Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Элли сделала пометку. Это сочеталось со стилем квартиры убитой. Роза Беннингхофф была из тех людей, которые путешествуют налегке.

– Она поддерживала личные отношения с кем-либо из сотрудников?

– Нет… Нет… – Видеманн покачал головой. – Она и на общие мероприятия никогда не приходила. Не поймите меня неправильно, госпожа Беннингхофф была милой женщиной, всем нравилась, но при этом отличалась замкнутостью.

Кого ни спроси, женщина с глазами хаски оставалась загадкой. Даже бывший бойфренд не сообщил о ней никакой личной информации. Итогом этой беседы стало одно лишь слово: милая.

– Вы ничего странного не заметили, когда она в понедельник уходила из бюро? Может, она была взволнована или вам просто что-то бросилось в глаза?

Видеманн вздохнул:

– Мы, конечно, сожалеем о таком шаге с ее стороны. Мы все же устроили небольшое торжество по поводу ее увольнения.

– Увольнения? – Элли насторожилась.

– Да, госпожа Беннингхофф сообщила нам об этом, а вы не знали?

Дверь в комнату совещаний распахнулась. Хранитель Молчания вошел и упал на стул. Он кивнул Видеманну, скрестив руки на груди.

– Это мой коллега, господин Штаудингер, – представила его Элли, потому что сам он этого не сделал. – Вы не могли бы рассказать о ее увольнении подробнее? Это для нас новая информация.

Видеманн самым естественным образом повернулся к Хранителю Молчания. Чиновник старой закалки, он охотнее разговаривал с мужчинами, которые в его мире были главными.

– Госпожа Беннингхофф уволилась по собственному желанию. В понедельник у нее был последний рабочий день.

– Она не назвала вам причины ухода? – спросила Элли.

– По личным обстоятельствам. Она хотела изменить себя, так она сказала. Больше ничего, – ответил Видеманн, упрямо глядя на Хранителя Молчания, который, в свою очередь, и глазом не моргнул.

Элли посмотрела на коллегу – сигнал, что тот должен брать дело в свои руки. И он сделал то, что умел лучше всего, – ничего.

Медленно проходили секунды, которые казались минутами. Все внимание сконцентрировалось на молчаливом комиссаре. Стояла такая тишина, что было слышно, как тикают наручные часы. Первым сломался Видеманн:

– Если вас интересует наша коммерческая модель, то она никак не связана с ее увольнением. Госпожу Беннингхофф в это не посвящали. У нее была своя база клиентов.

Снова тишина. Хранитель Молчания ухмыльнулся одним уголком рта: поднял его на пару миллиметров, а потом снова опустил.

– Это вы и так уже знаете… Ваши коллеги конфисковали папки…

Тишина.

Видеманн взял в руку карандаш и стал отковыривать маленькие кусочки ластика с тупого конца.

– Наша бизнес-модель была вполне законной. Мы регулярно возвращали заемные средства. Только когда у клиента были перед нами долги, мы использовали свое право и удерживали некоторые суммы.

Тишина.

Адвокат почесал затылок.

– А преступное злоупотребление доверием – это неправда. Мы хотели подойти к средствам клиентов с экономической стороны, ведь так поступает любой банкир. Прибыль мы, конечно, передали бы потом всю до цента…

Тишина.

От Хранителя Молчания исходило безбрежное спокойствие, спокойствие «черной дыры», которая всасывала в себя все, что находилось рядом. Он никуда не спешил.

На лбу адвоката выступили крупные капли пота.

– Я хочу быть честным. Госпожа Беннингхофф расстроилась из-за плохих отзывов в прессе. Она опасалась дурной славы. Но это не было причиной увольнения, скорее это был катализатор.

Тишина.

Видеманн, ища поддержки, взглянул на Элли, но та как раз что-то записывала. Что-то очень срочное.

– И отступные мы, конечно, ей предложили…

Тишина.

– Отступные не имеют отношения… к делу. Госпожа Беннингхофф была уважаемой сотрудницей, и это все.

– Вы нам очень помогли, господин доктор Видеманн, – произнесла Элли, положив руку на плечо Хранителя Молчания, благодарная ему до глубины души. Это был ее любимый коллега. Элли заказывала шницель, а он гриль. – Мы с удовольствием взяли бы папки, с которыми в конторе работала госпожа Беннингхофф, а кроме того, нам понадобится ее компьютер и бэкап всех рабочих папок в электронном виде. С ее сотрудниками мы бы хотели поговорить по отдельности, сначала с младшими компаньонами.

Образ незаметного и пугливого оленя, с которым ассоциировалась Роза Беннингхофф, изменился. Убитая получила деньги, уволилась и упаковала чемодан. Словно она бежала от чего-то.

