Tochka vozvrata - Hairuzov

– Хорошо, расскажу. – Брюханов хитровато улыбнулся. – Было это в том же Киренске. Однажды захожу на посадку, а на полосе туман. Видимость ноль. – Брюханов сделал паузу. – Первый раз я промахнулся. Захожу второй раз. А у меня перед глазами горят красные лампочки критического остатка топлива. Я напряг всю свою волю, все умение и посадил самолет. Иннокентий Михайлович прибежал к самолету, решил поблагодарить меня за успешную и героическую посадку. Протягивает мне для рукопожатия руку, – Брюханов поднял над столом свою руку-лопату, – а я ее из-за тумана не вижу.

Анна оценила очередную байку Брюханова, долго смеялась.

– Вот на этой ноте закончим. Завтра рано вставать. Ты не огорчайся, отправим тебя, – сказал он Анне Евстратовне. – А к осени, думаю, откроем рейсы в Сурово, Коношаново, Чикан и Чингилей.

Утром в пилотской раздался стук. Приехал директор зверосовхоза – крепкий молодой парень с широким восточным лицом. «Скорее всего, из эвенков или якутов», – подумал я. На нем, вопреки утверждениям Ватрушкина о нелюбви местных к новомодным новинкам, была белая нейлоновая рубашка и черный костюм. «Должно быть, чтобы все видели – начальник!» – усмехнулся я и даже подумал, что он выглядел как жених, который приехал за невестой, чтобы отвести ее в загс.

– Ну, кого здесь надо забрать? – громко спросил он, увидев Брюханова. – А то мне позвонили из районо, сказали, Петр Митрич, встреть учительницу.

– Запоздал маленько, мы решили ее оставить у себя, – пошутил Ватрушкин.

– Раз вам она так понравилась, значит, и нам подойдет, – легко и просто в тон Ватрушкину рассмеялся директор. – У вас стюардесс, должно быть, хватает.

– Такой нет, – сказал Ватрушкин.

– Не все вам, но и нам что-то достанется.

Переговорив еще о чем-то с Ватрушкиным, Петр Митриевич погрузил в машину вещи Анны Евстратовны, и она, помахав нам рукой, села в кабину.

– Если что, ты обращайся, – сказал ей Брюханов. – Меня в Жигалове все знают. Даже собаки. Надо будет в город, всегда отправим.

– А ты взял у нее адрес? – поинтересовался у меня Ватрушкин, когда машина отъехала от аэропорта.

– А то как же! Северный полюс. Деревня Чикан, – отшутился я.

Запоздало, но все же я успел уловить в его голосе неизвестные мне ранее нотки, что дало повод предположить: моему командиру Анна Евстратовна пришлась по душе. Но чем?

Позже через кабину нашего самолета пройдут сотни людей. Войдут, посидят пару часов и выйдут. А вот Анна Евстратовна запомнилась. И дело даже не в первом моем полете.

Постепенно я начал привыкать к своей работе: чтобы экономить время, приходилось самому разгружать и загружать самолет, отчитываться за почту и посылки, питаться неизвестно где и чем придется, все на ходу, все на лету. И большой пилотской зарплаты, как это считали мои знакомые, тоже не было, хорошо, что выдали добротную летную спецодежду, она выручала во многих случаях, не надо было тратиться на нейлоновые рубашки и костюмы.

Но такие мелочи и неудобства совсем не огорчали, главное, я – летчик! На мое место хотели бы попасть многие, но именно я вытянул счастливый билет.

Особенно мне нравились полеты ранним утром, когда земля еще спала и самолет шел без единого толчка, как по хорошо укатанному асфальту, нравилось, что, пребывая в хорошем расположении духа, командир продолжал читать мне лекции.

– Всю работу в полете выполняет мотор, – уже набрав высоту и прикуривая очередную папиросу, не спеша начинал Ватрушкин.

«Очень тонкое замечание», – думал я про себя. Но уже не высовывался, а спокойно продолжал крутить штурвал.

– Не ты крутишь коленвал, а это он, трудяга, вращает винт, тянет нас вперед, – продолжал Ватрушкин свою мысль. – А те твои движения и навыки в пилотировании – поднять самолет от земли, отвернуть, удержать на курсе, где убавить, а где прибавить мощность мотору, – всему этому тебя научили еще в училище. Здесь перед тобой другая задача: безопасно долететь, посадить, выгрузить и загрузить самолет. Существует еще одна работа, невидимая и неслышная, – Ватрушкин стучал пальцем по лбу, – она происходит вот здесь, когда ты свой предстоящий полет должен увидеть, продумать, выстроить и предусмотреть все кочки, все овраги, всю дорогу, то есть учесть погоду, ветер, облачность, размеры площадок, на которые придется садиться, знать необходимое радиообеспечение, которым оснащена трасса. И даже знать, где будешь обедать и ужинать. Научишься брать с собой термос, бутерброды – на голодный желудок много не налетаешь. Да и гастрит заработаешь. Хорошо, когда пассажирский рейс – они вошли и вышли, а если рейс почтовый или грузовой и светлого времени в обрез, то ты уже не только летчик, но и грузчик, и кладовщик одновременно. – Тут я согласно кивал головой, приходилось иногда за минуты перебросить тонну груза.

