Недотёпы - Алексей Бакулин

— Пошёл вон! — взревела Нюра и ударила полковника кулаком по носу. Барашек ошалел от боли, и некоторое время ловил ртом воздух, нелепо улыбаясь; по усам его быстро бежали густые тёмные струйки крови. Он попытался утереться рукавом красивого доломана, но ничего из этого не вышло. Было видно, что ему очень хочется ответить на этот удар, но поднимать руку на будущую царицу было боязно.

— Эй, люди!.. — бормотал он невнятно. — Сделайте же что-нибудь… Эй, святой отец! Объясни же боярышне, что здесь происходит.

— Нет, — сказал Агафон, тяжко вздохнув, и снимая с плеч самодельную епитрахиль. — Не буду больше. Этак я тут до анафемы с вами довенчаюсь. Венчай, пан, сам, если тебе нужно, а меня отпусти с Богом.

— Ну и не надо, — захлёбываясь кровью, пробулькал полковник, — Не бывать тебе патриархом!

— О сём и ликует душа моя! — смиренно отвествовал послушник и спрятался в уголок, поближе к Сильвестру Афанасьевичу.

— Не извольте прогневаться, ваше величество, — полковник, роняя крупные вишнёвые капли из носа, поклонился обалделому Феодору. — Мы потом венчание сыграем, в Москве, а сейчас…

— Не хочу в Москве! — вдруг завопил Феодор и затопал ногами, словно заплясал трепака. Невестин бунт раззадорил его и теперь ему снова очень захотелось жениться. — Сейчас давай! Ищи, где хочешь, попа! Ищи немедленно! Я жениться буду! Сейчас! Мне сейчас царица нужна, а не в Москве? Где она, твоя Москва? А царица — вот, здесь, красивая! Где я ещё такую сыщу? Анна Несторовна, синичка моя, соизвольте стать царицею!.. — и он ухватил Нюру за уркав.

— Силюшка! — жалобно заголосила Нюра, — Где ты, родненький? Меня увести хотят!

Сильвестр Афанасьевич так стиснул зубами кончик уса, что откусил его совсем. Агафон ткнул его в бок локтем:

— Давай, подьячий, не зевай! Твою же невесту уводят!

— Нет… Нет… — бормотал Сильвестр Афанасьевич, — я же не хотел на ней… и мы не ровня… и головка у ней больная… и мы же договорились с полковником…

— Не дури, Афанасьич! Девка как по тебе шита! Хватай её, да пойдём на Москву!

— Какую Москву? Где Москва?.. Брате, ты что несёшь?..

— Сильвестр Афанасьевич! — надрывалась Нюра…

— Ко мне иди! — рычал Феодор, дёргая её за рукав.

— К тебе, холоп? Да я тебя!..

Сильвестру показалось, у Нюры волосы встали дыбом, наподобие львиной гривы. Ухватив колун, стоявший возле печки, она замахнулась на своего царственного жениха:

— Поберегись! Зашибу!

Полковник подскочил сзади и хотел выдернуть колун из девичьих рук, но Нюра махом развернулась, и тяжкий ржавый обух просвистел у самого кончика окровавленного панского носа.

— Пшш!!! — фыркнул полковник, уворачиваясь, — Ребятки! отберите-ка у неё оружие!

Ребятки дружно бросились на боярышню, но та, расходившись, махала обухом направо и налево; казалось, что колун вот-вот вырвется из её рук, и уж тогда кому-то не поздоровится. Мужики разлетелись по углам как мухи от мухобойки и замерли, не желая связываться с царской невестой.

— Ан-н-на Несторовна! — тонко тянул Феодор. — Опамятуйся! Ты же моя всё-таки!

— Сильвестр Афанасьевич! — взвыла ещё раз Нюра, и тут обозлённый Агафон с силой вытолкнул Сильвестра на середину горницы:

— Вот он! Держи своего жениха!

Наперерез Сильвестру выбежал полковник и, растопырив руки в широких рукавах, загородил подьячего от Нюры:

— Никак не можно! Сей жених неверный!

Нюра в последний раз взмахнула колуном, — и уже не вхолостую: ржавый обух веско впечатался полковнику в висок. Не издав ни звука, пан Барашек свалился на пол, мягко, словно куль зерна; Нюра, равнодушно переступив через его тело, всхлипнула и упала на грудь белому от ужаса Сильвестру.

Все долго-долго молчали. Поляки напряжённо размышляли, гадая, что им теперь предпринять; Агафон медленно, задумчиво, безостановочно крестился. Феодор нерешительно подошёл к Нюре и тихонько потыкал её пальцем в спину:

— Ты, Нюрочка… Всё уже… Бросай эту дурь… Давай, жениться будем…

Нюра не пошевелилась. Сильвестр Афанасьевич вгляделся в её лицо и у него шапка подпрыгнула на голове: боярышня крепко, безмятежно спала, спала так, что рухни всё вокруг — не проснётся, не пошевелится, не разомкнёт сонным мёдом склеенные веки. Пальцы её всё ещё цепко сжимали Сильвестровы плечи, но ноги уже начали подкашиваться и тело медленно, плавно оседало на пол. Видимо, когда-то сбитая с толку душа её напрочь забыла, как нужно отзываться на всё происходящее: и любовь, и страх, и сон — всё она посылала Нюре не вовремя, не впопад. Сильвестр подхватил падающую Нюру и прижал, словно ребёнка, словно любимую свою младшую сестру к груди. Феодор строго нахмурился:

