Газета День Литературы # 151 (2009 3) - Газета День Литературы

В тот день мне нужно было срочно передать Шевцову газетную полосу с его новыми стихами, чтобы он её вычитал. Поэт встретил меня во дворе своего дома не только вместе супругой, но и с собакой ("Мы уж решили заодно собаку выгулять", – сказал он). И, разговаривая со мной, поглаживал своего и без того смирного вальхунда. А Надежда Викторовна, отойдя от нас на пару шагов, крошила хлеб голубям. Я, чтобы и к ней проявить своё вежливое внимание, взял у неё ломтик и тоже принялся кормить голубей. Она же не без значения вымолвила: "Мне, Коленька, больше всего жалко не каких-нибудь синичек, а вот этих бедненьких голубей… Потому что все птицы почти как шёлковые… И только голуби похожи на ошмётки… Ты посмотри, у них же нет ни одного пёрышка гладенького! А всё потому, что зависят они, бедненькие, от нас…"

Она кинула кусочек хлеба самому не гладкому и потому, видимо, самому несвободному голубю. И тот, словно бы иллюстрируя правоту суждения Надежды Викторовны, с жадность набросился на её подаяние.

– Но не мы же виноваты, что голуби выбрали себе такую жизнь, – сказал я.

– А разве кому-то из нас можно свою судьбу переменить?..

– Ну-у, живут же птицы на воле, например, в лесу…

– В лесу?! – Она посмотрела на меня так, что я даже невольно вздрогнул. – А что ты значишь для них в лесу? В их лесу!

Отчего вдруг случилась у Шевцовых эта хоть и, может быть, минутная, но слишком явная размолвка – я понять не мог…

И, к сожалению, время тоже не стояло на месте.

Уже ничего не осталось от того нашего государства, которое позволяло нам всем, в том числе и Шевцовым, жить вполне беспечно, ещё и воюя за свои принципы ("Я, Славочка, сказала редактору, что либо уйду с работы, либо мою статью про художника Васечкина он напечатает!"). Да и двух редакционных зарплат Шевцовым вскоре стало хватать только на городской транспорт и на более чем скромный обед в буфете. Так, что свою работу Надежда Викторовна оставила уже без всяких принципов, а Вячеслав Вячеславович, дабы семья не голодовала, после не слишком мучительных раздумий вынужден был переметнуться к своему приятелю Санкину – тоже поэту, только более молодому и потому быстрее других догадавшемуся завести собственный бизнес в виде продюсерской фирмы. "Ты, к сожалению, поэт настоящий, так что пиши, если хочешь, но знай при этом, что твои стихи уже никому не нужны! И побыстрее осваивайся в своей новой шкуре", – снисходительно подсказал он Вячеславу Вячеславовичу.

Шевцов в вот этой непривычной, отбирающей у него все силы, "шкуре" очень быстро поскучнел. А после того, как ни одно издательство не приняло у него рукопись совсем уж вольной, точнее сказать, очень уж унылой, книги ("теперь уже никто стихи не читает"), он и совсем потух. Но сколько жена ни уговаривала его уйти от Санкина "на свободу", он ей не покорялся. "Да можно и супами с кашей пока обходиться, и вообще, чем дешевле, тем здоровее любая еда…" – умоляла она.

Он же, как Тарас Бульба, уже усевшийся на коня, слушал её и не слышал.

Однажды пришёл домой, как всегда, поздно, весь выпитый. Ужинал, ни слова не промолвив. А она жалостливо говорила и говорила ему всё то своё, что за день успело прийти ей на ум. А потом вдруг сама потухла, умолкла. И он виновато сказал:

– Извини, я сегодня сначала полдня пытался понять, почему Санкина не устраивает сценарий этого дурацкого фильма, а потом мне же пришлось этот сценарий не менее по-дурацки переписы- вать… В общем, чувствую себя полным идиотом…

Она скорбно отвернулась.

Он вздохнул, нахмурился. Потом вдруг сознался:

– В общем, такая теперь жизнь, что выбирать не приходится… Надо только пахать и пахать…

Скорбь её сменилась на очень уж рассеянную задумчивость.

Он встревоженно умолк.

А она вдруг улыбнулась так, как до сих пор улыбалась лишь сыновьям, когда догадывалась, что в дневники их лучше не заглядывать, что иногда надо их пощадить…

– Ну, ты сама всё понимаешь… – заключил он.

– Да я-то понимаю…

– Вот и потерпим вместе, а там будь, что будет…

Но улыбка её в этот же миг куда-то улетучилась и Шевцов увидел, как вдруг обнажились на её лице каждый мускул, каждая задрожавшая жилочка.

