Аквамариновое танго - Валерия Вербинина

Преданный вам

Габриэль Форе.

P.S. Передайте мадемуазель Ксении, что я искренне раскаиваюсь».

Глава 8

Ужин на четверых

– Это мсье Габриэль Форе, а это мой брат Эрве. Мы очень рады видеть вас под нашим скромным кровом, мсье Форе.

Сухощавый высокий Эрве протянул журналисту руку и слегка поморщился, когда Габриэль слишком сильно пожал ее. Бланш улыбнулась и незаметно поправила цветок на платье. Брат и сестра были очень похожи друг на друга – русоволосые, с мелкими, аккуратными чертами немного вытянутых лиц, но Эрве казался более замкнутым, а Бланш – более застенчивой. Будь Габриэль Форе наблюдательнее, он бы сразу же отметил, что девушка тщательно готовилась к сегодняшнему вечеру, подвила волосы и наверняка долго выбирала платье, прежде чем остановиться на шелковом наряде персикового цвета, который она освежила, пришив несколько деталей, которые в Париже показались бы чересчур провинциальными, но ей самой были очень к лицу. Она казалась – и была – очень юной и хрупкой, но все это не трогало Габриэля. Длинные волосы Бланш, которые она тщательно уложила в простую, но милую прическу, казались ему старомодными, как и церемонный тон Эрве, которым тот заговорил с журналистом о его газете. Форе отвечал небрежно, но успел рассказать один или два анекдота, когда дверь растворилась, и лакей доложил, что прибыл кюре Моклер.

«Его что, тоже пригласили на ужин?» – удивился про себя Габриэль.

Он увидел седовласого господина с лохматыми бровями, высоко державшего голову, и хотя в облике кюре ничто не намекало на хитрость, низость или упрямство, инстинктивно фотограф сразу же почуял, что со священником придется нелегко. Взгляд серых глубоко посаженных глаз, каким кюре окинул заезжего проныру, не сулил Габриэлю ничего хорошего. Однако покамест были сказаны лишь первые, весьма любезные, слова, и вскоре Бланш пригласила гостей за стол.

По неопытности, а может быть, и от равнодушия Габриэль принял как должное и то, что к ужину было подано лучшее вино, и то, что хозяева постарались с самим ужином. Однако кюре сразу же заметил желание хозяев – по крайней мере, хозяйки – понравиться своему гостю и помрачнел. Историю с Лили Понс, которая благодаря его попустительству вселилась в прекрасный старинный замок и своим самоубийством оскандалила Поршер на всю страну, Моклер считал своим позором, и легко поэтому понять, что он не испытывал к заезжему газетчику никакой симпатии. Более того, узнав о цели путешествия Габриэля, кюре настоятельно советовал Бланш не принимать у себя этого залетного щелкопера, но по непонятной причине девушка заупрямилась. «Что она нашла в этом коротышке?» – неприязненно думал кюре, поглядывая на Габриэля, который как раз углубился в очередной редакционный анекдот. (Справедливости ради следует отметить, что сам кюре был ниже фотографа на два сантиметра.)

А Бланш между тем думала, что Габриэлю куда больше нравится говорить с Эрве, чем с ней, и что, если бы она не пригласила кюре, она бы – о да, она бы осмелилась немножечко накраситься, и тогда фотограф беседовал бы с ней с куда большим удовольствием. Мысль прийти накрашенной туда, где находится кюре Моклер, ей даже в голову не приходила, потому что было совершенно очевидно, что при виде косметики добрейший святой отец остолбенел бы, позеленел, побагровел, посинел, после чего его хватил бы удар, и он скончался бы прямо на полу большой столовой замка Поршер, обшитой дубовыми панелями.

Тут кюре произнес несколько слов, и Бланш, вздрогнув, подняла глаза.

– То, что вы рассказываете тут, подтверждает, что журналист – вовсе не христианская профессия, – назидательно промолвил Моклер.

Габриэль понял, что, дав волю фантазии и языку, чрезмерно увлекся и подал врагу повод для нападения. Тут с маленьким фотографом случилось то, что случалось вообще-то довольно редко, – он обозлился.

– Интересно, а кто решает, какая профессия достойна быть христианской, а какая – нет? – вызывающе спросил он. – Может быть, сам Христос говорил что-нибудь дурное о журналистах? Покажете место в Библии, где он это утверждает?

Отповедь получилась чрезмерно резкой, и Габриэль сразу же понял, что переборщил. С некоторой опаской он покосился на хозяев, но Эрве, который при всем своем уважении к кюре не слишком его жаловал, вовсе не выглядел недовольным, и по его тонким губам скользнуло подобие улыбки. А Бланш, казалось, только сейчас включилась в разговор и смотрела на Габриэля широко распахнутыми глазами.

