Так они жили - Елена Ильина-Пожарская

День шел по расписанию. Никаких отступлений не полагалось. Выражать какие-нибудь желания было строго воспрещено да и, как Женя убедилась, вело только к тому, чтобы все делалось как раз наперекор им.

— Тетя Аглая, а когда же я буду читать? — спросила Женя, когда распределение дня вошло в свою колею.

— Читать? Ты будешь мне читать два часа по-французски, по-немецки и по-английски, чего же тебе еще?

— Разве вы знаете, тетя, по-английски? — обрадовалась девочка.

— Нет… Но это все равно. Ты должна мне читать, чтобы не забыть произношения.

— А русские книги?

— Русских книг, приличных для благородной барышни, нет. И вообще я тебя предупреждаю, чтобы ты ко мне с расспросами не приставала. Ты должна ждать, когда старшие пожелают с тобой разговаривать, а сама начинать разговора не смеешь.

Женя не раз забывала последнее приказание, и сейчас же за это платилась. Ее сажали на время обеда на высокий неудобный стул, носом в угол и давали стакан воды и кусочек хлеба. Здесь нечего было ожидать, что Каля или няня принесут из кухни пирожков и жаркого, как после бабушкиного грозного оклика: «На хлеб и на воду!». Здесь сделать это было и трудно, так как у Аглаи Григорьевны было на счету все, до щепотки муки, да и некому, потому что прислуга не смела и подумать о подобной вольности.

Так прошло месяца полтора. Живая по натуре, несмотря на свою сдержанность, Женя чувствовала, что у нее точно замерзают и мозги, и душа. Занятия ее не интересовали. Приглашенные теткой учителя казались тоже подавленными величием Аглаи Григорьевны, преподавали по ее системе, то есть задавали кучу уроков «от селя и до селя» и, кончив свой час, поспешно срывались с места, не обменявшись с ученицей ни одним посторонним словом.

Женя ждала писем из дому и от тетки из Англии и не дождалась. Аглая Григорьевна поставила условием, чтобы ей не мешали, и запретила всякую переписку. Женя этого не знала и томилась и горевала, думая, что ее все забыли и что она в самом деле никому не нужна.

Игра в зале с Ольгой и Анютой вносила тоже мало развлечения в ее жизнь.

Сперва она все-таки надеялась сойтись и подружиться с теткиными воспитанницами, но старшая, Ольга, худенькая, смуглая девочка, сторонилась ее с угрюмой миной, а Анюта была и глупа, и пуглива, и только нелепо ухмылялась, когда Женя с ней заговаривала.

Поиграв минут десять в волан или серсо, причем не допускалось ни одного веселого возгласа, девочки брались за руки и молча ходили взад и вперед по длинной зале, слабо освещенной стенной масляной лампой в углу. Сидеть им в этот час запрещалось, и они непременно должны были как-нибудь двигаться.

Вздумала было Женя как-то вечером пробраться в девичью, но девушки, сидевшие, склонившись за работой, так упорно не поднимали голов, так лаконично отвечали «да-с» и «нет-с», что Женя удалилась совсем сконфуженная, а на другой день была наказана за нарушение теткиного приказания.

Все делалось тихо, без крика и брани, а дышать было трудно, и Женя с каждым днем чувствовала себя все несчастнее и несчастнее.

— Хоть бы кошка была или собака, — воскликнула она раз в отчаянии, прохаживаясь по зале с Ольгой. Анюты на этот раз почему-то в зале не было. — Слова не с кем сказать!

Ольга ничего не отвечала.

— Оля, неужели вам никогда поговорить не хочется? Ведь такая тоска, хуже монастыря.

— В монастыре-то рай, — отрывистым шепотом проговорила девочка, и в ее черных глазах мелькнул небывалый огонек.

— А вы почему знаете? — спросила Женя.

— Меня из монастыря взяли, я клирошанкой [15] была…

— А почему взяли? Зачем же вы ушли?

— Евгения Сергеевна, не разговаривайте вы со мной, Христа ради! Вам-то ничего, а мне…

— Что же вам будет? Ведь мы ничего худого не говорим?

— Не приказано, так и нечего… И то из-за вас уж форейтора Степана до полусмерти запороли, — а вы еще спрашиваете.

— Что? Как? Степана? — и Женя вспомнила слова Аскитреи при прощании о каком-то «фулейторе» Степке.

— Шш! Тише!.. Погубить меня хотите? — с ужасом воскликнула Ольга, побледнев как смерть. — Тетенька услышит, так…

Но, должно быть, Аглая Григорьевна достаточно убедилась в благонравии девочек и отменила приказание следить за ними, так как за этой беседой не последовало никакого наказания. Мало того, Жене удалось встретить Ольгу в коридоре и обменяться с ней несколькими словами.

