Пустыня в цвету - Джон Голсуорси

Сэра Лоренса охватило отчаяние. Бедная Динни! Какой печальный исход ее злополучной помолвки! Насмешник, замкнутый человек и немножко оригинал в своих пристрастиях, сэр Лоренс был на редкость привязан к Динни. Она как-то скрашивала его прозаическое отношение к женщинам; будь он помоложе, он бы мог в нее влюбиться. Воцарившееся молчание показало ему, что и оба его собеседника чувствуют себя неловко. Их тревога еще больше усугубляла зловещий смысл того, что он услышал. Наконец сэр Лоренс сказал:

– Дезерт был шафером моего сына. Я хотел бы поговорить об этом деле с Майклом. Могу я рассчитывать, что вы пока помолчите, мистер Юл?

– Будьте спокойны, – сказал Юл. – От души надеюсь, что все это неправда. Мне нравятся его стихи.

– А ты, Джек?

– Мне его физиономия не очень симпатична, но я не поверю, что англичанин способен на такой поступок, – пусть мне сначала это докажут, как дважды два четыре. Ну, Юл, нам с вами пора, не то мы опоздаем на поезд в Ройстон.

Слова Маскема еще больше встревожили оставшегося в одиночестве сэра Лоренса. Если его худшие опасения оправдаются, «соль нации» отнюдь не склонна будет вынести мягкий приговор.

Наконец он встал, отыскал на полке небольшой томик, снова уселся и стал его листать. Это были «Стихи, написанные в Индии» сэра Альфреда Лайелла. Полистав книгу, он нашел поэму «Богословие под страхом смерти».

Сэр Лоренс прочел стихи, поставил книжку на место и, стоя возле полки, долго тер подбородок. Правда, это было написано больше сорока лет назад, но вряд ли взгляды с тех пор изменились хоть на йоту. Он вспомнил и поэму Дойла[12] о капрале Восточно-Кентского полка, которого привели к китайскому генералу и потребовали, чтобы он простерся ниц перед китайцем, не то его убьют, на что капрал ответил: «У нас в полку это не принято», – и погиб. Что ж! Такие же правила поведения действуют и теперь, у людей любого сословия, воспитанных хоть в каких-то традициях. Война дала тому бесчисленное множество примеров. Неужели Дезерт и в самом деле изменил традициям? Не может быть. Ну, а что, если, несмотря на храбрость, проявленную на войне, в нем все же есть трусливая жилка? Или, может быть, его порою охватывает такое отвращение ко всему на свете, что он с бесшабашным цинизмом попирает все, что попало, только ради того, чтобы хоть что-нибудь попрать?

Сделав над собой усилие, сэр Лоренс попытался поставить себя на его место. Не будучи человеком верующим, он знал одно: «Мне было бы противно действовать в подобном случае по чужой указке». Чувствуя, что это не решает вопроса, он вышел в холл, притворил за собой дверь телефонной будки и позвонил Майклу. Но задерживаться в клубе было опасно: он мог столкнуться с Дезертом, и сэр Лоренс, взяв такси, поехал на Саут-сквер.

Майкл только что вернулся из Палаты, и они встретились в холле. Сэру Лоренсу не хотелось советоваться с ним в присутствии Флер, хоть он и считал ее умницей, и по его просьбе они с сыном прошли к нему в кабинет. Отец начал с того, что рассказал Майклу о помолвке Динни – весть, которую тот, судя по его лицу, принял со смешанным чувством удовлетворения и тревоги.

– Ну и хитра! Ведь никому словечком не обмолвилась, – сказал он. – Флер говорила, что у Динни какой-то подозрительно сияющий вид, но мне и в голову ничего не пришло! Мы все так привыкли к тому, что Динни холостячка. И с Уилфридом к тому же? Ну что ж, надеюсь, старик уже пресытился Востоком!

– Да, но как быть с его вероисповеданием? – мрачно спросил сэр Лоренс.

– Вряд ли это имеет значение! Динни не очень набожна. Но вот не думал, что религиозные вопросы занимают Уилфрида настолько, что ему захочется менять веру! Меня это поразило.

– Тут все не так просто.

Когда отец рассказал ему всю историю, у Майкла сразу побагровели уши и вытянулось лицо.

– Ты ведь его знаешь лучше нас, – сказал в завершение сэр Лоренс. – Что ты об этом думаешь?

– Как мне ни грустно, но я не удивлюсь, если это правда. И для него в таком поступке, пожалуй, нет ничего противоестественного. Однако никто этого не поймет. Чудовищная история, папа, тем более что в нее замешана Динни!

– Прежде чем терзаться, давай-ка выясним, правда ли все это. Ты можешь у него спросить?

– Когда-то мог, и без труда.

Сэр Лоренс кивнул:

– Знаю, но ведь все это было так давно…

На лице Майкла мелькнула улыбка.