Но то, от чего она бежала, все же догнало ее.

На стол перед носом Ханнеса лег кейс из черной кожи.

– У вас есть двадцать минут. Потом у меня совещание.

Ханнес поднял глаза на Баптиста, который, стоя прямо перед ним, без стеснения принялся снимать пальто.

– Посмотрим, господин Баптист. Наша беседа продлится столько, сколько понадобится. Спасибо, что откликнулись на повестку.

После разговора с Целлером Ханнес чувствовал себя удивительно свободным – свободным, как птица. Какие бы следственные действия он ни произвел в отношении Баптиста, комиссару придется плохо. Тут уж он не мог поступить правильно.

– Что вы будете делать, если я уберусь отсюда через двадцать минут? – спросил Баптист.

Ханнес пропустил это мимо ушей. Он уже сожалел, что не зарезервировал для допроса одну из комнат в подвале, в которых пахло так, словно в каждом углу сдохло по медвежатнику. Свой кабинет был ему милей, тщательно убранный письменный стол дарил ему столько же уверенности в себе, как и горы документов на рабочем месте Вехтера. На них обычно опасно балансировала чашка с кофе. Но, когда появился Баптист, эта комната внезапно сделалась тесной, Ханнесу захотелось срочно открыть все окна и двери, чтобы немного уменьшить влияние этого человека.

Вместо этого Ханнес снял трубку и набрал номер.

– Михи, ты придешь? Он уже здесь.

Пока он наговаривал продолжение допроса на диктофон, Баптист, откинувшись на спинку стула, что-то набирал на своем «Блэкберри» с подчеркнуто скучающим видом. Не хватало только, чтобы он закинул ноги на стол. Ханнес прервался прямо на середине предложения:

– Если вы отложите телефон в сторону, дело наверняка пойдет быстрее.

Баптист положил «Блэкберри» на стол, и телефон тут же зажужжал. Ханнес потянулся за ним, но Баптист оказался быстрее. Его рука быстро закрыла экран.

– Нет, совершенно точно.

– Мы хотели бы взглянуть на ваш телефон.

– Вынужден вам отказать в этом, поскольку нет судебного постановления.

– Тогда мы его сейчас получим.

На лице у Ханнеса снова появились красные пятна. Ему даже не нужно было смотреться в зеркало, чтобы это понять. Словно мелкие костры загорелись у него под кожей. Что толку сохранять внутреннее самообладание, если спустя несколько секунд он стал выглядеть как завравшийся болтун?

– Я не уверен, что вы достаточно серьезно воспринимаете ситуацию. Ваша бывшая спутница жизни убита. А ваш сын находится под подозрением.

– Я это воспринимаю очень серьезно, – ответил Баптист. – Поэтому и хочу защитить свою семью. Мы к этому не имеем никакого отношения.

Он вел себя, как его сын, только тот сидел не шевелясь в патрульной машине, бросая в лицо полицейским свое молчание, словно оружие. Оба, отец и сын, были одинаковы, хотя внешне ни капли не походили друг на друга. Ханнес вспомнил о Лотте и Расмусе. Он не хотел о них думать, когда проводил расследование, не желал осквернять детей смертью и трауром. И все же комиссар не мог отделаться от этих мыслей.

Даже если бы они оказались убийцами, он бросился бы под поезд ради того, чтобы их защитить.

Баптист оказался сильным противником.

Дверь открылась, и в комнату вошел Вехтер, окруженный облаком свежего сигаретного дыма. Наверное, он курил снаружи.

– Вы начали без меня? Одну минуточку, я только возьму себе стул.

Вехтер поднял с офисного стула стопку папок с бумагами, выкатил его вперед и плюхнулся на сиденье, которое протестующе скрипнуло под его весом. Стокилограммовый человек в черном костюме отвоевал обратно кабинет одним своим присутствием. Этот полицейский участок снова принадлежал им.

Вехтер виновато улыбнулся:

– Мне очень жаль, я как раз был на конфиденциальном совещании. На чем вы остановились, Ханнес?

– Мы говорили об Оливере. Чем занимался ваш сын, пока вы были во Франкфурте?

– Не имею ни малейшего понятия. Мы созванивались около полудня, и все еще было в порядке. После этого я не получал от него известий.

– Разве он не должен был находиться в школе?

Баптист заерзал на стуле:

– В настоящее время он не ходит в школу. В последней возникли… сложности. Потасовки на школьном дворе. Мы сейчас подыскиваем новое учебное заведение, которое будет лучше соответствовать нашим требованиям.

– Вы знаете, что школьное обучение у нас обязательно?

Ответа не последовало. Местное управление по делам молодежи наверняка дружило с Баптистом.