Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами - Андрей Шляхов

Дети перестали возвышать статус своих родителей (да и прочих предков).

И не только перестали возвышать — преуменьшать начали.

Всячески, и чем ниже, тем лучше.

Почтенные купцы всех трех гильдий яростно ворочались в своих основательных гробах — потомки ничтоже сумняшеся лишали их славы, статуса и государевых наград. Дети купеческие козыряли своим крестьянским происхождением, и если их отцы и деды мерились богатством, то эти мерились нищетой. И ей же гордились.

Дворянских потомков не стало вовсе, оставшиеся в живых князья и графы усердно чавкали при еде и поголовно осваивали труднейшую науку очистки носовых пазух от ненужного содержимого при помощи двух пальцев, чтобы походить на детей кучеров и садовников, за которых они себя выдавали. Полковничьи дочери, путаясь в званиях, величали отцов то прапорщиками, то фельдфебелями, а дочери камергеров щедро мазали щеки румянами, лузгали семечки и признавались кавалерам:

— Скажу вам со всей откровенностью, мой папа… тьфу ты черт! — батюшка мой, был сапожником. Как и дед.

Василий Григорьевич Мормоненко был хозяином большой гостиницы «Сибирь» и одноименного ресторана при ней. В Екатеринбурге. Семья Мормоненко жила на широкую ногу, благо денег хватало.

Во всяком случае, Грише, сыну Василия Григорьевича, не было никакой нужды с девятилетнего возраста зарабатывать деньги на жизнь, да еще на стороне — работать рассыльным (по-нынешнему — курьером) в Екатеринбургском оперном театре.

Да он и не работал — так, вечно крутился после занятий возле театра, любопытствовал — а иногда и выполнял кое-какие мелкие поручения актеров, за что они бесплатно проводили его на спектакли и даже пускали в святая святых — за кулисы.

Смышленый мальчик помогал готовить реквизит, выставлять освещение и со временем даже стал помогать режиссеру.

Грише шел пятнадцатый год, когда власть в городе и окрестностях перешла к Екатеринбургскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Многим эта власть казалась недолговечной, потому что, не успев устояться как следует, она пала.

Но не прошло и года, как власть снова вернулась к Советам рабочих и солдатских депутатов.

Григорий Мормоненко понял — это надолго. Если не навсегда.

И сделал выводы.

Отца превратил в рудничного рабочего. То, что надо — исконный посконный пролетарий, не придраться.

Только вот — фамилия.

Спокойствия ради Гриша стал Александровым.

Новая фамилия придумалась на ходу. Увидел хорошо знакомую вывеску папашиного незадачливого конкурента «Номера Александрова», улыбнулся про себя и решил: «Буду Александровым».

И верно — Григорий Александров звучит не хуже чем Григорий Мормоненко, а фамилия менее приметная. Вернее — более распространенная.

Григорий Александров всегда соображал хорошо. И очень любил театр.

В свете новых реалий его участие в жизни Екатеринбургского оперного театра стало называться работой. Помогал семье — зарабатывал на пропитание.

Спустя некоторое время он оказывается в рядах Красной Армии. На Восточном фронте. Нет, боевые ночи Спасска и волочаевские дни — это не для умных. Григорий учится на курсах клубных руководителей при Политотделе Третьей армии, чтобы потом заведовать фронтовым театром. За службу его наградили «по-царски» — выдали офицерские шинель, шапку и сапоги — все новехонькое, ненадеванное.

В 1920 году Григорий Александров демобилизуется и заканчивает режиссерские курсы Рабоче-крестьянского театра при Губнаробразе, после чего его назначают инструктором отдела искусств Губобразнадзора.

Григорий Александров занят очень важным делом. Он осуществляет контроль за репертуаром кинотеатров. Абы кому это не доверят, но перед пролетарием, тружеником идеологического фронта и бывшим воином Красной Армии в стране с царапающим слух названием РСФСР открыты все двери.

Василий Григорьевич Мормоненко с супругой, Анфисой Григорьевной, остались где-то в прошлом. Если сын и поддерживает связь с ними, то никак это не афиширует. Точнее — старательно скрывает.

В конце концов Григорий Александров оказывается в Москве и оседает в ней на всю оставшуюся жизнь.

Григорий хочет стать актером. Революционным актером. Все правильно — парень, как сейчас бы сказали, «рубит фишку». Тогда говорили: «Правильно понимает момент».

