Время "Ч" - Хулио Травьесо

«Если мы выедем из Гаваны, значит, выступление произойдет в Матансасе», — решает Бенитес, украдкой наблюдая за остальными. Лица у всех сосредоточенные, но спокойные. Некоторое время в машине царит молчание. Первым его нарушает Хильдо, разрядив обстановку задорной шуткой. Постепенно завязывается общая беседа. Говорят о Фиделе, о его преданности революционному делу, неутомимости как организатора. Затем разговор переходит на предмет, волнующий всех. Куда они едут? Ради смеха строятся самые немыслимые предположения. Хильдо молчит и хитро улыбается.

НА ПУТИ В ОРИЕНТЕ

Мобилизация людей, приехавших в Ориенте из

самых отдаленных уголков страны, была осуществлена

с поразительной четкостью и в обстановке полной

секретности.

«История меня оправдает»

1

Эрнесто Гонсалес, один из подпольщиков Калабасара, оказался в группе, возглавляемой Хесусом Монтане. В машине Монтане, сером «понтиаке», находились также Габриэль Хиль и еще трое незнакомых Эрнесто людей. Это были члены организации из Лаутона Мануэль Саис и братья Матеу. Всех троих постигла трагическая участь: после штурма Монкады они были схвачены и подло убиты.

Монтане осторожно вел машину, искусно лавируя в густом уличном потоке. Эрнесто откинулся на спинку сиденья и задумался, вспоминая своих родных. Его отец, старый рабочий текстильной фабрики в Калабасаре, горячо симпатизировал Народной социалистической партии, постоянно читал все ее печатные издания. Их содержание вдохновляло его на гневные речи, которыми он разражался в адрес продажных правителей и американского империализма. Поддерживать коммунистов он, однако, не решался в отличие от своего брата Марио Гонсалеса, ветерана НСП. Марио, вся жизнь которого прошла в революционной борьбе, умер от туберкулеза после долгих лет нищеты и лишений. Наконец, к НСП принадлежал еще один родственник Эрнесто, правда, дальний — его неродной дядя. Высокий уровень политизации семьи и давние боевые традиции пролетариата обувной фабрики, где работал Эрнесто, не могли не сказаться на его формировании как революционера.

* * *

Хильдо вел машину со средней скоростью около 80 километров в час. Кто-то заметил, что можно бы и прибавить. «Зачем? — возразил Хильдо. — Как говорится, тише едешь, дальше будешь, да и времени у нас достаточно». К полуночи достигли Матансаса. Тапанес внутренне напрягся: а что, если все произойдет именно здесь, в городе, где он родился? Мысль о том, что он будет сражаться на родной земле, показалась ему замечательной. Тут же он подумал об опасности, в которой могут оказаться его родители. Через несколько минут машина проехала в ста метрах от их дома, Тапанес пытался его разглядеть, но безуспешно: знакомые очертания растворились в ночной мгле.

Матансас остался позади, а с ним и надежды и тревоги Тапанеса. Поздний час и дальняя дорога действовали усыпляюще. Хильдо включил приемник, раздался голос диктора, читавшего последние новости. «Послушай, выключи эту дрянь, дай людям поспать», — сонно пробурчал кто-то. Радио послушно замолчало. Тапанес подремывал; настоящий сон не приходил. «Мне не давало заснуть напряженное чувство ожидания чего-то очень важного», — рассказывал он позже, находясь в тюрьме, соседу по камере.

Проехав небольшой городок Сан-Педро-де-Майабон, Хильдо свернул на проселочную дорогу и остановился. «Передохнем малость», — объявил он одуревшим от сна пассажирам, Тапанес открыл дверцу и вышел, разминая затекшие ноги. Неподалеку от дороги лежал большой плоский камень. Тапанес растянулся на нем, глядя в бездонную черноту неба, усеянного мириадами звезд. Неожиданно его поразило неизведанное доселе ощущение движения звездного небосвода. Кто знает, может, никогда больше не удастся увидеть такую ночь, подумал Тапанес и невольно усмехнулся своим мрачным мыслям. В Санта-Кларе они остановились на несколько минут у бензоколонки и сразу двинулись дальше. Впереди был Камагуэй. «Значит. Санта-Клара тоже отпадает».

* * *

Машина, за рулем которой сидел Кинтела, пробиралась сквозь лабиринт гаванских улиц. У здания университета Кинтела затормозил на красный свет. Глядя на шумные стайки студентов, снующих вверх и вниз по широкой университетской лестнице, он вспомнил о Педро Мирете и Хосе Луисе Тасенде, обучавших его здесь искусству стрельбы. В этот момент они также находились на пути в Сантьяго. Тасенде после штурма будет схвачен и зверски убит; Мирет тоже попадет в лапы к батистовским палачам, но останется в живых.

Наконец Гавана осталась позади. Впереди — 927 километров по Центральному шоссе. Впервые Оскар Кинтела выезжал за пределы своей родной провинции, которой ограничивалось до сих пор его представление о стране.