— Ты… Этак-то нельзя!.. Это царёва невеста, ты её трогать бойся!.. А не то я тебя прикажу…

Тут Агафон решительно взял Феодора за плечи, встряхнул слегка и мягко произнёс:

— Ты вот, что, мил человек… Ты иди-ка отсюда, не мешай людям! Без тебя разберутся. Ты на Москву шёл? Вот и иди, ясна душа! Иди-иди, и людей своих забирай! Чтоб я тебя здесь больше не видел. Вот тебе харчей на дорожку…

Он сгрёб со стола сухари, остатки рыбы, увязал всё это в дерюжный узелок и вручил неудачному жениху.

— Хватит на первое время? А там люди ещё подадут. Попросишь Христа ради — непременно подадут, не пропадёшь! Иди, братец!

— Эй, ребята!.. — горестно прошептал Феодор, обращаясь к полякам, — Вы что ж, смотрите? Царя ведь обижают…

Поляки сидели на лавке, прятали глаза и многозначительно молчали.

— Молчите, да?.. — шептал Феодор, — Ну, ладно, ну понятно… Да, всё понятно… Пора, стало быть, восвояси… Эх, пане, пане, где ж ты теперь… сгоношил меня, а сам… Ну, так я пойду, православные… Ежели кого обидел, так ладно уж…

Никто ему не отвечал. Всё смотрели в пол. Он медленно ткнул в дверь, всё ещё надеясь, что сейчас кто-то его остановит, и, не дождавшись, вышел в сени.

В сенях остановился, похлопал глазами в темноте, и услыхал, что рядом кто-то ворочается, сопит, скребёт каблуками пол…

— Это кто здесь? Ты, казак?

— Я! — прорычал атаман: за двое суток он отлежался, пришёл в себя и теперь чувствовал, что пришло время освободиться от пут.

— А меня, казак, обидели… Выгнали вон… Пойду теперь побираться…

— Кто обидел? — атаман плохо понимал, что произошло в деревне и вовсе не знал, кто с ним говорит.

Обломком атаманской сабли валявшимся в углу, Феодор начал пилить заледенелые верёвки, опутавшие Филиппа Филиппыча, и при том бормотал безостановочно:

— Там поляки и эти… которые… выгнали меня… а я же царь… как же… мне в Москву надо… я царём очень хочу быть, понимаешь, Филипп Филиппыч?.. ты их того… приструни… они же как тебя увидят, так сразу присмиреют, верно, да?.. они же тебя боятся все… а я тебя воеводой сделаю, ей-ей!.. а что, кого же ещё и воеводой делать, как не тебя… не поляка ведь… опять же убили его, полковника моего… Нюрка топором по башке… и дух вон… а я на ней жениться хотел… на дуре-то… вот смех-то где, Филипп Филиппыч, правда… вот, последняя верёвочка… сейчас разрежем… ты Филипыч покажи им, а уж за мной не пропадёт… вот… вставай…

Атаман ещё некоторое время лежал не шевелясь, только глазами вращал грозно и внушительно, потом с тяжёлым мычанием начал отрывать спину от пола, сел, пошевелил бровями, попытался подняться на ноги, упал, ещё раз попытался, опять грузно сел, на третий раз удалось… Он стоял, качаясь, держась за стену, и дико уставясь в пространство, что-то рычал, и сипел, и булькал, потом оторвался от стены, сделал три неуверенных шага и вновь ухватился рукой за косяк.

— Ну, пойдём, Филя, пойдём… — торопил Феодор. — Они там, небось, решают, как нас с тобой извести, а мы тут на них… хе-хе!! словно колуном по башке…

Атаман сделал ещё один шаг и размашисто покачал головой:

— Нне-е… не пойду!.. не боец я ныне… едва ноги держат… не… мне их не одолеть…

— Так ведь поляки же, Филя!.. ты подумай… поляки… а ты всё-таки, казак… или ты их, или они тебя… сейчас выскочат с сабельками…

— Да… выскочат… Надо дёру давать!.. Слышь, ты… бежать надо… что мы сейчас против них?

— Филя, а Москва как же?

— Ну, Москва… Давай… Пойдём на Москву… Только отсидимся немного — до лета, ага? А потом в Москву. Или, хочешь, на Дон? Я на Дон хочу.

— Будет тебе Дон, конечно, а как же… Только сперва Москва… как полковник-то говорил: от деревни к деревне, здесь десять человек прихватим, там пять… пока до Кремля дойдём — тысячное войско будет! Ого, Филя!.. Я же царь всё-таки, это же понимать надо… Это тебе не Кузька, не купчишка из Нижнего… Что он сможет? А мы с тобой…

— Отсидеться надо, добрый человек… слаб я ещё… в девяти местах меня продырявили… и то… другой бы давно уж… а я ничего… дышу…

— Это, Филя, всё поляки. Это полковник, пан Барашек, и поляки его, это всё они… а мы с тобой другое войско наберём, русское, православное… Ну, как?.. Будешь со мной?