История одного преступления - Виктор Гюго

Ардуэн, председатель Верховного суда, был прежде председателем суда присяжных. Человек религиозный, непреклонный янсенист, считавшийся среди своих собратьев «неподкупным судией», он был проникнут идеями Пор-Рояля, усердно читал Николя, принадлежал к роду тех старых судей из Маре, которые ездили в суд верхом на мулах; теперь мулы вышли из моды, и тот, кто навестил бы председателя Ардуэна, не обнаружил бы в его конюшне упрямства — так же, как и в его совести.

2 декабря в девять часов утра два человека, поднявшись по лестнице к Ардуэну, в доме № 10 на улице Конде, встретились у его дверей. Один из них был Патайль, другой известный адвокат кассационного суда, бывший член Учредительного собрания Мартен (от Страсбурга). Патайль пришел с тем, чтобы предоставить себя в распоряжение Ардуэна.

Прочитав объявления о перевороте, Мартен (от Страсбурга) прежде всего подумал о Верховном суде. Ардуэн провел Патайля в комнату рядом со своим кабинетом, а Мартена, желая говорить с ним без свидетелей, принял в кабинете. Когда Мартен потребовал от него созыва Верховного суда, он просил предоставить ему «свободу действий», заявив, что Верховный суд «исполнит свой долг», но что прежде всего ему нужно «обсудить вопрос со своими коллегами», и закончил следующими словами: «Это будет сделано сегодня или завтра».

— Сегодня или завтра! — воскликнул Мартен (от Страсбурга), — господин председатель, спасение республики, может быть спасение страны, зависит от того, что предпримет или не предпримет Верховный суд. На вас лежит большая ответственность, подумайте об этом. Те, кто представляет верховное правосудие, обязаны исполнить свой долг не сегодня или завтра, а сейчас же, немедленно, не, теряя ни минуты, не раздумывая ни мгновения.

Мартен (от Страсбурга) был прав. Правосудие не терпит отлагательств.

Мартен (от Страсбурга) прибавил:

— Если вам нужен человек для решительных действий, предлагаю вам себя.

Ардуэн отклонил это предложение, заверив Мартена, что не будет терять ни минуты, и просил его дать ему возможность «посоветоваться» со своим коллегой Патайлем.

Он действительно созвал Верховный суд к одиннадцати часам; встреча была назначена в библиотеке.

Судьи явились точно в условленное время. В четверть двенадцатого все были в сборе. Патайль пришел последним.

Заседали у краешка большого стола, покрытого зеленым сукном. В библиотеке больше никого не было.

Никакой торжественности. Председатель Ардуэн открыл заседание словами: «Господа, нет надобности излагать положение вещей, все знают, о чем идет речь».

Статья 68 конституции сформулирована категорически. Верховному суду пришлось собраться, иначе он совершил бы «государственное преступление». Чтобы выиграть время, определили состав суда: секретарем назначили Бернара, главного секретаря кассационной палаты; за ним послали, а тем временем попросили библиотекаря, г-на Деневера, вести протокол. Условились, где и когда собраться вечером. Обсудили предложение члена Учредительного собрания Мартена (от Страсбурга), на которого даже слегка сердились, находя, что в его лице политика позволила себе подгонять правосудие. Поговорили немного о социализме, о Горе, о красной республике и немного о том приговоре, который предстояло вынести. Беседовали, рассказывали, обсуждали, делали предположения, словом всячески тянули. Чего же они ждали?

Мы уже говорили о том, чем в это время был занят полицейский комиссар.

Кстати сказать, этим сообщникам переворота приходило в голову, что народ может ворваться во Дворец правосудия и заставить Верховный суд исполнить свой долг; но они успокаивали себя тем, что их никогда не найдут в этом помещении, — им казалось, что место выбрано удачно; они учитывали и то, что полиция, конечно, тоже будет разыскивать Верховный суд, чтобы разогнать его, и, может быть, ей не удастся его найти, — и тогда каждый в душе сожалел, что выбрали именно это место. Они хотели спрятать Верховный суд, — это им слишком хорошо удалось. Они с грустью думали о том, что когда явится полиция и вооруженная сила, дело, может быть, зайдет уже далеко, и Верховный суд окажется скомпрометированным.

Назначив секретариат, нужно было организовать само заседание. Это был второй шаг, более ответственный, чем первый.