Девочка умоляла рассказать ей, что сделали со Степаном и почему это случилось из-за нее.

— Оля, Христа ради, расскажите мне… Я, право, с ума сойду. Или пойду к тетке и прямо ее спрошу.

— Барышня, коли вы это сделаете… То утоплюсь! Мне все равно тогда. Если узнают, что я вам передала… Я уж и не знаю, что со мной сделают!

— Ну, я не скажу ничего, только расскажите.

— Теперь нельзя. Я с вечера к вам под диван заберусь… Ночью все и скажу, — и девочка бесшумно, но быстро убежала по коридору к черной лестнице.

Женя за вечерним чаем была очень взволнована. Щеки у нее горели, и всю ее время от времени охватывала дрожь.

— Ты простудилась? Покажи язык? Дай руку, лоб, — последовал допрос Аглаи Григорьевны, от которой ничего не ускользало.

— Я совершенно здорова! — последовал робкий ответ.

— Да, кажется, здорова. Отчего же ты красная? — продолжался допрос.

— Не знаю. Скоро шла. Я совсем здорова, тетя, — отвечала Женя и старалась быть такой, как всегда, чтобы не привлечь внимания тетки.

— Горькую воду! — приказала Аглая Григорьевна. — Ты выпьешь стакан, это тебе принесет во всяком случае пользу. Я еду к губернатору на бал, вернусь часа в два и зайду посмотреть, как ты спишь.

Женя безропотно покорилась. Она была в душе так обрадована, что тетки не будет дома и она может спокойно поговорить с Ольгой, что готова была не только выпить горькую воду, любимое лекарство Аглаи Григорьевны, но что-нибудь и похуже.

Глава XIV

Страшный рассказ

Боясь выдать себя излишней торопливостью, Женя дождалась обычных девяти часов, пожелала тетке спокойной ночи через дверь спальни, куда Аглая Григорьевна ушла одеваться на бал, и, сдерживая свое нетерпение, неторопливо поднялась по лестнице в свою комнату.

Там ее ждала Маша и, как всегда, молча помогла раздеться, обтереться водой, дождалась, пока Женя легла, и задала обычный вопрос:

— Больше ничего не прикажете?

— Нет, благодарю вас, Маша, спокойной ночи.

Маша удалилась, с трудом сдерживая улыбку, так как до сих пор не могла привыкнуть к такой неслыханной вежливости.

Оставшись одна, Женя приподнялась с подушки и с нетерпением прислушивалась к удалявшимся шагам девушки.

Затем она соскочила с кроватки и бросилась к дивану, широкая бахрома которого касалась пола.

— Оля, Оля, — прошептала она, — Маша ушла, выходи.

Ответа не было. Женя приподняла бахрому и при мерцающем свете лампадки убедилась, что под диваном никого нет.

Больше спрятаться было негде.

— Не пришла… Обманула… — с горечью подумала Женя и уныло забралась на постель.

Никогда еще ей не было так грустно. Она так надеялась узнать от Ольги, что случилось со Степаном, поговорить с ней, постараться завести с ней дружбу. Одиночество становилось ей не под силу. На нее находили минуты, когда ей хотелось плакать, кричать, биться головой об стену — словом, как-нибудь выйти из этого ужасного состояния мертвого покоя.

— Может быть, ей нельзя было уйти? — старалась себя утешить девочка. — Может, она придет завтра? Нет уж, видно, нечего ждать. Совсем я одна, совсем! Никому не нужная… Нелюбимая… И тетя Аня меня забыла, не пишет. И книг не посылает. Хоть бы здесь где-нибудь книжки были, хоть бы почитать было можно… Все, все отняли! — и Женя горько заплакала, уткнув голову в подушку.

В это время послышался шум колес, окрик кучера «пади!» — и девочка, приподняв голову, решила, что тетка уехала на бал.

Не прошло после этого и десяти минут, как скрипнула дверь и в комнату неслышно проскользнула маленькая белая фигурка.

— Не спите? — окликнула ее вошедшая Оля.

— Оля, милая, это вы! Я вас уж и ждать перестала! Вы в одной рубашке? И босая? Вам холодно, идите сюда на кровать, возьмите одеяло, закройтесь, — торопливо болтала Женя, не зная, как высказать свою радость.

— Ничего, не замерзну, — отвечала девочка, казавшаяся еще худее и бледнее без платья. — Я как узнала, что Аглая Григорьевна уедет, так под диван и не полезла… Незачем было. Теперь, поди-ка, весь дом пуст, обрадовались воле-то, хоть часочек-то дух перевести. Все теперь внизу, в людской, в комнатах хоть шаром покати, а Анютка моя спит, как тетеря, — и девочка совершенно неожиданно рассмеялась.

Этот смех так скрасил ее личико, глазки так весело засверкали, что Женя не могла удержаться и, притянув ее к себе, крепко поцеловала.