Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II - Владимир Пичета

Сдача Мадрида (Верс. музей)

Учитывал Наполеон и другую сторону дела: полную бездарность правительства, стоявшего во главе страны. Со времен Карла II никогда страна не управлялась хуже, никогда разорение страны и бесшабашность правительства не достигали таких размеров. Король Карл IV, сорокалетним вступивший на престол, представлял собою выродка семьи. Не получил он сколько-нибудь серьезного воспитания и с молодых лет вращался среди гарнизонных офицеров, любил хорошо поесть, поспать и поохотиться, как он сам выразился о себе за обедом в байонском замке. Лошади, охота, забавы, любовные похождения — в этом было для него все, и когда по его указаниям устраивали ясли для его лошадей, при дворе устраивалось пиршество и все придворные после восхищались вместе с королем его изобретением. «Лишенный талантов, воспитания и характера, он вечно будет жить в зависимости от других», так характеризовал его один из иностранных послов при вступлении его на престол, и таким он остался до конца царствования. И он всецело подпал под влияние жены, принцессы пармской Марии-Луизы, женщины, способной лишь на придворные интриги, всецело занятой собой и своими страстями, ревнивой и страстной, — женщины, подпавшей под власть гвардейца, Годоя, сделавшегося одновременно и любимцем Карла IV. Честолюбивый, но бездарный, опьяненный теми успехами, которые доставила ему Мария-Луиза, сделавшийся почти полным властителем и бесконтрольным распорядителем судеб страны, он мечтал положить начало новой династии, превратиться из герцога и гранда, из князя Мира (титул, дарованный ему Карлом IV) в португальского и иного короля, но сделался, неизбежно, игрушкой в руках такого человека, как Наполеон. Управление его разоряло страну, его дипломатия навлекла ряд бедствий: гибель флота, наводнение Испании французами, но какой-либо системы в его действиях не было. Сегодня он увлекался мыслью о реформах, звал в министры лучших людей, как Ховельянна, а завтра Ховельянна сажал в тюрьму, ссылал на отдаленный остров и передавал портфели министров таким реакционерам и обскурантам, с беззастенчивой совестью и безразличным по средствам проявления волевых импульсов, как Кабаллеро, или чваным и пустоголовым грандам, как Уравахо. Бестактными, бессистемными действиями он быстро возбудил раздражение во всех слоях общества: у духовенства, когда он задумывал либеральные реформы и хотел затронуть имущество церкви, у знати, смотревшей с завистью и ненавистью на его неслыханную карьеру, у народной массы, разорение которой шло, усиливаясь с каждым годом. Скандалы при дворе перестали быть тайной: скандальная хроника Мадрида делалась известной все более и более и проникала в глухие уголки. А Годой продолжал метаться из стороны в сторону — то пресмыкался перед Наполеоном, то писал воззвания к народу в патриотическом духе.

Наполеон превосходно учитывал все эти обстоятельства, не тайной были для него и надежды, возлагавшиеся на наследного принца астурийского, будущего короля Фердинанда, слабые умственные силы, вероломный, злобный и мстительный характер которого были не раз предметом описания наполеоновских агентов. А популярность его росла в стране по мере падения популярности Карла IV и росту ненависти к королеве и ее любимцу Годою. И Наполеон воспользовался всем этим, воспользовался и народным восстанием в Арапхуесе, поднятым против надоевшего всем Годоя и закончившимся отречением Карла IV, судом над Годоем (от которого освободил его Мюрат по приказу Наполеона, приказавшего доставить его в Байонну) и провозглашением Фердинанда королем. Старая монархия мановением руки Наполеона пала, и по его же мановению для Испании начался или должен был начаться новый период жизни, — период оздоровления и разрушения гнилого старого.

Расстрел французами баррикадеров в Мадриде 3 мая 1808 г. (Goya)

Раз нет армии и флота, раз страна разорена, бюрократия покорна, а верховная власть попала в иные руки, исход дела представляется несомненным в Испании, как и в Италии. Наполеон знал, что знать невежественна, что народ одичал и предан монархии и духовенству, что духовенство, эту единственную силу, с которой он считался, легко склонить на свою сторону провозглашением основного закона, по которому католицизм признавался единственной допускаемой религией в стране, и он с полной уверенностью посылал нового короля править новым завоеванием, из которого рассчитывал извлечь не мало пользы и в смысле борьбы с Англией, и в отношении усиления своих морских сил. Рядом распоряжений предписано было посылать в Испанию рабочих для сооружения кораблей и судов из испанского строевого леса. Опасения восстания были слабы. Восстанию 2 мая значения не придавали: оно было, видимо, подстроено в целях оправдать угрозу, адресованную Фердинанду, провозглашение которого королем не входило в планы Наполеона; угрозу, что «если хоть один французский солдат будет убит из-за мятежа, то он поступит с Фердинандом, как поступил с отцом его»; угрозу, преподнесенную Фердинанду в ту минуту, когда этот последний находился на пути в Байонну, вызванный туда Наполеоном, чтобы покончить с старой монархией последних Бурбонов.