– Вы, молодежь… – начал кюре, пытаясь сохранить лицо.

– А вот и десерт, – перебил его Эрве, который вовсе не желал перепалки за столом. – Как вы относитесь к грушам, мсье Форе?

– Плохо, – мрачно ответил фотограф. – Я их съедаю.

– Ну, тогда у вас будет повод отдать им должное, – засмеялся хозяин замка. – В этих краях растет видимо-невидимо груш, мы просто не знаем, что с ними делать.

– Ее гости, помнится, сломали самую старую грушу в саду, – сказала Бланш, ковыряя свой десерт ложечкой.

– Чьи гости?

– Лили Понс.

– Я и забыл, – признался брат.

Тут кюре решил перейти в наступление.

– Скажите, – начал он, обращаясь к Габриэлю, – зачем вам все это? Вы являетесь туда, где вас не ждут, тревожите покой почтенной семьи, не даете господину графу заниматься делами…

Господин граф Эрве де Поршер де Нобле де Вивонн нахмурился. Чего он не выносил, так это когда за него начинали говорить, словно он все еще маленький и сам не способен за себя постоять.

– Резонный вопрос, – к удивлению Бланш, заметил Габриэль. – Дело в том, что мой редактор, – он усмехнулся, представив, как баронесса Корф в качестве редактора сидит за огромным столом красного дерева и, куря одну папиросу за другой, правит тексты сотрудников, причем ухитряется одновременно отвечать на дюжины звонков и просьбы посетителей, – так вот, мой редактор считает, что Лили Понс вовсе не покончила с собой.

– Простите? – вытаращил глаза Моклер.

– Редактор думает, что ее убили. И кое-какие основания для этого имеются.

Брат и сестра обменялись ошеломленным взглядом.

– Это одна из ваших выдумок? – недоверчиво спросил кюре. Но в голосе его уже не было прежнего напора.

– Нет, но, согласитесь, все выглядит как-то странно. Дама не слишком горевала, когда потеряла мужа и сына, – об этом в один голос говорят все, кого я успел опросить. И тут ни с того ни с сего она кончает с собой. Кстати, откуда взялся револьвер?

Эрве слегка поморщился.

– Это был револьвер моего отца, – ответил он. – Мы забыли о нем… Он лежал в ящике комода.

– Заряженный?

– Э… Насколько я помню, нет.

– Получается, Лили Понс умела заряжать револьверы, – подытожил Габриэль, – тогда как в ее биографии ничто на это не указывает. Патроны лежали рядом?

– В другом ящике комода.

– Допустим, что в жизни Лили Понс произошло нечто экстраординарное, и поэтому она после сочельника ушла к себе наверх, достала револьвер, нашла патроны, зарядила его и выстрелила себе в голову. Но самое поразительное, что все гости сбежали, не дождавшись похорон. Словно они чего-то испугались.

– Не говорите вздор, молодой человек, – с неудовольствием пробурчал кюре. – Эта распущенная особа покончила с собой. Я понимаю ваше желание любой ценой привлечь внимание к той старой истории, но…

– Я всего лишь скромный журналист, месье, – возразил Габриэль, – и я нахожусь тут только потому, что получил задание. Мои желания совершенно ничего не значат, поверьте. Кроме того, если бы все было так ясно и просто, я бы написал обычный очерк о жизни девушки из Ниццы, которая стала звездой и плохо кончила. Самоубийство, если вы не в курсе, ценится публикой так же высоко, как и убийство, и нам нет нужды ничего выдумывать. Но есть еще одна проблема, – он поколебался, стоит ли выдавать главный козырь, и, поглядев на напряженное лицо Эрве, решился. – Люди, которые в день ее гибели находились в замке, стали умирать один за другим.

– О! – вырвалось у Бланш.

– При загадочных обстоятельствах, – добавил Габриэль, верный себе. – И редактор думает, что это каким-то образом может быть связано с тем, что произошло здесь в 1915 году.

– Это все ваши выдумки, – заявил упрямый кюре.

– А кто умер? – спросил Эрве.

– Адвокат Гийо и Оноре Парни, владелец мюзик-холла.

– Надо же, – пробормотала Бланш, – как странно… Когда я прочитала об их смерти в газетах, я тоже вспомнила, что они были среди гостей.

– А вы знали гостей? Вы были тогда в замке?

– Мы уехали к троюродной тетке, но потом ее дом попал под обстрел. Мы вернулись сюда и какое-то время жили у кюре, – сказал Эрве. – В замок не заходили, но видели издали и мадам, и ее гостей. – В его серых глазах мелькнули непонятные огонечки. – И вы совершенно правы – она ничуть в те дни не убивалась. Только и было слышно, что ее смех и громкий голос. И в трауре она не была – носила светлые наряды и красилась ярко-красной помадой.