Чёрная обезьяна - Захар Прилепин

Платон Анатольевич всё время будто прислушивался к происходящему в его собственной квартире.

— Ну что?.. — спросил он неопределенно. — Как ваши изыскания?

Неожиданно он вперил взор в меня и поинтересовался вполне конкретно:

— Вы, собственно, чем занимаетесь? Вы ведь, как я понимаю, не из органов?

Я передернул плечами, посмотрел сначала в банку на дымящийся бычок, но там ответа не было, потом перевел взгляд на номер квартиры, «17», он также ничего не пояснил, остроносые туфли нетерпеливо перетаптывались…

— Впрочем, это неважно… — Платон Анатольевич затянулся три раза подряд, кинул в банку еще одну сигарету, не утруждая себя затушить ее, и распахнул дверь в квартиру.

— Вас не поймешь, — говорил он, не оборачиваясь. — Кто-то из администраций, кто-то из консультаций, кто-то из… Вы только мешаете работать. Но я не хочу работать, и ваши визиты дают мне возможность не работать и одновременно вымещать на вас раздражение, что вы мешаете мне работать. Понимаете, как удобно? — он обернулся ко мне, быстро и серьезно посмотрев в глаза.

Я столь же быстро, но с рассеянным взором кивнул.

— «Понимаете…» — повторил он за собой иронически. Я еще в прошлый раз заметил, что ему нравится слегка ерничать над собеседником.

Кабинет у него оказался почти пустым: стол, кресло и стул, шкаф, окно без занавески, вид на бетонную стену.

Я ожидал, что тут будут какие-нибудь… не знаю, колбы и прочие склянки. Нет, только пустой стакан на черном столе.

Платон Анатольевич сел как-то странно: на табуреточку у подоконника, оставив пустым кресло возле стола — на котором сидеть по праву должен был он, а не я.

Нерешительно оглядевшись в поисках кушетки или хотя бы коврика, я услышал повелительное:

— Садитесь-садитесь.

Кресло показалось каким-то шатким, я специально держал спину прямой, потому что был уверен: если паду на спинку — завалюсь и грохнусь.

— Ну-с? — спросил Платон Анатольевич, явно пародируя кого-то, но безо всякого лукавства в глазах.

Стараясь удерживать равновесие и оттого расширив глаза, я безмолвно смотрел на хозяина кабинета.

Неожиданно он скорчил уморительную гримасу — спустя секунду я понял, что это Платон Анатольевич изобразил меня.

— Вас не пучит? — спросил он мрачно, стремительно сменив выражение лица.

— У меня есть несколько вопросов, — нашелся наконец я.

— Слушаю вас, — отозвался он. В ответе его почему-то послышалось не столько раздражение на бестолкового гостя, сколько усталость от самого себя, мучимого желанием сострить на любой жест нового собеседника и изначально находящего любую собственную остроту пошлой.

Мне даже показалось, что он уже раскаивается в том, что усадил меня в собственное кресло.

— Эти недоростки — вы знаете, в чем они виноваты? Откуда их взяли?

— Нет-нет-нет, — отмахнулся он. — Это вообще не мое дело.

— Как давно вы занимаетесь этими вещами? — быстро спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему, а то он вообще мог перестать разговаривать.

Профессор вздернул бровь, тут же раздумал вульгарно острить по поводу «этих вещей» и спокойно сказал:

— Вообще я занимаюсь другими вещами, насколько помню, в прошлый раз я попытался более-менее внятно это изложить. Впрочем, вы наверняка интересуетесь в более конкретном разрезе, а именно: как давно я имею дело с детьми, склонными к насилию. Отвечаю: давно. Время от времени, и не сказать, что с какими-то определенными целями, меня вызывали… Куда надо. И я общался. Результат всегда был более-менее понятен: отягощенные социальными проблемами те или иные психические отклонения.

— И только в том случае, которым вы занимаетесь сейчас, это не так?

Платон Анатольевич пожал плечами и промолчал.

— Говорят… И пишут часто… о таких подростках, которые называются индиго, — начал я.

— Вы всю эту галиматью про индиго забудьте раз и навсегда, — тряхнув волосами и скривив красивый рот, прервал меня Платон Анатольевич. — Нет никаких индиго. Есть биология, химия, физика. Индейцы есть, индейки, индюки… ингредиенты, инсинуации, инсталляции… Индира Ганди была, но ее сожгли и развеяли. А индиго нет и не было никогда.