– Кроме того, второй пилот несет ответственность за сохранность груза, и именно тебя начнут таскать, если что потеряется, – сквозь шум мотора долетал до меня голос командира. Почему-то мне казалось, что этими словами он напоминает мне про случай на складе, когда я опрокинул телегу с почтой. Но тогда Ватрушкин сделал все, чтобы меня не наказали, и я на собственном опыта уяснил, что инициатива – наказуема.

– Это еще не все: на оперативных точках порой приходится самому заправлять самолет, а тут надо держать ухо востро, что за бензин в бочках, нет ли в нем воды и грязи, – продолжал наставлять меня Ватрушкин. – И если остаешься на ночевку, то приходится быть и охранником. Вот такая наша работа. Но кто это знает? Тебя встречают и провожают по одежке и ценят за то, что ты – летчик, король неба. Свою работу надо делать с твердостью и надежностью – без крика и суеты. Принял командирское решение взлетать – взлетай! Запомни: суетливый летчик вызывает раздражение, а бегущий – панику. Микитишь?

Я кивал головой – микичу! Ватрушкин говорил обыденные вещи, и мне казалось, что делает он все это, чтобы заполнить паузу между взлетом и посадкой.

– Вон видишь поляну, там можно сесть в случае отказа двигателя, – говорил он, ткнув пальцем в стекло, – на эту площадку лучше садиться в горку, а то, не дай бог, откажут тормоза, тогда точно будешь в овраге. Без нужды не лазь в облака, в них и летом можешь поймать лед на крылья.

А при заходе на посадку Ватрушкин учил меня правильно строить расчет на посадку в случае отказа двигателя, бывало, показывал полет на минимальной скорости с выпущенными предкрылками, когда нас внизу, на дороге, точно стоячих обгоняли машины. Еще были советы, как определить на земле ветер, когда сам подбираешь для посадки площадку. Иногда для интереса он показывал посадку, после которой самолет почти без пробега останавливался, как вкопанный. С юморком Ватрушкин рассказывал, как еще на По-2 садился на баржу, когда надо было, спасая людей, срочно доставить на посудину врача. Мне нравилось, как Ватрушкин закуривает в кабине, втыкает коробок между тумблерами и, откинувшись, смотрит куда-то в одну известную ему точку. Запах папирос внушал мне неведомое доселе спокойствие и уют, если такое вообще возможно в маленькой и тесной кабине.

Я долго не мог привыкнуть, что буквально через час после вылета из Иркутска, с его шумом и суетой, попадаешь в совершенно иную, тихую и размеренную, жизнь далекого таежного поселка. У меня было такое ощущение, что самолет – как машина времени, откручивает дни и года в ту или иную сторону, бывало, сядешь, например в Караме, а там все, как сто, и двести лет назад; тут же, неподалеку от посадочной площадки, пасутся коровы, едва откроешь дверь самолета, как в кабину врывался запах свежескошенной травы, и тебя начинали атаковать оводы. Обычно первыми самолет встречали местные лайки, а неподалеку уже толпились встречающие и провожающие. Они с интересом смотрели на тех, кто прилетел, что привез, чтобы через несколько минут эта новость обсуждалась по всему поселку. Северяне привыкли жить оседло, и любая поездка, новый человек вызывали у них живейший интерес.

На этих маленьких таежных аэродромах к летчикам было свое, особое отношение. А старых пилотяг, как иногда они сами подшучивали, летающих сараев, знали наперечет. Про Ватрушкина и говорить было нечего, там он уже давно был своим человеком. Но и для меня, вчерашнего курсанта, нашлась своя ниша. Поскольку дело с посылками и иными передачами приходилось иметь мне, то и обратная связь осуществлялась через меня. Бывало, передашь из города посылку, тебе суют полмешка рыбы или кусок сохатины. Ты начинаешь шарить по карманам, чтобы рассчитаться, а тебе говорят: да чего ты суетишься, у нас этого добра полно, нам будет приятно, если ты возьмешь и угостишь кого-то.

В одном из полетов я наконец-то познакомился с Колей Мамушкиным, проступок которого позволил мне занять то место, которое до того было отведено ему. Мы прилетели по санзаданию в Чингилей и, поскольку врач уехал к больному, остались ждать, пока он проведет консультацию и поставит диагноз.