Смутившись, он стал смотреть в тёмный квадрат окна, где застыли их призрачные, словно бы уже лишённые жизни отражения.

Но она даже пересела к окну, чтобы он видел не только её отражение, а и её саму, и, поймав его осторожный взгляд, вдруг спросила:

– А как же я, Славочка?

И затем повторила:

– Как же я?!

– Ну, это как на вокзале… Люди просто ждут того часа, с которого у них опять начнется какая-то настоящая жизнь… И, допустим, смотрят по сторонам… – рассудил он, стараясь всё-таки не видеть её некрасиво обнажившегося лица.

– Славочка, я же осталась одна на твоем вокзале! У меня же ничего своего нет! Ты своё всё бросил, а того не подумал, что всё твоё было моим! А чем теперь я буду жить? Ты подумал об этом?!

Он неуклюже отворачивался, а она, уже рыдая, твердила:

– Ты подумал, чем теперь я буду жить?! Да ты не только себя, ты и меня предал, Славочка!

– Вот если бы я, как другие, не мог своим детям купить ботинки, то тогда бы… – он не договорил, потому что, оказывается, оба сына глядели на них сквозь проём кухонной двери из глубины неосвещённого коридора.

– Быстро спать! – крикнул он почему-то так жалобно, что сыновья тут же исчезли.

Надежда Викторовна встала, закрыла кухонную дверь, вернулась уже обыкновенною, даже без слёз, и объявила:

– Я ходила в школу, меня после моего стажа в "Юном художнике" возьмут преподавать МФК!

– И мы будем жить, как Мальвина с Буратино…

– Мы будем жить, как жили! А главное ты, ты опять будешь обыкновенным поэтом! А дети наши с голоду не умрут! Потому что они – твои дети, а не дети какого-то переписчика дурацких сценариев!

– Ты хоть отдаёшь отчёт своим словам?! – взмолился он, а затем вдруг в отчаянье добавил: – Ты же их мать… Почему ты только о себе и обо мне, а не о них думаешь!

– А ты… ты…

Ей не хватило дыхания, прежде чем он понял, что она на самом деле ему хотела сказать. Вскочил, обнял её, стал целовать её опять помокревшие щеки. Но она, перетерпев суматошные его поцелуи, сказала вдруг абсолютно спокойно:

– Ладно, больше не буду тебя мучить… В конце-концов, я…

– Да и ты, и я… мы же понимаем, что не всегда бывает так, как нам хотелось бы…

Он усадил её, зажёг под чайником газ, поставил на стол чашки…

– Вот, даже чая с тобою не выпили…

– …в конце концов, кто я такая, чтобы тобою распоряжаться, – уже почти спокойно договорила она.

– Да не распоряжаешься ты мной… Мы чай будем пить?

– Я сама заварю...

А у Санкина дела пошли в гору. В расчёте на универсальность Шевцова подрядился он создавать телепередачу на канале, частоты для которого выкупила одна известная нефтяная компания. И бедный Шевцов уходил из дома в половине восьмого утра, а возвращался, в лучшем случае, к одиннадцати вечера, а чаще – за полночь, с чугунною головой.

При этом он понимал, что если его пока ещё не отодвинули в сторону более молодые да более ловкие умельцы, то лишь потому, что побаивались его личной дружбы с самим Санкиным, – а кому он будет нужен, если вдруг Санкин станет без него обходиться?

В одно из воскресений Надежда Викторовна сообщила, что заедет к ним Михаил Попов. Шевцов этой новости обрадовался. Никак не мог дождаться, пока Попов заявится. А потом, под водку, никак не мог он с Поповым наговориться досыта и о древнем Египте (кто ж знает, почему именно на этой теме они вдруг разгорячились), и о том, почему Доброскокин, даже уехав в свой родной Калач, рассказы не пишет, и даже о последних событиях в Чечне…

– Вот видишь, надо нам про людей не забывать, – удовлетворённо сказала Надежда Викторовна мужу, когда Попова проводили они до метро.

– Да, хорошо посидели…

– А в Союзе писателей, между прочим, скоро откроется выставка Васечкина. Так что сходим мы и туда.

На выставке Васечкина, когда-то появлявшегося со своими картинами и в Манеже, и на Кузнецком, а теперь экспозиции в узком коридоре Союза писателей России радующегося, Шевцов, пока супруга делилась с художником своими впечатлениями о его новых работах, не удержался и занырнул вместе с прозаиком Трапезниковым в кабинет к Юрию Лопусову. И просидел там, пока за разговорами не допиты были все лопусовские запасы.