Проезжая через Сан-Хосе-де-лас-Лахас, первый крупный поселок на пути из Гаваны, они завернули в автомастерскую проверить машину перед дальней дорогой. И снова вперед, на восток. Кинтела, с его небогатым водительским опытом, не хотел рисковать понапрасну и ехал не торопясь.

Уже стемнело, когда въехали в Матансас. На выезде из города призывно сияло огнями ночное кафе. Предложение Кинтелы подзаправиться было встречено одобрительно. Уже покидая кафе, Хулио Триго подошел к музыкальному автомату и опустил в прорезь монету. Зазвучало аргентинское танго. «А ведь, может, это последнее танго в моей жизни», — задумчиво произнес Триго. На мгновение все примолкли, затем кто-то нашелся и удачно обратил его слова в шутку, заставив рассмеяться Триго и его товарищей.

2

Повстанческий механизм был приведен в действие. Члены подпольных групп съезжались с разных концов острова, послушные воле Центра. Кого-то из них впереди ожидала смерть, кого-то — горечь поражения, но и тем и другим было суждено навсегда войти в историю.

Рауль Кастро, брат Фиделя, также принадлежал к числу тех, кто 24 июля следовал по пути в Сантьяго. Год спустя, отбывая заключение в тюрьме на острове Пинос, он записал в своем дневнике следующие воспоминания об этом дне:

«24 июля 1954 года, суббота. Попытаюсь как можно подробней воспроизвести события того памятного дня, с которого прошел ровно год. Накануне вместе с Педро Миретом и Абелардо Креспо мы гульнули на вечеринке. Я, кажется, перебрал лишнего и на следующее утро провалялся допоздна в постели с сильной головной болью. Мирет, вместе с которым мы снимали комнату на углу Нептуно и Арамбуру, — теперь он и Креспо мои соседи по тюремной камере — отправился куда-то, когда я еще спал. К полудню он вернулся и, застав меня в столь незавидном положении, ни слова не говоря, отлучился на несколько минут и принес бутылку яблочного сока. Весь этот сок он заставил меня выпить и сказал, чтобы я поскорее приходил в себя. Лицо у него было озабоченное; я подумал, что наверняка готовится что-то важное. Мирет опять ушел; через некоторое время позвонил Хосе Луис Тасенде, велел мне никуда не отлучаться и ждать его звонка, потом сказал, что заглянет ко мне сам. Сомнений не было, близилось время «Ч», как мы условно обозначили час выступления. Тасенде появился, как и обещал, к вечеру и передал мне необходимые указания, дав ясно понять, что готовится серьезное дело. В восемь вечера он снова позвонил, и мы договорились встретиться в условленном месте — в доме Лестера Родригеса, неподалеку от университета. Вместе с Тасенде мы забрали часть хранившегося у Лестера оружия и поехали на железнодорожный вокзал. Здесь уже находились 16 наших товарищей — все они перешли в подчинение Тасенде. Вместе с ними мы сели в поезд, идущий в Ориенте; Мирет, Креспо и Лестер отправились туда другим путем.

25 июля, суббота. За всю ночь никто из нас так и не сомкнул глаз. Начинало светать: наступало утро жаркого летнего дня, обычное июльское утро, но мне оно казалось каким-то особенным — его приход возвещал о наступлении дня, который, возможно, сделает нас участниками грандиозных событий.

Члены группы держались в поезде каждый по отдельности, делая вид, что не знают друг друга. Исключение составляли мы с Тасенде — все равно нас видели вместе на вокзале. Через некоторое время Тасенде предложил позавтракать в вагоне-ресторане. Там я и узнал наконец, какое задание ожидало нас впереди.

…От неожиданности я чуть не поперхнулся. Неприступность объекта, который предстояло атаковать, была мне хорошо известна, ведь я учился в Сантьяго, провел там несколько лет. Увидев мое растерянное лицо, Тасенде рассмеялся и похлопал меня по плечу: «Раулито, ты давай кушай получше, а то завтра, боюсь, будет не до еды». Но мне кусок не лез в горло; я с трудом допил пиво и сидел, молча глядя в окно. Поезд тем временем достиг границ Ориенте и подъезжал к развилке близ поселка Альто Седро. Слева показались трубы сахарного завода «Маркане», чуть правее плоская равнина постепенно начинала холмиться горными отрогами Сьерры-де-Нипе, где жили мои родители, где появились на свет мои братья и я. Высунув голову в окно, я с жадностью вглядывался в знакомые окрестности — здесь прошли годы моего раннего детства. Поезд ненадолго остановился в Альто Седро. Я накрыл лицо носовым платком и притворился спящим — в поселке многие меня знали и могли случайно увидеть. Трудно передать, как радовала меня встреча с родными местами, да и, в конце концов, приятно было сознавать, что именно здесь, в Ориенте, начнется наша борьба…»[24]