– А я так и не мог решить, знаешь ты об этой истории или нет, хоть и подозревал, что знаешь. Я почти не видел Уилфрида с тех пор, как он уехал на Восток. И все же я бы решился… – Он помолчал, потом добавил: – Если это правда, он, несомненно, рассказал Динни. Не мог же он скрыть такую вещь, собираясь на ней жениться!

Сэр Лоренс пожал плечами:

– Если он трус, почему бы ему не струсить и тут?

– Уилфрид один из самых сложных, противоречивых и непонятных людей на всем белом свете. Нельзя судить его по законам, которые управляют другими людьми. Но если он и рассказал Динни, она ни за что нам этого не скажет.

Отец и сын молча поглядели друг на друга.

– Имей в виду, – продолжал Майкл, – в нем есть нечто героическое. Только проявляется оно не там, где надо. Потому-то он и поэт.

Сэр Лоренс стал пощипывать бровь – обычный признак того, что он принял какое-то решение.

– Ничего не попишешь – надо действовать, люди все равно поднимут шум. Меня не очень волнует, что будет с Дезертом.

– А меня очень, – сказал Майкл.

– Я думаю о Динни.

– И я тоже. Но ты и тут имей в виду, папа: Динни сама будет решать свою судьбу; не надейся, что нам удастся ее отговорить.

– Это одна из самых неприятных историй, с какими мне приходилось сталкиваться, – задумчиво произнес сэр Лоренс. – Ну так как же, мальчик, кто с ним поговорит: ты или я?

– Придется, видно, мне, – вздохнул Майкл.

– А он скажет тебе правду?

– Да. Оставайся ужинать.

Сэр Лоренс покачал головой.

– Не решаюсь смотреть в глаза Флер, раз мы это от нее скрываем. Разумеется, пока ты с ним не поговоришь, никто не должен ничего знать, даже она.

– Понятно. Динни еще у вас?

– Уехала в Кондафорд.

– А что скажут ее родные? – И Майкл тихонько свистнул.

Ее родные! Мысль о них не оставляла его во время ужина, за которым Флер обсуждала будущность Кита. Ей хотелось, чтобы сын учился в Харроу, потому что Майкл и его отец учились в Винчестере. Мальчика записали в обе школы, и теперь надо было решить, куда он пойдет.

– Все родные твоей матери кончали Харроу, – говорила Флер. – Винчестер, по-моему, уж слишком кичливая и чинная школа. О ее выпускниках никогда даже газеты не сплетничают. Если бы ты не кончил Винчестера, ты бы давно стал любимчиком прессы.

– А ты хочешь, чтобы о Ките сплетничали в газетах?

– Ну да, по-хорошему, как о дяде Хилери. Ты ведь знаешь, что я предпочитаю твою родню по материнской линии, – Черрелов, хотя твой отец тоже очень милый.

– А я как раз думал о том, что Черрелы слишком упрямы и прямолинейны. Военная косточка.

– Это верно, но у каждого из них есть свои чудачества, и к тому же у них вид настоящих джентльменов.

– Мне кажется, ты хочешь послать Кита в Харроу только потому, что эта школа славится игрой в крикет.

Флер гордо вскинула голову.

– А если даже и так? Я послала бы его в Итон, только это уж слишком претенциозно; к тому же я терпеть не могу их бледно-голубую форму.

– Конечно, я пристрастен к моей школе, поэтому решай сама. Во всяком случае, школа, которая воспитала такого человека, как дядя Адриан, мне тоже подходит.

– Дядю Адриана не могла бы воспитать никакая школа, – сказала Флер. – Он пришел к нам прямо из палеолита. Но Черрелы – самая древняя ветвь в роду у Кита, и я хочу вывести в нем их породу, как сказал бы Джек Маскем. Кстати, я встретила его на свадьбе Клер, и он приглашал нас приехать к нему в Ройстон поглядеть его конный завод. Мне было бы интересно туда съездить. Джек выглядит как реклама охотничьего костюма; всегда очень элегантная обувь, при этом – удивительное умение сохранять непроницаемый вид.

Майкл кивнул.

– Джек – монета такой превосходной чеканки, что она почти перестала быть монетой.

– Напрасно ты так думаешь. Металла там еще сколько угодно.

– «Соль нации»… Никак не могу решить: в похвалу это говорится или в осуждение. Черрелы – лучшие представители своей касты, они не так чопорны, как Джек; но и глядя на них, я всегда чувствую, как много есть еще на свете такого, что им не снилось и во сне.

– Ну, дорогой, ведь не всякий может похвастаться христианским всепрощением!

Майкл бросил на нее пристальный взгляд. Но потом подавил желание сказать колкость и спокойно продолжал:

– Да, мне трудно сказать, где предел терпимости и сострадания.