Судьи старались выиграть время, надеясь, что судьба решит вопрос в ту или другую сторону, либо в пользу Собрания, либо в пользу президента — либо за переворот, либо против него: кто-нибудь окажется побежденным, и тогда Верховный суд сможет схватить его за шиворот с полной безопасностью для себя.

Они долго обсуждали вопрос о том, следует ли им немедленно составить обвинительный акт против президента или ограничиться простым предварительным следственным постановлением. Было принято второе.

Они составили постановление. Но оно не имело ничего общего с честным суровым постановлением, расклеенным и опубликованным стараниями представителей левой, в котором встречались слова дурного тона, как, например, «преступник» и «государственная измена», — это постановление было боевым снарядом, который так и остался невыпущенным. Когда приходится быть судьей, мудрость иногда заключается в том, чтобы вынести постановление, в сущности не являющееся таковым, одно из тех, которые ни к чему не обязывают, где все условно, где никому не предъявляется никаких обвинений и не устанавливается никакой виновности. Это нечто вроде частного определения, позволяющего подождать и посмотреть, как обернется дело. Серьезные люди понимают, что в таких щекотливых обстоятельствах нельзя опрометчиво применять к возможным событиям суровый критерий, именуемый правосудием. Верховный суд отдавал себе в этом отчет; он вынес осторожное решение: это решение никому не известно; мы публикуем его здесь впервые. Вот оно. Это великолепный образчик уклончивого стиля.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ВЕРХОВНОГО СУДА

Верховный суд,

На основании статьи 68-й конституции,

Принимая во внимание, что не далее, как сегодня, в Париже были расклеены печатные плакаты, начинающиеся со слов: «Президент Республики», и подписанные: «Луи-Наполеон Бонапарт» и «министр внутренних дел де Морни», что указанные плакаты объявляют, среди других мероприятий, о роспуске Национального собрания и что факт роспуска Национального собрания президентом Республики, предусмотренный статьей 68-й конституции, в соответствии с этой статьей вызывает необходимость созыва Верховного суда,

Объявляет, что состав Верховного суда определен; обязанности государственного прокурора возлагаются на……[5] обязанности секретаря возлагаются на г-на Бернара, главного секретаря кассационного суда; для вынесения постановления согласно вышеозначенной статье 68-й конституции заседание откладывается на завтра, 3 декабря, в двенадцать часов дня.

Постановлено и обсуждено на заседании Верховного суда в составе: председателя, г-на Ардуэна, и судей, г-д Патайля, Моро, Делапальма и Коши, 2 декабря 1851 года.

Двое запасных судей, Гранде и Кено, тоже хотели подписать постановление, но председатель решил, что правильнее будет поставить только подписи действительных членов суда, так как подписи запасных не имеют силы в тех случаях, когда суд заседает в полном составе.

Был уже час дня; в Париже стал распространяться слух о том, что часть Собрания издала декрет об отрешении от должности Луи Бонапарта; один из судей, выходивший во время обсуждения, сообщил об этом слухе своим коллегам. Это вызвало прилив энергии. Председатель обратил внимание суда на то, что было бы уместно назначить главного прокурора.

Здесь возникло затруднение. Кого назначить? Во всех предыдущих процессах главным прокурором при Верховном суде всегда являлся главный прокурор парижского апелляционного суда. Зачем вводить новшества? Решили привлечь прокурора апелляционного суда. Эту должность в то время занимал де Руайе, министр юстиции Бонапарта. Новое затруднение и долгая дискуссия.

Согласится ли де Руайе? Ардуэн вызвался передать ему предложение Верховного суда. Для этого нужно было только пройти по галерее Мерсьер.

Де Руайе был в своем кабинете. Предложение Ардуэна сильно его смутило. Он оторопел от неожиданности: согласиться было опасно, отказаться рискованно.

Государственная измена была налицо. 2 декабря в час пополудни переворот еще был преступлением. Де Руайе, не зная, увенчается ли успехом государственное преступление, рискнул в интимном кружке назвать его своим именем, с благородным стыдом опуская глаза перед нарушением закона — нарушением, которому три месяца спустя принесли присягу столько людей в красных мантиях, в том числе и он сам. Но его негодование не доходило до обвинений. Обвиняют во весь голос; де Руайе пока только шептал. Он растерялся.