Созвездие Ворона - Вересов Дмитрий

С первым осколком вышел забавный казус. Никита заприметил его среди камней уже издали, он блестел, отражая солнечный свет. Мелькнула мысль о сокровищах, которые иногда выносит на берег море. Затонувшие корабли, флибустьеры, пиастры… Он подошел не спеша, словно не желая признаваться перед самим собой в романтической глупости. Или глупом романтизме. От перемены мест слагаемых, как известно, ничего не меняется. К тому же пляж, как всегда, был пустынным и других претендентов на загадочную блестяшку не было. Так, во всяком случае, думал Никита.

Но это было не так. Ему оставалось шагов десять, когда за спиной послышалось хлопанье крыльев…

Он инстинктивно пригнулся. Черная птица опустилась на песок и выдернула из него то самое — блестящее. Это был ворон. Скорее всего, его тоже привлекла сверкающая штуковина. Углядел с холмов и спустился, опередив человека. Ворон посмотрел на Никиту, застывшего на месте. Отчего-то побежали мурашки по коже. Птица выковыряла приглянувшийся предмет из песка. Накатившая волна едва не коснулась ее лап. Ворон подскочил на месте, но не взлетел, покосился на Никиту. Теперь осколок блестел в его клюве. Захаржевский, все еще подозревавший в стекляшке драгоценный изумруд с пиратского брига, крикнул и взмахнул рукой, надеясь, что ворон выронит добычу. Сыр выпал, с ним была плутовка такова. Может, с вороной было бы проще, но ворон лишь перехватил осколок покрепче и взлетел, махая широкими крыльями.

С моря уже приближались две большие чайки, надрывно крича. Это была их территория, и если бы ворон не поспешил убраться, ему несдобровать.

Никита посмотрел вслед птице.

Известно, сколько всякого добра находят в их гнездах. В тот же день ему «посчастливилось» найти еще один такой осколок, хотя вообще попадались они нечасто. Словно море поспешило успокоить его.

Здесь, на побережье, его мысли приобретали философское направление. Да, Петербург стоит у Балтийского моря, лучше сказать — при Балтийском море. Но здесь все было по-другому. Здесь море заполняло горизонт, оно было у самых ног, а не где-то за заливом и дамбой.

Море напоминало о вечности, пред которой человеческая жизнь — всего лишь краткий незаметный миг. И чем наполнен этот миг, важно лишь для того, чья эта жизнь… Не очень это христианские мысли, подумалось ему. Вот так, живя с бабкой, которая неведомо что практикует, сам станешь или язычником, или кем еще похуже. Впрочем, где она, эта грань, отделяющая свет от тьмы?..

В одну из таких прогулок он нашел небольшую пещеру у подножия скалы недалеко от воды. Чтобы войти внутрь, нужно было немного пригнуться. Сразу всплыла в памяти сцена из «Макбета», где три колдуньи варят в котле мерзость, обсуждая свои грязные делишки.

В пещере были следы костра. Никита усмехнулся — ведьмы, видимо, исчезли, услышав его приближение.

Он прошел внутрь, разглядывая закопченную стену.

— Добрый день!

Никита резко обернулся. В проходе стояла невысокая девушка — ей даже не нужно было пригибаться, чтобы войти. Она стояла на пороге и смотрела на него. Светлые волосы, зеленые глаза. Тонкая девичья фигурка на фоне моря пробудила в нем на мгновение непонятное волнение. Он даже не обратил внимания на то, что она слишком легко, не по сезону, одета.

— Здравствуйте! — он приподнял шляпу и пошел к выходу.

— Я потеряла здесь вчера сережку и искала… Вы не находили? — в глазах девушки было беспокойство: вещь была, видимо, ей дорога.

— Нет! — сказал он и секунду спустя, подумав, добавил: — Ее мог взять ворон!

— Ворон? Вы серьезно?

— Абсолютно.

— Если найдете, верните мне, пожалуйста, — она назвала адрес, «его» деревня, конечно. Других поблизости не было. Он пообещал вернуть.

На другой день он не пошел, как обычно, к морю, а, оставив Анну Давыдовну в привычной компании, поднялся наверх. Задержался у двери из любопытства. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, вспомнилась детская поговорка.

Голоса были почти не слышны, а то, что долетало до его слуха, звучало полной тарабарщиной.