— У тех подростков, с которыми я работаю сейчас, — сказал Платон Анатольевич, чуть подрагивая красивой щекой, — есть общие родовые черты: повышенный уровень стрессовых гормонов и высокая активность в области миндалин и передних отделов гиппокампа головного мозга. Какие гены за это отвечают — я не знаю. Но пытаюсь разобраться. И вообще меня это волнует куда больше, чем… Вы ведь пришли ко мне подтвердить свои мистические опасения? Человек и его грешная суть, очищение, светопреставление и так далее. Мистика, знаете, это что-то вроде онанизма. Идите куда-нибудь в поэтический кружок, где незамужние дамы и… Вот туда.

В соседней комнате что-то громко упало.

— Ты опять куришь дома? — раздался высокий женский голос. — Ну сколько можно?

Платон Анатольевич встал и резко захлопнул форточку. Потом опять ее открыл. Потом повернулся и сказал лязгающим, нетерпеливым голосом:

— Знаете, вам пора.

И сделал такое движение, словно собирался поднять меня за шиворот, но с трудом сдержался.

«…а чем черт не шутит? — думал я. — Кстати, да, чем?»

Некоторое время безуспешно пытался разрешить еще и этот вопрос, но оставил на потом, разыскивая в мобильных контактах Слатитцева.

Нестерпимо хотелось поиздеваться, услышав его вязкий, как зубная паста, и даже зубной пастой, казалось, пахнущий голос.

— Помоги, товарищ, — попросил его я, смирив себя.

Никакой он мне, конечно, не товарищ, просто я не помню, как его зовут.

Слатитцев меня сразу узнал по голосу, но сначала сделал вид, что не в курсе, с кем имеет дело, а затем, поняв, насколько мне все равно, какой он там делает вид, все-таки заговорил нормально.

— Я хочу повстречаться с Шаровым, — признался я.

— Дел у него других нет, — процедил Слатитцев, но в интонации слышалось, что он больше озадачен вопросом, чем раздосадован.

— Ну что, мне тогда через секретариат обратиться? — спросил я громко и следом, одними губами, десять раз подряд неслышно оскорбил Слатитцева всеми мыслимыми ругательствами.

— Что ты там шепчешь? — спросил он, напрягая свое белое ухо.

— Через секретариат обратиться? — повторил я.

— Зачем ты нужен Шарову? — спросил он.

— Хочу узнать его ближе, — печально признался я.

— С чего ты взял, что он будет с тобой говорить? — цедил Слатитцев.

— Вот ты и спроси, — сказал я.

Слатитцев, видимо, раздумывал. С одной стороны, проще всего меня было запустить через секретариат — и забыть. С другой — мало ли что тут?.. недоростки эти кровавые… ничтожество, опять же, которому по непонятным причинам повезло, я… И вся эта до сих пор непонятная Слатитцеву история может как-то разрешиться без него, а в итоге я ничем ему не буду обязан…

— Я подумаю, — сказал наконец Слатитцев.

— Попробуй, — не сдержался я.

Тот предпочел сделать вид, что не услышал меня.

Перезвонили мне, впрочем, уже вечером.

— Здравствуйте, с вами говорят из Администрации президента. Готовы принять звонок?

— Всегда готов. Звоните.

— Соединяю, — равнодушно сказали мне.

В трубке было слышно, как знакомый голос кому-то что-то выговаривал — судя по четкости речи, тоже по телефону, но по-другому.

Потом голос умолк, и в моей трубке возникло раздраженное дыхание.

— Слатитцев, ты, что ли? — опередил я.

Сам при этом думал: а вот если он звонит жене по городскому, ей тоже сначала сообщает телефонистка, что сейчас с ней будут говорить из Администрации президента? Или у Слатитцева нет жены?

— Привет, — ответил он недовольно, как будто я не имел никакого права его узнавать. И замолчал, раздумывая, а не положить ли трубку вообще.

— Говори, не стесняйся, — поддержал я его.

— Велемир согласен встречаться, — сказал он, недовольный сразу и мной, и собой.

— У меня не прибрано, не могу его принять, — кисло пошутил я, с раздражением раздумывая о новомодной привычке называть своего руководителя по имени, без отчества. Этим одновременно подчеркивается и демократичность руководителя, и собственная близость к нему подчиненного. Имя при этом должно быть полным, безо всяких там ласкательных суффиксов и уменьшительных форм, что в свою очередь означает безусловное уважение подчиненного к руководителю.

— Хватит, — помолчав, выдавил Слатитцев. — Жду тебя возле Запасской башни завтра в 11:45.

И кинул трубку, не попрощавшись.

А то бы я успел еще что-нибудь сказать. Я же тоже должен подчеркнуть, что это тебе он Велемир, а мне…

А что мне?..

Я стоял с телефоном в руке и разглядывал свое отражение.