Сложенный веер - Сильва Плэт

Маршалу Ее Величества было двадцать два, начальнику штаба — двадцать один. Отсутствие деле ощущалось ими как походное неудобство, женщины итано — как безусловное табу, а детская дружба всего лишь как проявление предусмотрительности. Поэтому когда на следующее утро, проснувшись в одной кровати со своим другом детства и отведя рукой в сторону его крыло, чтобы дружески чмокнуть того в спинку, Дар-Эсиль ощутил, что крыло само по себе, а спина сама по себе, он сдавленно захрипел и зажмурил глаза с намерением никогда больше в течение ближайших пяти минут не возвращаться в этот мир, столь ужасно устроенный и полный разочарований. Но изворотливый и предусмотрительный мозг продолжал работать по подсказке не желающего терпеть неудобства тела.

Воспользовавшись тем, что Дар-Акила не подавал пока никаких признаков жизни, маршал выбрался из постели и, в чем был, уселся за походный письменный стол. Через несколько минут, уже одетый, он отдавал стоящей у входа охране приказ как зеницу ока стеречь находящегося в палатке начальника штаба, оказавшегося внезапно шпионом и предателем, при этом внутрь не заходить и не заглядывать под страхом смертной казни. В течение следующих пяти дней вялотекущей осады в палатку входил только сам Дар-Эсиль, оставался там подолгу, вынес один раз какой-то тюк окровавленных тряпок (охрана сразу догадалась, что маршал сам по-дружески пытает Дар-Акилу). На шестой день был отдан приказ к штурму, к вечеру на развалинах вражеской крепости пылали костры аккалабов, а ночью маршал Дар-Эсиль отбыл в столицу, чтобы «ни одна сволочь не успела доложить Ее Величеству о победе раньше, чем он». Однако, несмотря на спешку, маршал все же нашел время заехать в родовой замок и провести там некоторое время, оставив часть свиты и лошадей.

Известие о долгожданной победе несколько подняло настроение королевы на фоне преобладающих печальных новостей, и Ее Величество даже не сразу впала в ярость, когда Дар-Эсиль, вручив ей акт о капитуляции и вражеские знамена, снова опустился на одно колено и попросил разрешения сочетаться браком с прекрасной деле, с которой его давно связывают нежные отношения. В зале воцарилось недоуменное молчание. Дар-Эсили никогда не отличались чувством юмора, поэтому принять заявление маршала за идиотскую шутку было труднее, чем предположить, что это следствие помутнения рассудка, вызванное тяжелым ранением в голову. Сама идея, что, находясь в течение трех месяцев исключительно на полях сражений, маршал получил в свое распоряжение то, чего днем с огнем не могли сыскать придворные дары, казалась абсурдной. Но череп Дар-Эсиля под копной серебристых волос выглядел целым, голос звучал твердо, и никаких признаков тихого помешательства высокородный дар не выказывал. Так что королева не нашла ничего лучше, чем спросить голосом, каким обычно разговаривают с больными:

— Ммм… а скажите, сиятельный дар, Вы уверены?

— В чем? — поинтересовался по-прежнему склоненный у трона Дар-Эсиль. — В том, что я хочу сочетаться браком? В том, что у нас с моей избранницей нежные отношения? Или в том, что она — деле?

Королева вдохнула с шумом, не подобающим деле королевской крови:

— Во всем этом сразу, мой лорд.

— У вас есть какие-то сомнения, Ваше Величество, что я могу отличить деле от дара? Или от женщины итано? — в голосе маршала зазвучали ядовитые нотки.

— Вы три месяца были вдали от столицы. Наверное, слухи о том, сколько деле мы потеряли за это время, не доходили до действующей армии, — печально проговорила королева, уже овладев собой. — Не говорите мне, лорд, что шутите так жестоко.

— Ваше Величество, это не только не шутка, и более того — не жестокая. Это мой подарок Вам, властительнице Аккалабата, стоящий десятка таких знамен, которые я только что положил к Вашим ногам. И если мне будет позволена аудиенция наедине…

Королева была не только озабоченной судьбой своих поданных властительницей, но и женщиной, снедаемой любопытством. И аудиенция в самом надежном и защищенном от чужих ушей покое дворца была немедленно предоставлена Дар-Эсилю. Длилась она ровно десять минут, после чего к королеве срочно были вызваны старейшие дары. Трое из них вылетели из кабинета Ее Величества как ошпаренные спустя полчаса после начала собрания, и до самой смерти ни один из них так и не подал руки лорду Дар-Эсилю. Остальные просидели за закрытыми дверями до рассвета. Только несколько крылатых теней метнулись в холодный туман из занавешенных окон, растворились в сумрачном воздухе по направлению к владениям Дар-Эсилей и вскоре, рассекая зеленую ночь, вернулись обратно.

Утром не успели еще герольды объявить о предстоящем бракосочетании верховного главнокомандующего Аккалабата, а старейшие дары уже стучались в окна своих сыновей. Взметали пыль с широких подоконников их крылья, когда обессиленные они падали в комнаты и шептали на ухо. О том, что теперь есть надежда и у даров Аккалабата будут новые деле. Не все лица освещались радостью при этих известиях, передаваемых торопливым шепотом, некоторые из молодых даров содрогались от отвращения, другие — разражались крепкими ругательствами и хватались за мечи.

Имя лорда Дар-Эсиля эхом повторялось во всех знатных домах Хаяроса и замках от долины Эсиля до хребтов Умбрена — с завистью, с ненавистью, с презрением, с восхищением, пока спустя месяц он торжественно не въехал в столицу и его деле, не скрытая ни черным капюшоном, ни струящимися вуалями, под которыми прятали свои уродства благородные женщины Аккалабата, не заставила замолчать последние сомнения даров. Она была принята при дворе и доверительно сообщила королеве об ожидающемся прибавлении в семействе ее самого верного вассала. Эта новость, которую венценосная особа обещала держать в строжайшей тайне, в тот же день стала известна далеко за пределами садов Хангафагона. Мечом была перерублена нить судьбы в храме прекрасной Луллулы — первой королевы, пришедшей на Аккалабат с родной планеты даров, жрецы воскурили сухие листья чалов и вознесли моления за здравие, а не за упокой.

Спустя полгода на ежегодном приеме в честь дня рождения королевы уже не меньше десятка лордов представили своих новых леди. Шуршали бархатные платья с широкими рукавами, скрывающими бледные тонкие кисти, и воротниками, беззастенчиво открывающими точеные плечи, переливались пышные волны черных и серебристых волос, в которых сверкали лучшие самоцветы Умбрена, шелестели тихие голоса. Смотрели с любовью и грустью на высоких даров, несущих изогнутые и прямые мечи, задумчивые глаза с поволокой, и плыли по залам дворца дурманящие ароматы садов Ямбрена, отнятые у синих и золотистых циконий, цветущих только в светлые ночи июля. Ибо все органы чувств должны были радовать деле Аккалабата, наполняя своих даров новым желанием жизни. Утонченные и уверенные в себе, стройные, гордые, источающие внутреннюю силу и завораживающе изящные в движениях, эти новые деле не были похожи на прежних спутниц аккалабатских даров и тейо — измученных болезнями, с землистыми лицами и напряженными от попыток держаться прямо спинами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});