По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

Николаев — город его боевой молодости. Здесь служил он на флоте на крейсере «Прут», здесь ходил в увольнение в город, на парках которого были вывешены объявления «Собакамъ и нижнимъ чинамъ входъ воспрещенъ», здесь встретил он Революцию, стал председателем Военно-революционного судового комитета, здесь принимал участие в разоружении и аресте командующего Черноморским флотом адмирала Колчака. Золотой кортик «За храбрость» Колчак им не отдал, поцеловал и бросил в море.

Папа очень переживает, что не принимает участия в этой войне с фашистами. Ему приказано ждать особого распоряжения, а это значит, когда наши оставят Новочеркасск — остаться в тылу врага. Я прошусь остаться с ним, но он категорически отказал мне в этом. Куда бы ни отходили наши — я должна уйти с ними.

Мы попытались эвакуироваться с населением, но это невозможно. Одна-единственная переправа не может пропустить не только всех желающих гражданских, ею не могут воспользоваться даже военные. Бомбят ее круглые сутки. Ночью вешают люстры[14] (в Новочеркасске видно) и пока не разобьют, не улетают. Только восстановят, снова посыпались бомбы, бросают даже пятисотки. Но, несмотря на это, тысячи людей под бомбами и обстрелом ждут чуда — возможности переправиться, — не хотят оставаться у фашистов. Согнали очень много скота, но нет никакого сомнения, что он весь останется на правом берегу Дона. Чуда не будет, будет хуже с каждым часом, и мы вернулись. У нас во дворе никто никуда не собирается, говорят: что людям, то и нам. А я не хочу сидеть и ждать, что мне преподнесут фашисты, я уйду, во что бы то ни стало с последним солдатом или погибну, но не останусь. Уйти пришлось совсем неожиданно через несколько дней. Прибежала Валентина и закричала, что на Хотунке немецкие танки. Новочеркасск — не Севастополь, защищать его некому, и вообще как-то все странно происходит: не слышно, что фронт совсем рядом. Или, может быть, его просто обошли, фрицы это могут. Несколько дней была бомбежка, а артиллерии совсем не было слышно. Мы уходим с Шурой вместе с двумя лейтенантами и их ординарцами. Один из них — Иван Иванович, на мой взгляд, не первой молодости, из РГК — поклялся маме, что отвечает за нас головой.

Вот так, как стояли, так и ушли с пустыми руками, не взяв ничего с собой. Пошли в сторону Ростова, надеясь где-нибудь найти переправу. Я шла почти все время босиком, так как из дому выбежала в туфлях на каблуках и идти в них было невозможно, кроме того, я умудрилась о зазубренный осколок поранить ногу, а в данный момент вся надежда на ноги. В Мишкино нарвали яблок, немного погрызли, к ночи пришли в Пчеловодную. Переправа рядом, но ее беспрерывно бомбят. Где-то за Аксаем бьют «катюши», их сразу отличишь от всего остального. И зарево от разрывов совсем недалеко. Значит, дальше идти некуда. Ночь провели в заброшенном сарайчике — все спали, я все ждала, может быть, уйдут самолеты. Перед рассветом затихло, и мы помчались к переправе. Только ступили на мост — и на нас посыпались бомбы. Мост сразу был выведен из строя. Недалеко от моста девочки-связистки, кажущиеся такими маленькими, нереальными, в больших касках, как грибочки, тащат на себе здоровенные катушки — тянут связь, то и дело припадая к земле. Разбивши переправу, самолеты начали обстреливать все вокруг.

Рядом стоит зенитная батарея, на ней одни девчонки, и когда им удалось сбить «Юнкерс», то они от радости стали обниматься, целоваться и пустились в пляс, не обращая внимания на огонь с неба.

Несколько дедов на лодках перевозили солдат через Дон, попали и мы в это число, не знали, как и благодарить деда, отдали ему мишкинские яблоки, больше у нас ничего не было. Но противоположный берег оказался островом, кругом была вода. Дед, старая белогвардейская сволочь, сделал это сознательно. На острове оказалось много таких, как мы. Целый день пролежали мы под бомбежкой и обстрелом в высокой траве. Горел Аксай, появились наши «ястребки», начался воздушный бой. Один у нас над головой дрался с тремя «мессерами», и они его подожгли, он врезался в остров и взорвался. Это зрелище меня лично убило окончательно. И еще страшно смотреть, как наши танкисты разгоняют танки и топят их в Дону — нет горючего, и не на чем переправиться. В Аксае наши рвали эшелоны с продовольствием и боеприпасами для летчиков. Солдаты набрали ящики с шоколадом, и теперь мы грызем шоколад.

Когда стало темнеть, я случайно обнаружила в камышах лодку и приволокла ее к берегу — это было спасением, все ликовали. Мы стали переправляться на этой лодке самыми первыми, т. к. лодку отыскала я. Ночь провели в Ольгинской, станица забита войсками, с большим трудом отыскали дом для себя, но бабка не хотела нас впускать, солдаты заперли ее в подвале, а мы разлеглись на перинах и благополучно проспали до утра. Весь день и полночи шла я босиком и в лейтенантском плаще с двумя кубарями. Ребята-танкисты говорят — эта девушка совершает блицдрап[15].

Они зовут меня к себе, у них нет медиков, но Иван Иванович не отпустил, расписался за меня, сказал — ППЖ[16] при желании ты всегда успеешь стать, а я, пока жив, отвечаю за тебя головой. Пришли в Веселый, но скоро пришлось уходить — немцы были рядом. Днем самолеты стали летать на бреющем, мы попрятались в копны, но они разбрасывали листовки, засыпали, как снегом. Листовка-пропуск, каких много было в начале войны. Снова: «Штыки в землю, или Сталин капут. Берите котелки и ложки, переходите на нашу сторону, сопротивление бесполезно. Севастополь наш, взят Ворошиловград и Ростов, наши танки в 70 км от Сталинграда».

Положение действительно ужасное. Это самый настоящий блицдрап. Ничего нельзя понять — встретятся несколько человек, и все из разных армий. Но на эти фашистские листовки все плюют. Они вызывают еще большую злобу и ненависть. Остановимся где-нибудь, зацепимся за что-нибудь. Заградотряды начали свое действие. Всех задерживают и направляют на пункты формировки. В Сальске меня тоже отправили в МСБ, но я ушла, так как нужно куда-нибудь пристроить Шуру. А там уж я сама направлюсь, без дела не буду.

В Сальске мы все же распрощались со своими попутчиками — лейтенантами Иваном Ивановичем и Гришей. Иван Иванович в армии с начала войны, а до этого был парторгом ЦК на большом Керченском заводе, а Гриша — кадровый. Если бы не они, еще неизвестно, что было бы с нами. В Сальске горят элеваторы, склады; жители растаскивают муку и зерно, нет ни капли воды. На прощание мы напекли пышек, тесто за неимением каких-либо жидкостей месили на яичках. Эти пышки и были нашим прощальным обедом.

На станции были указатели, как в сказке: направо пойдешь — на Кавказ попадешь, налево — в Сталинград. Мы подумали и решили двигаться в сторону Кавказа. Там в Георгиевске была тетя Зина, у нее можно оставить Шуру, в армию ее не берут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});