Америка справа и слева - Борис Стрельников

— Пойдем покурим. — Вашингтонец толкает локтем некурящего Москвича. — Измени хоть раз своему правилу. Иначе маэстро умчится на телестудию, так и не оставив нам своих визитных карточек.

В коридоре мы сталкиваемся с ним нос к носу.

— Господин художник, — обращается к нему Вашингтонец, — можно задать вам один творческий вопрос? Как мы получились на ваших полотнах?

Щеки художника заливаются краской.

— Простите, но я вас, кажется, не рисовал, — мямлит он в смущении.

— Мастера всегда скромничают, — подбадривает его Москвич. — Но нам почему-то кажется, что вы нас рисовали.

— Вполне возможно, — мнется художник. — Но, очевидно, это были только наброски.

— Отлично! — успокаивает его Москвич. — Покажите наброски хотя бы в порядке консультации. Разумеется, если это не нарушает свободы творчества.

Художник растерянно открывает альбом. Батюшки! Да он, оказывается, карикатурист!

— Что, не нравится? — суетится художник. — В таком случае я не отдам рисунок на телевидение, а помещу в свою коллекцию. У меня дома прекрасная криминалистическая галерея. Я был на процессе Джека Руби в Далласе, и сделал несколько очень удачных портретов. Есть немало других уникальных работ.

Перспектива оказаться в одной галерее с уголовными элементами кажется нам не совсем привлекательной.

— Отдайте лучше на телевидение, — советует Вашингтонец.

— Но ведь вам не очень понравилось…

— Нет, почему же? — поддерживает Вашингтонца Москвич. — Рисунок что надо. Чувствуется школа и вообще…

Из-за неплотно прикрытой двери, ведущей в зал судебного заседания, слышится какой-то шум, и мы спешим туда.

Прибежали мы как раз вовремя, чтобы присутствовать при блестящем проявлении американской демократии.

— Замолчать! — визжал судья Хоффман и что было силы лупил судейским молотком по столу. От доброго дачного деда, каким он казался нам еще полчаса назад, не осталось и следа.

— Я прикажу заклеить вам рот и приковать к стулу! — вопил судья, потрясая молотком над головой.

У стола подсудимых, смело, глядя судье в глаза, стоял молодой курчавый негр. Это был Бобби Сил, один из лидеров партии «Черные пантеры».

— Я отказался от защитника, — говорил Сил, не обращая внимания на крики судьи, — я сам защищаю себя, и вы не имеете права лишать меня слова…

Взъерошенный, как петух после драки, судья плюхнулся в кресло и пальцем поманил полицейского офицера. Тот на цыпочках помчался к судье, поддерживая левой рукой позвякивающие на бедре наручники. Выслушав судью и кивнув, офицер опрометью кинулся из зала.

Продолжая говорить, Бобби Сил, подобно профессору, читающему лекцию, делал шаг от стола то в одну, то в другую сторону.

— Что вы там шляетесь по залу! — снова взвился успевший отдышаться судья. — И замолчите же, наконец! Я вас все равно не слушаю.

— Вы хотите запугать тех, кто выступает против войны, против всей социальной и политической системы, — громко сказал Сил.

В зал входят трое полицейских во главе с офицером. Судья кивает им головой. Полицейские молча подходят к Силу.

Дальше все развертывается как в посредственном голливудском боевике. Полицейские профессиональным приемом хватают Сила за руки и за голову. Секунда, и щелк, щелк — руки Сила в наручниках. Другая секунда — щелк, щелк — и руки Сила, опущенные по швам, прикованы к ножкам стула, на который он усажен силой.

В зале поднимается невообразимый шум. Кричат подсудимые. Вопит судья. А полицейские продолжают возню вокруг Бобби Сила. Они окружили его, и нам не видно, что они там с ним делают. Но вот они расступаются, и нам открывается незабываемая картина: рот скованного Бобби Сила заклеен широкой клейкой лентой.

В неожиданно наступившей тишине слышно, как шуршат по бумаге карандаши художников. Но вот шум и крики раздаются с новой силой.

— Прекратите эти средневековые пытки! — кричит адвокат подсудимых. — Вы обесчестили закон, судья Хоффман. Мне стыдно, что я американский юрист…

А судья тихонько, беззлобно посмеивается. Он снова похож на чудаковатого дедушку.

Мало-помалу шум стихает. Теперь справа от судьи под сенью какой-то по-домашнему уютной зеленой лампы сидит свидетель обвинения полицейский Пирсон. Под! видом студента он затесался в ряды демонстрантов, когда, по его словам, в полицию полетели камни и бутылки.

— А может быть, вам это показалось? — спрашивает его адвокат.

— Как мне могло показаться, когда я сам кидал? — тупо глядя на судью, говорит провокатор.

Судья пошлепывает тонкими старческими губами и окидывает свидетеля взглядом, в котором отчетливо читается: «Ну и болван же ты, братец! Этакое сморозил, дубина!»

— Перерыв! — объявляет судья вслух, и взметнувшиеся полы черной мантии, как крылья, стремительно уносят его в боковую комнату…

Если бы рядом с нами сейчас был мистер Адамс, он бы, наверное, сказал:

— О нет, джентльмены! Вы ничего не понимаете. В Чикаго должен, обязательно должен быть памятник полицейскому. Чикаго достоин этой чести.

ПОЛИЦЕЙСКИЕ И ГАНГСТЕРЫ

Считается, что полицейское управление города Чикаго по своей организации не имеет себе равных в мире.

Считается также, что в том же городе Чикаго орудуют самые отпетые бандиты, самые зверские налетчики, самые наглые похитители детей.

— И то и другое совершенно справедливо, — говорили нам знакомые чикагцы. — На этот счет имеются точные официальные данные.

Нам же все это казалось странным и противоречивым. В самом деле, почему так мирно уживаются чемпионы мира — полицейские и чемпионы мира — воры? Как возник столь диковинный симбиоз?

Получить компетентное разъяснение можно было либо у гангстеров, либо у полицейских Полицейское управление, как указывал городской справочник, помещалось по улице Стейт-стрит, 1121. Адресами гангстеров мы тоже располагали, но, посоветовавшись между собой, решили первый визит нанести все-таки властям.

В вестибюле полицейского управления за белым столом сидели сержант и пятеро полицейских.

— У вас что-нибудь случилось? — сухо спросил сержант.

— Нет, ничего. Но мы бы хотели познакомиться с работой полиции города Чикаго.

— А вы, собственно, кто такие?

Мы протянули рекомендательные письма.

— «Правда»?

За столом дежурных возникла финальная сцена из «Ревизора». Молчание длилось долго. Затем сержант снова прочел наши бумаги, вопросительно взглянул на нас, развел руками и сказал своим товарищам:

— Ничего не понимаю. Пойду доложу.