Вечный шах - Анатолий Степанов

- А это вам обязательно знать? - Виктор уже тихо злился.

- Необязательно, - уступил Валерий. - Теперь конкретика. Имя и фамилию я уже знаю. Место, время?

- Мне необходимо как бы случайно наткнуться на него сразу же после того, как это произойдет, - Виктор избегал слова "избиение".

- О, тогда это не акт, а операция, - демонстративно посерьезнел Валерий.

- Следовательно, дороже? - высказал предположение Виктор.

- Следовательно, дороже, - подтвердил Валерий.

...Скверное дело сделано, скверное, но единственно возможное в данной ситуации дело сделано. Спокойно, дело еще не сделано. По Коровинскому, на Дмитровское, с него на Новослободскую и через Селезневку домой.

Главное - аккуратнее, в нем опасные сто пятьдесят. На Мещанской пришел полный покой и Виктор свернул в свою улочку.

Он тормознул у подъезда, и тогда на встречу ему медленно, на первой скорости двинулся "Москвич". Подъехав к его "семерке", "Москвич" остановился. Улыбающееся лицо водителя оказалось совсем рядом.

- Виктор Ильич? - осведомился водитель и, услышав подтверждающее "да", протянул через оконце коробку конфет - шоколадный набор, перевязанную нежной розовой лентой. Виктор принял тяжеленное кондитерское изделие и поблагодарил:

- Спасибо.

- А вам для меня записочку не передавали? - осторожно спросил водитель.

- Ах, да! - вспомнил Виктор и протянул в ответ расписку, выполненную типографским способом.

- Успехов вам! - пожелал водитель и уехал.

В коробке лежали: увесистый вороненый инструмент с милыми деревянными "щечками", три снаряженных обоймы и изящное ременное сооружение для ношения инструмента под мышкой. Виктор скинул куртку, приспособил сооружение на левое плечо, воткнул в него пистолет и вышел в коридор посмотреть на себя в зеркало. Вроде ловко. Вернулся в комнату, надел куртку и опять глянул на свое отражение. Вроде незаметно.

Хозяин дома, режиссер-философ, давно хотел заполучить сценариста Кузьминского для того, чтобы тот сделал чисто техническую работу: сценарно записал его планетарного масштаба, замысел, который, воплотившись в гениально снятый фильм, потрясет всю мировую кинематографическую общественность. Сегодня он Кузьминского заполучил.

Третий час шел разговор, определенный по началу как предварительный. Но режиссер разошелся и перевел разговор в монолог. Забыв накормить ужином и напоить чаем гостя, режиссер прыгал, как обезьяна, изображая энергию действия, несдержанно мимировал лицом, воспроизводя могучие страсти, играл голосом, передавая глубину будущих диалогов.

Подходило расчетное время. Виктор, не скрываясь, стал поглядывать на часы - было без четверти двенадцать - давал понять, что пора и закругляться. Но режиссер не то что не замечал, не хотел замечать, продолжая темпераментно орать. Вот он, телефонный звонок. Звякнул один раз и умолк. Виктор встал с дивана, потянулся и перебивая режиссера, резюмировал:

- Мне все ясно, Юрик. Одного боюсь, подниму ли я это. Дай мне сутки на размышление.

- Нечего думать, Витя! Все уже придумано. Запиши, и мы сделаем такую картину! - какую картину они сделают режиссер словами выразить не мог. Он сжал оба кулачка и затряс ими. Виктор уже был в прихожей.

Последняя ночная теплынь этого лета встретила его на воле. Виктор вышел через арку на улицу и посмотрел чуть вниз туда, куда полого сбегала эта улица. До самой площади, на которой высился резной фаллос, символизирующий некий свершившийся много лет назад акт между Россией и Грузией, не было ни единой души. Виктор пересек проезжую часть и от нечего делать стал изучать окна дома, который только что покинул. Кооперативный этот дом населили кинематографисты, вечно воюющие со стадностью. И поэтому окна были разные: со старинными люстрами (такой нет ни у кого!), с шелковыми абажурами (на заказ из батика, привезенного хозяином из загадочного Таиланда), причудливыми бра и торшерами (произведениями последнего на Москве мастера золотые руки). Уютно, уютно жили принципиальные борцы за высокое киноискусство.

Резкий крик донесся снизу и тут же сдавленно прекратился. Скрываясь от света резких фонарей в тени тротуарных деревьев, Виктор осторожно пошел туда, откуда донесся крик. Вот они: метрах в тридцати от него на неряшливом пустом пространстве, возникшем на месте снесенного дома, трое деловито и умело били четвертого. Один из троих держал, зажав ему рот, страдальца, а двое колотили в него, как в барабан. Некоторое, достаточное для троих время, Виктор любовался поучительным зрелищем и, наконец, сочтя экзекуцию достаточной, вскричал нервным, взволнованным, высоким голосом:

- Что здесь происходит?!

