лица учеников побледнели… Один даже прикрыл рукой глаза. Самолет продолжал штопорить прямо на темневшую невдалеке дачную рощу… Расстояние до земли уменьшалось с каждым мгновением…

— Что же он в самом деле — до земли будет штопорить? — уже без усмешки, каким-то тусклым голосом проговорил инструктор.

Свистящий шум падающего самолета, прерываемый редким похлопыванием мотора, становился все слышнее.

13

Вместе с Федором Кузьмичом отсчитывал витки штопора и Виктор. Только отмечал он их не по сверканью крыльев на солнце — этого он не мог видеть, — а по мягким рывкам самолета, в начале каждого витка. Толчки эти было особенно приятно чувствовать, потому что они убеждали в правильности штопора.

Город быстро вертелся внизу, и, чтобы не закружилась голова, Виктор несколько раз закрывал глаза. Шум рассекаемого самолетом воздуха проникал через шлем, хотя мотор делал не более пятисот оборотов.

«Шесть… семь… восемь… — отсчитывал про себя Виктор. — Еще толчок… Еще… одиннадцать, двенадцать… Буду гнать до четырнадцати… Падение высоты — тысяча триста метров… Чепуха… В запасе тысяча метров…»

Весь штопор продолжался не более полминуты, и за это время Виктор пережил массу ощущений. Вот противная тошнота подкатила к горлу, сотни молоточков застучали в висках… Режущая струя воздуха ударила в кабину.

«Хватит», — подумал Виктор, но заколебался, сделав еще виток, и на четырнадцатом поставил рули в нейтральное положение.

По правилу, самолет моментально должен был прекратить вращение и выйти из штопора. Но этого не последовало. Воздух ревел и свистел вокруг, точно «уточка» попала в самую середину смерча, и сила, прижимавшая Виктора к сиденью, стала ужасающей.

Окраина города неслась навстречу крупным планом. Мелькали внизу двойная полоска железной дороги, спички телеграфных столбов, какие-то домики, роща…

Время измерялось долями секунд.

«Ну вот… Начну сейчас горячиться… рули рвать… И не будет у меня ни папы, ни мамы, ни полка, ни товарищей, — смутная, как сквозь сон, промелькнула мысль. — Но нет… Не на таковского напал…» — пригрозил кому-то Виктор и медленно, но энергично взял руль высоты на себя. Не помогло. Самолет сделал шестнадцатый виток. Высотометр показал девятьсот метров. Виктор переждал виток, сбросивший самолет вниз еще на восемьдесят метров, и мягко дал рули направления и высоты от себя до конца…

Самолет продолжал падать носом вниз.

«Как глупо!.. Дохвастался!..» — подумал Виктор и, испытывая злобное раздражение, деревенеющей рукой дал газ.

«Уточка» взвыла пронзительно и гневно; падение сразу прекратилось.

Виктор вытер с лица крупный холодный пот. Самолет вышел из штопора.

Сделав круг, чтобы окончательно успокоиться, Виктор с высоты пятисот метров пошел на посадку.

Стараясь сохранить непринужденный вид, он вылез из кабины. К самолету подбежали Федор Кузьмич, длинноногий инструктор и двое перепуганных пареньков из аэроклуба.

— Лихач! Дурья голова! А я-то рекомендовал тебя! — вопил Федор Кузьмич, размахивая кулаками.

— В чем дело? — бледно улыбаясь, спросил Виктор.

— Почему запоздал с выходом из штопора?

— Ничуть не опоздал. На восемнадцатом витке вышел… Все в порядке, Кузьмич…

Он отвернулся, сердце его билось бурными толчками, как будто само оно еще продолжало штопорить.

— Нет, ты скажи, Волгарь, почему произошла задержка? — не отставал от Виктора Коробочкин.

— Говорю тебе, Кузьмич, решил немного затянуть…

— Затянуть, затянуть… — передразнил Федор Кузьмич. — Не верю я тебе. Тоже мне друг! — негодующе махнул он рукой и зашагал прочь от самолета.

— Кузьмич, погоди! — крикнул Виктор.

— Что еще! — сердито и нехотя обернулся Коробочкин.

— Ты извини, Кузьмич. Перетянул я малость. А «уточка» твоя, оказывается, с капризом: при затяжном штопоре выходит только с газом. Имей в виду… — сказал Виктор.

Коробочкин все еще хмуро и недоверчиво смотрел на бывшего ученика, но взгляд его уже заметно теплел.

— Перепугался я за тебя, шальная голова, — сказал он. — А за правду — спасибо. Иначе все равно не поверил бы… Значит, трухнул все-таки?

— Трухнул, Кузьмич. Я на четырнадцатом витке хотел выйти… Не тут-то было. Но все обошлось. Видать, не судьба еще…

— Еще раз спасибо за правду… А в общем, прямо скажу: хоть ты и лейтенант и звеном командуешь, а такой же хвастун, как и все…

14

Вернувшись с аэродрома, Виктор переоделся и в самом отличном настроении вышел к обеду.

За столом уже сидела вся семья. Прохор Матвеевич, имевший привычку перед обедом просматривать газету, отложил ее, подняв на лоб очки, пристально посмотрел на сына.

— Ну, Витька, видал я нынче, как один летчик выкрутасы в небесах выделывал. В перерыв вся фабрика вышла смотреть. Что он только выделывал — уму непостижимо. Уж он, шельмец, и голубком, и кобчиком, и жаворонком… Потом как завалился и пошел в землю винтом… Ну, думаем, крышка… Нет, вынырнул, подлец!.. Так мы аж «ура» закричали…

— Когда это было? — равнодушно осведомился Виктор.

— Да около часу дня. Прямо удивление. И как это они выдерживают? Да я бы, кажись, на месте там и помер от разрыва сердца. Ты, небось, умеешь так?

Виктор опустил в тарелку усмешливый взгляд.

— Нет, папа, я еще до этого не достиг. А делал фигуры нынче один мой приятель. Мне говорили об этом.

Прохор Матвеевич разочарованно покачал головой.

— Жаль, жаль, что ты так не умеешь. Просто загляденье одно.

— Это делается не для загляденья, отец, — серьезно поправил Виктор. — Фигуры высшего пилотажа нужны летчику, чтобы ловчее вести воздушный бой. Чтобы самому увернуться от врага и сесть ему на загривок.

— Да и смотреть любопытно, не скажи. Дух захватывает, когда такие крендели в воздухе расписывают, — с удовольствием отметил Прохор Матвеевич.