Но дела сложились иначе, чем рассчитывал Наполеон, привыкший иметь дело со странами, где сила центральной власти достигла больших размеров и население приучено было к беспрекословному повиновению.

«До сих пор, — писал уже с первой стоянки в Виттории Иосиф Наполеону, — никто не говорил вам всей правды. Верно то, что ни один испанец не стоит за меня, исключая небольшого числа лиц из центральной хунты», т. е. чинов кастильской бюрократии. И когда Иосиф вступил в Мадрид, впечатление того, с чем придется иметь дело новому королю, получилось полное. В день въезда Иосифа Мадрид представлял ту же картину, как и 3 мая, день спустя после подавления мятежа: улицы были пусты, магазины закрыты, двери и окна во всех почти домах заперты. Вместо флагов, которых нигде не было видно, в некоторых домах висели грязные тряпки. Масса жителей убежала из города, а по рукам ходили карикатуры на Иосифа, распускались про него грязные сплетни.

Обезглавленная Наполеоном Испания продолжала жить, более того: она только теперь стала воскресать. Еще с конца XV в. Испания превратилась в единое государство, а в XVI торжество и господство Кастилии сделалось полным. Исчезли отдельные независимые королевства, пала независимость Каталонии и Арагона. Но созданное единое государство было и оставалось единым только по внешности. Единство создавалось здесь исключительно на том одном принципе, который господствовал в XVI в. почти повсюду, но в XVII в. уступал все более и более место другому принципу, — принципу административного и полицейского единства. В Испании государственное единство пытались создать исключительно на почве единства религии и веры. Все было направлено в сторону создания из всех подданных только католиков, ибо только тогда, когда в стране не будет ни одного иноверца, страна станет единой и сильной. Изгнали мавров, за ними проделали то же и с евреями. Остались только католики: не осталось иноверцев. Это значило, что одновременно с этими изгнаниями пропадало и то, что составляло источник богатства страны: промышленность, знания и наука, богатства, накопленные трудами ряда поколений. Страна гибла, падала, дошла до полного истощения и умственного маразма, до того, что в XVIII в. пришлось обращаться к иностранцам, чтобы удовлетворять потребностям населения и государства во всем, касавшемся промышленности, торговли, заводского дела, строения кораблей, управления финансами и проч. Объединение было достигнуто, но куплено дорогой ценой. Вся сила очутилась в руках духовенства, сделавшегося главным орудием и опорою этого единства, превратившегося в правительственный орган. Духовный трибунал — инквизиция, вот что было главным орудием светской власти в деле объединения. Страна была как бы оцеплена со всех сторон, ничто из того, чем жила и над чем думала Европа, не должно было заходить в Испанию ни с моря, ни через Пиренеи. Народ должен был жить своей собственной жизнью, своей собственной мыслью, под единым руководством инквизиции.

«Кто может на это смотреть?» (Goya)

Но далее этого объединение не пошло. Попытки пойти далее, применить централизованную систему французского управления в XVIII в. не удались и к XIX в. Испания осталась той же, как и в XVI и до XVI в. Все население было населением католическим и только католическим, но испанского народа, как такового, не было создано. Были кастильцы, были астурийцы, были баски и наварцы, были арагонцы и каталонцы, но испанец все же не существовал, как не существовало и одного общего языка, как не существовало взаимного притяжения между отдельными народностями, между, например, кастильцами и каталонцами, и тогда ненавидевшими друг друга столь же сильно, как и в наши дни. Страна контрастов в смысле географическом, страна, расчлененная на массу отдельных, несходных друг с другом, областей, она была такой же и в смысле населения этих областей. Проведенной систематически централизации не было. Каждая область жила своей жизнью, руководилась своими законами, управлялась своими учреждениями. Каких-либо изменений в общем управлении, даже в системе обложения, произведено не было. Все оставалось, как и раньше. Правда, политическая самостоятельность была уничтожена, политические права таких областей, как Арагон и Каталония, выработавших свои представительные учреждения и свои конституции, подобные английским того времени, были сломлены, но не уничтожены. Представительные учреждения, местные кортесы продолжали существовать. Здесь, как и в Кастилии, от них отлетел только под давлением общих условий жизни прежний их дух, перестали они быть тем, чем являлись раньше, но традиции сохранились, память об них была жива, как живо было и воспоминание о прежней независимости, подогреваемое местными историками. Власть в лице королей из Бурбонского дома пыталась бороться с ними, и в XVII в., и в XVIII: подавляла мятежи отдельных провинций, пыталась уничтожить местные законы, запрещала печатать сочинения на местном языке, но все это оказывалось бесплодным, а нередко (по вопросам местного права) приходилось и отменять сделанные распоряжения.