- Атас! - крикнул державший, уронил страдальца на землю, и троица кинулась по улице вниз. К фаллосу.

Виктор бегом преодолел тридцать метров, отделявших его от лежащего, и, тревожно дыша, склонился над ним.

- Что с вами?

Диме Федорову некогда было отвечать: он, раскинув руки по поганой земле и прикрыв глаза, стонал. Виктор с трудом приподнял его, усадил. Дима, как пьяный же, вяло обрадовался, произнеся невнятно:

- Витя.

- Димка! - вполне правдоподобно изумился Виктор. - Кто это тебя? За что?

- Помоги мне, Витя, - жалобно попросил Дима.

Виктор крепко взял его за талию, и оба, кряхтя, встали в рост.

- Руки, ноги целы? - спросил Виктор.

- Не знаю. Я домой хочу. Доведи меня, Витя.

Что и требовалось доказать. Виктор закинул Димину руку себе на плечо, ухватистее взял за талию и осторожно повел его вверх к богатому дому с уютными окнами. Ребята поработали добросовестно. Дима передвигался весьма неумело, каждый свой шаг отмечал легким постаныванием.

В квартирке-бомбоньерке холостяка-греховодника Виктор постарался привести страдальца в порядок: раздел, умыл, осмотрел подвергшееся побоям тельце, для понта смазал некоторые места йодом, вновь одел - в халат - и с материнской нежностью усадил в мягкое креслице. Осведомился:

- У тебя выпить есть что? Тебе выпить надо.

- В холодильнике посмотри.

Не холодильник - скатерть-самобранка: и водочка трех сортов, и колбаска - сервелат, и колбаса салями, и окорок, и сыр швейцарский, и огурчики, и помидорчики.

- Меня паразит Юрка не кормил! - объявил Виктор. - Я жрать хочу.

- Бери что хочешь, - томно разрешил Дима.

На журнальном столике Виктор изобразил что надо. И выпить, и пожрать.

Налил Диме в стакан, себе в большую рюмку.

- Ты что, не на автомобиле? - спросил Дима, поднимая стакан слабой рукой.

- Думал Юрка поднесет, поэтому и гортранспортом прибыл, - ответил Виктор и посоветовал: - Ты сразу все махани. Поможет.

Дима по бабьи сосал из стакана, а Виктор одним движением вылил рюмку в себя. И замер: прямо перед собой на стене увидел большую фотографию в тонкой раме, на которой хозяин дома в камуфлированной куртке и такой же каскетке восседал на лихом коне, а коня держал под уздцы сопливый витязь конюх.

Виктор закашлялся и поставил рюмку на стол.

- Ты закусывай, - оторвавшись от стакана, предложил Дима.

- А ты пей, пей, - приказал Виктор.

Дима, наконец, умучил полторашку и, стараясь не колыхать свой поврежденный организм, осторожно откинулся в кресле. Однако, видимо, потревожил в себе что-то, потому что горестно пожаловался:

- Болит, Витя, все болит!

- Тогда еще сотку, - решительно определил вторую дозу лекарства Виктор и, отмеряя ее в Димин стакан, посоветовал: - Ты бы лучше не трогал местных девочек, Дима.

- Да не трогал я никого! - со слабым отчаянием возразил Дима.

- Ладно, что я тебя не знаю, что ли! Юбки же не пропустишь. А здесь юные аборигены - народ суровый. Район-то какой - Грузины! Ну, будем!

Он и себе налил рюмку. Выпили. Бодрее стал Дима, бодрее: сотка прошла без пауз.

- Это не из-за баб, Витя! - сказал он, запив сотку водичкой. - И не местные пацаны меня избили, а бандиты, настоящие бандиты!

- Когда тебя бьют, всегда кажется, что бьют тебя богатыри. У страха глаза велики, Дима. А ты у нас хилый, интеллигент с пылким воображением. Сообщив это, Виктор деятельно приступил к поглощению дефицитных колбас и сыров. Дима с обидой наблюдал за этим процессом. Собирался, чтобы ощетиниться. Собрался:

- Меня сегодня били в первый и в последний раз в жизни. И тем, кто сделал это, еще сильно аукнется.

- Ой, не замахивайся, Дима, ой, упадешь! Кто ты есть в наших суровых сегодняшних буднях? Фрей тонконогий, лох от стенки...

- Почему от стенки? - перебил Дима. Стенка эта показалась чрезвычайно оскорбительной.

- Потому что у тебя, если ты за стенку не держишься, тонкие ножки подкашиваются. Стой у стенки, Дима, и не двигайся.

- А если стенка вместе со мной на них двинется? - загадочным вопросом предположил Дима и высокомерно глянул на Виктора. Хорошо, хорошо поплыл с непривычных двухсот пятидесяти. Виктор нарочито паузил: оторвался от пищи, отдышался, со вниманием приступил к очередному наполнению жидкостей. Дима гордо ждал ответа на свой вопрос.