Очень кстати оказывается музыкальное образование — как раз в 1917 году Григорий Александров, тогда еще Григорий Мормоненко оканчивает Екатеринбургскую музыкальную школу по классу скрипки. Этот факт Григорий предпочитает замалчивать — не очень складно вяжутся между собой работа рассыльным и учеба в платной музыкальной школе, но знаниями, полученными за время учебы, пользуется широко.

Александров встречается с Евгением Вахтанговым.

Они с первого взгляда не нравятся друг другу.

«Правильная» биография Александрова не впечатляет режиссера.

— Чтобы стать актером, надо учиться, — осаживает пылкого юношу Вахтангов.

— А вы сами-то учились? — с революционной прямотой спрашивает тот.

— Представьте себе — да. И до сих пор продолжаю учиться. Но это не важно. Покажите-ка нам этюд. Например — как петух ухаживает за курицей. Импровизация.

— Разве это по-революционному — петуха изображать? — вспылил Александров.

И ушел. Прямиком в труппу Первого рабочего театра Пролеткульта, которой тогда руководил Мейерхольд. Вскоре его сменит Сергей Эйзенштейн.

Сами понимаете — для того, чтобы играть в труппе рабочего театра актерского образования не требовалось.

Первый рабочий театр располагался в помещении бывшего театра сада «Эрмитаж». Это в 1924 году он переедет в помещение бывшего кинотеатра «Колизей» на Чистопрудном бульваре (да-да, там сейчас находится театр «Современник»), где и просуществует до 1932 года.

Первый рабочий театр Пролеткульта — это вам не Московский Художественный театр с его исканиями и изысками и не театр-кабаре «Летучая мышь». Пролеткульт — это… нечто!

Для тех, кто не знает, как расшифровывается Пролеткульт, поясню — «пролетарская культура». Кстати, в государстве рабочих и крестьян был Пролеткульт, а Крестьянкульта почему-то не было.

«Театральная программа Пролеткульта не в „использовании ценностей прошлого“ или „изобретении новых форм театра“, а в упразднении самого института театра как такового с заменой его показательной станцией достижений в плане поднятия квалификации бытовой оборудованное масс. Организация мастерских и разработка научной системы для поднятия этой квалификации — прямая задача научного отдела Пролеткульта в области театра».

Сергей Эйзенштейн изъяснялся в духе того времени — коряво, но откровенно. Театр Пролеткульта был еще одним средством агитации, или оболванивания широких масс трудящихся и примкнувших к ним тунеядцев.

Москва — это не город, это целая вселенная! Где еще в одно и то же время может существовать такое множество театров и при этом совершенно не замечать друг друга? Или просто делать вид. Всем хватает места, у всех есть зрители, только вот поклонники есть не у каждого театра.

У Московского Художественного их хватало.

А у Первого рабочего театра Пролеткульта их не было. Зато у этого театра было нечто другое. То, что англичане называют «the Mandate of Heaven» — благословение Неба. Вернее — расположение и благоволение небожителей, в первую очередь наркома (министра) просвещения, товарища Луначарского. Соответственно расположению подтягивалось и все остальное — от пайков до жилищных условий. Правда, еды все равно было мало. Настолько мало, что новичок Александров, терзаемый голодом, попытался стащить краюху черного хлеба, принадлежащую Сергею Эйзенштейну. Дело закончилось жестокой дракой, после которой предмет спора был уничтожен объединенными усилиями.

Так и возникла великая дружба Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова, которая продлилась до их совместной поездки за границу. Вернулись в Москву они уже «просто знакомыми».

Друзья работают рука об руку — ставят спектакли для пролетариата, а в 1924 году переходят работать в кино.

Александров помогает Эйзенштейну снимать его первые фильмы.

В 1924 году в свет выходят «Стачка» и «Броненосец „Потемкин“».

«Броненосец „Потемкин“» сразу же становится шедевром коммунистического кинематографа.

Не стану спорить о реальных достоинствах этого фильма. Скажу только, что коляска, катящаяся по бесконечной одесской лестнице — кадр оригинальный и запоминающийся.

Советское правительство активно распространяет фильм «Броненосец „Потемкин“» по всему миру, и мир узнает о молодом режиссере Сергее Эйзенштейне.

Но не о его молодом помощнике. Злые языки утверждают, что Эйзенштейна и Александрова связывали более глубокие чувства, нежели сотрудничество и обычная мужская дружба, но я не стану развивать эту скользкую тему.