Бабка шептала, приговаривала что-то. Ворожит, что ли? Слышно было, как она что-то спрашивает и, судя по продолжению, — получает ответ. Может быть, спиритизм? С Пушкиным разговаривает. А тот ее материт. Говорят, что он всегда матерится, когда его вызывают. Или, может, с Лермонтовым?

Все обернулись, когда он появился на пороге. Никита поздоровался, скользнул взглядом по лицам. По большей части знакомым — Хэмиш, еще несколько ведьм, как он про себя окрестил всех шотландских знакомых Анны Давыдовны.

— Постой, постой! — она ухватила его за рукав. — Ты-то нам и нужен!

— Ммм… — сказал он растерянно, — я вообще-то православный, бабушка. А у вас тут…

— Шабаш! — закончила она и укоризненно покачала головой. — Не рассуждай о вещах, в которых ничего не понимаешь!

«Где уж нам чаи-то распивать!» — подумал Никита, но вслух ничего не сказал, только нахмурился. Впрочем, бабка явно не собиралась его и слушать. Ухватила цепко за локоть. Словно птичья лапа, отметил он про себя. Удивительно сильна и не вырвешься. Он послушно прошел за ней.

— А то, что православный, это хорошо! — ласково сказала она, заглядывая ему в глаза. — Одно другому совсем не помеха. Если есть в тебе вера, если не по названию только христианин, то она нам всем поможет сейчас. И тебе в первую очередь! Не бойся, никто тебя есть не будет!

Одна из присутствующих дам, ранее Никитой не виденная, черноглазая и чем-то похожая на Джину Лоллобриджиду в старом «Фанфане-Тюльпане», улыбнулась ему слегка кокетливо.

«Точно, шабаш! — решил для себя Никита. — Сейчас начнется оргия. Это даже интересно, товарищи!»

Анна Давыдовна взмахнула связкой прутьев, похожих на розги, опрыскала его водой.

— Черт знает, что такое… — прошептал он смиренно.

— Никто тебе не хочет вреда! — повторила она.

Никите тут же пришел на память его первый визит к стоматологу в шесть лет. Что-то подобное говорили и тогда. И были совершенно искренни. Только вот ощущения были кошмарные.

Все кончилось неожиданно быстро. Во всяком случае, Никите показалось, что все утратили к нему интерес.

— Так я могу уже идти? — робко сказал он.

— Иди, иди! — сказала Анна Давыдовна, а молодая красотка подмигнула, улыбнувшись.

Никита поклонился собравшимся, сам не зная зачем. Так старомодно вышло, но, с другой стороны, почему бы не поблагодарить за заботу? Пусть и не вполне ясно, в чем она там выражается.

Войдя к себе в комнату, он плотно притворил дверь и вздохнул с облегчением.

«Надо собираться обратно, в Россию, — подумал он. — А то так и свихнуться недолго, вот что!»

Он вздохнул и прислушался к звукам, доносившимся из комнаты. Колдуны не собирались разлетаться по домам. Вместо этого они завели какое-то жуткое пение. Никите показалось, что он различил голос Хэмиша и той черноглазой чертовки. Нужно было им оставить его для аккомпанемента, зря, что ли, у нее там в углу пианино стоит, антикварное, раздолбанное, правда, донельзя. А почему бы и нет?! Приходилось и на утренниках играть, и на комсомольских собраниях. И вновь продолжается бой, и сердце тревожно гудит. И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди… Да, эта компашка и Ильича подняла бы из могилы. Принесли его домой, оказался он живой. И новый год у них начинается аккурат в октябре — после Самхейна… Мысли неожиданно начали мешаться, Никита почувствовал необыкновенную усталость. «Опоили», — мелькнуло в голове. Так ведь вроде бы и не пил ничего. Вот накурено было жутко, так почему же они сами не окосели? Потому что привыкли. Нужно было сразу сматываться, как только он увидел всех этих шутов гороховых, извиниться — и к себе. И ключ на замок. И никаких улыбочек, подмигиваний, прочего.

Он задержался у двери. Может, стоило вернуться и сказать Анне Давыдовне о том, что с ним сейчас происходит? Может быть, это последствия похищения — кто знает, что ему там кололи? Потом махнул рукой и устроился на кровати — прямо в одежде, поверх одеяла, вытащил подушку. Взбить ее уже не было сил. Едва голова коснулась ее, Никита провалился в долгий и странный сон.