Сложенный веер - Сильва Плэт

Спустя полгода на ежегодном приеме в честь дня рождения королевы уже не меньше десятка лордов представили своих новых леди. Шуршали бархатные платья с широкими рукавами, скрывающими бледные тонкие кисти, и воротниками, беззастенчиво открывающими точеные плечи, переливались пышные волны черных и серебристых волос, в которых сверкали лучшие самоцветы Умбрена, шелестели тихие голоса. Смотрели с любовью и грустью на высоких даров, несущих изогнутые и прямые мечи, задумчивые глаза с поволокой, и плыли по залам дворца дурманящие ароматы садов Ямбрена, отнятые у синих и золотистых циконий, цветущих только в светлые ночи июля. Ибо все органы чувств должны были радовать деле Аккалабата, наполняя своих даров новым желанием жизни. Утонченные и уверенные в себе, стройные, гордые, источающие внутреннюю силу и завораживающе изящные в движениях, эти новые деле не были похожи на прежних спутниц аккалабатских даров и тейо — измученных болезнями, с землистыми лицами и напряженными от попыток держаться прямо спинами.

Впервые за много лет на королевском приеме танцевали. Седовласый мажордом сбился с ног, пытаясь втолковать молодым слугам, в каком порядке подают блюда и наливают вино, если за столом присутствуют не только кавалеры, но и дамы. Начальник королевской охраны, потея от напряжения, судорожно перелистывал извлеченный с верхней полки библиотеки том «Придворного этикета». Пыль с обложки забилась ему в нос, отчего он безудержно чихал весь вечер, но благородные пары были пропущены во дворец и отправлены по домам со всей возможной благопристойностью.

И королева вздохнула спокойно. Сексуальная трансформация, открывающая перед дарами новые перспективы, получила название дуэм («вторичная плоть»). Указ, задним числом санкционирующий произошедшее, был подписан на следующий день. Гораздо больше времени заняла разработка Регламента дуэма, которую на протяжении нескольких лет сопровождали слезы и кровь, заказные убийства и то тут, то там вспыхивавшие искры клановых войн. Была даже усилена охрана территории военного корпуса, в котором учились мастерству владения мечом, рукопашному бою, тактике и стратегии юноши из семейств, не преуспевавших в военном искусстве и не имевших потому права с восьми до двенадцати лет держать своих отпрысков в замках.

Но спустя пять лет споры по поводу правила первенства, составлявшего основу Регламента, прекратились, Империя расправила могучие крылья и обратила свой взор на все еще неподвластные ей земли по обе стороны своих владений. Королева официально провозгласила завершение века борьбы за жизнь и начало века завоеваний.

И стало так. И доныне при рождении не знает своей судьбы ни один лорд Аккалабата. Самые разумные из молодых даров предпочитают об этом не задумываться: точить и полировать клинки, скакать на ямбренских породистых жеребцах по извилистым горным тропам или скалистым берегам Эль-Эсиля, пролетать редкими ясными ночами над бурлящим Эль-Зимбером, всей кожей впитывая его холодные брызги, убивать и умирать за свои земли, за королеву, сходить с ума от скуки в лагерях, усмиряя мятежные пограничные замки. Вернувшись в родные стены, сбрасывать перчатки и плащи на руки подоспевшим слугам, снимать мечи, приказывать ледяного белого с собственных виноградников и неспешно цедить его в каминном зале, перебрасываясь редкими словами с другим высокородным даром, чей замок возвышается в нескольких милях за полосой леса, с другом, с которым сидели за одной партой в корпусе и стерли о крылья и спины друг друга уже не один набор щеток и шпателей для альцедо. Белый туман укрывает подножия равнинных замков, цепкие тени карабкаются по стенам горных твердынь, и хорошо, и в открытый балкон смотрит обеими мутными лунами зеленая ночь Аккалабата.

Но против природы и обязательств перед кланом не пойдешь.

И в какой-то день старший из двух даров отставит бокал на резной деревянный столик, замолчав на середине фразы, и, неотрывно глядя в черные или светло-серые глаза напротив, медленно встанет, зайдет за спину, положит руки на плечи… Потянет на себя, запрокидывая голову — тому, с кем два дня назад вместе стаскивал грязные знамена со стен поверженного города (еще на несколько километров раздвинулись границы Аккалабата) — и вопьется губами в губы. Или неловко прикоснется, лишь намечая желание поцелуя. Второму ничего не остается, кроме как ответить, ведь ты старший дар — старший по крови и по возрасту (пусть хоть на несколько дней) — и у тебя право первого — право каруна. Вы оба знали об этом праве, когда в первый раз в бою прикрывали друг другу спину, когда в первый раз он провел щеткой по твоим спутанным перьям, когда пришла твоя очередь утешать, защищать, гладить по волосам, усмиряя тягучую боль. Ты уводишь его в спальню, суетливо раздеваешь (сколько бы тебе ни было лет, но это твой — и его — первый раз)…

На следующий день он не выходит из комнаты, а ты, встав пораньше, отправляешься в тот самый замок за полосой леса. Ты входишь туда, как к себе домой. Тебя и раньше принимали здесь как своего, но теперь как хозяина. Ты объявляешь челяди, что их лорд больше не вернется, а ты намерен посетить их через пару недель вместе со своей деле, которая, несомненно, будет расстроена, если обнаружит какой-то непорядок. Дворецкий, садовник, оружейник смотрят в землю, шепчутся, но почтительно кланяются тебе и обещают, что постараются, что госпожа будет довольна.

Ты возвращаешься домой вечером, после отчаянной скачки под грохочущим ливнем по бездорожью, через канавы, прорезающие необработанные поля, сквозь ветки прибрежной рощицы, расцарапавшие тебе лицо, через мелкую речушку, разделяющую (вчера разделявшую) два дариата. Или после яростного, бессмысленного полета сквозь сухой, как твои глаза, воздух над истомленной долгим ожиданием дождя землей. Слуги смотрят на тебя с почтением — их господин обзавелся деле. Им не предстоит встречать другого дара с новой госпожой. Детки пойдут, веселые холостяцкие пирушки и тихие вечерние молчания у огня (на двоих, для двоих) сменятся изысканными балами, куда будут съезжаться женатые соседи со своими деле.

Радостные хлопоты захватывают домочадцев. Садовник с утра пораньше заложил под окнами клумбу («На ней будут золотые и розовые циконии, мой господин. Цикония — это цветок счастья. Пусть все у Вас будет хорошо»), а кастелянша успела перетряхнуть все гобелены на нижнем этаже, и управляющий жалуется, что она требует денег на новый обеденный фарфор. Где господин изволит ужинать? У себя или в большой столовой? Да, все, конечно, понимают, что новая деле сегодня не выйдет. Завтрак и обед, изысканно сервированные на подносе у ее дверей, остались нетронутыми.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});