В доме напротив - Жорж Сименон

— А что бы вы сделали на моем месте?

— Да ничего. Человек-то этот уже умер, не так ли? Будьте возможно любезней с вашей секретаршей и не вздумайте с ней об этом заговорить.

Какое-то время Неджла внимательно смотрела на Адиль бея.

— Наш друг с ней, может быть, уж чересчур любезен, — сказала она с неприязненной улыбкой.

— Что вы хотите сказать?

— Что она довольно мила собой и что я в первый раз вижу, чтобы русская секретарша вела хозяйство своего шефа.

Пенделли улыбался, уставившись на кончик сигареты.

— Не надо дразнить Адиль бея, — вступилась г-жа Пенделли.

— Вы знаете, что он не любит шуток.

— Как бы то ни было, — заключила Неджла, — если это не шутка, у него еще все впереди.

— Знаете, что вам следовало бы сделать прежде всего? — На этот раз в голосе Пенделли не было иронии. Чувствовалось, что он говорит серьезно. — Идите-ка поживее к себе и вывесьте красный флаг.

— Спасибо. Простите за вторжение.

— Какие пустяки! Этот дом для вас всегда открыт. Тем не менее уже с улицы он расслышал смех Неджлы, потом тихий голос консула:

— Шш! Он может вас услышать.

— А мне-то что? — возразила она. Конная милиция возвращалась с демонстрации. Всадники ехали по узкой улице, и она дрожала от стука копыт.

Густая толпа стремилась к порту — матросы с синими воротниками, девушки в белых платьях. Адиль бей пробрался сквозь толпу, чтобы поскорее попасть к себе и вывесить советский флаг.

На этот раз в доме напротив окно было открыто. Соня стояла перед зеркалом в новом платье, а мадам Колина на коленях, с булавками во рту, поправляла его. Платье было из черного шелка, и воланы на нем еще не успели обмяться.

Услышав, как зашелестел подымаемый флаг, Соня повернула голову, улыбнулась чуть-чуть, украдкой, и тотчас же лицо ее снова стало серьезным, она что-то сказала мадам Колиной, та встала с колен и закрыла окно.

На улице опять загремел оркестр, чуть было не заглушив телефонный звонок. Когда Адиль бей снял трубку, никто не ответил.

Глава 7

Он глазом не моргнул, даже не попробовал улыбнуться, когда г-жа Пенделли, убирая карты в ящик, сказала:

— А знаете, Адиль бей, вы ведь становитесь отличным игроком в бридж!

Пенделли отодвинул кресло, откинулся на спинку и закурил сигарету с розовым кончиком. Был тот час, когда он, как правило, прикрывал глаза, зевал и вздыхал, пока кто-нибудь не подавал наконец знак, что пора уходить. Против обыкновения, он предложил Джону, сидевшему в раскрытой на груди рубашке:

— Налейте-ка себе еще виски.

В огромной изразцовой печи пылал огонь. Тихо шелестел дождь, а из водосточной трубы время от времени на улицу шумно низвергалась вода. Гостиная освещалась керосиновыми лампами, так как в этот час электричество было уже отключено.

— Итак, нашего персидского друга отправили утренним поездом? — спросил Джон, наливая себе виски.

— С двумя спутниками в купе, — с безмятежной улыбкой ответил Пенделли. — Знаете, сколько дорогих ковров он умудрился переправить через границу меньше чем за год? Сто восемьдесят штук! И я уж не говорю о самоварах, иконах, произведениях искусства всякого рода. — Он повернулся к Адиль бею. — Вот ваш чиновник Фикрет и попался на том, что помогал ему. Они еще обсуждали это дельце как раз здесь, в гостиной, стоя возле камина. Помните? На другой день Фикрета бесшумно сцапали, и больше о нем никто ничего не слышал. Что касается Амара, то Советы обратились к персидскому правительству с просьбой срочно отозвать его, и нынче утром он уехал с сопровождающими лицами.

— А это правда, что жена его осталась здесь? — спросила г-жа Пенделли.

— Да она вовсе ему не жена, просто какая-то девка, которую он подцепил в Москве, когда был там секретарем дипломатической миссии. Она не могла уехать с ним в Персию.

Воздух был теплым и ласковым. Иногда в нем будто проносился нежный, сонный вздох, а пышные розовые абажуры казались сладкими, как мороженое.

Пенделли еще глубже откинулся в кресле, как бы потягиваясь.

— Только одни сутки остались! — сказал он с восторгом.

— Вы будете к Рождеству в Италии?

— “Авентино” прибывает в Геную двадцать второго, а двадцать третьего мы будем в Риме.

Пенделли уезжали в отпуск на два месяца, и этого было достаточно, чтобы выбить его из привычного полусонного состояния, к тому же теперь можно было смотреть со стороны на то, что происходит в России. Он даже испытывал желание говорить сейчас обо всех этих делах, чтобы еще глубже почувствовать радость отъезда.

— Вы приехали сейчас из Новороссийска, Джон? Это правда, что там на прошлой недели съели каких-то детей?

— В милицию поступил донос. Милиционеры направились по указанному адресу и нашли в погребе человека, который сидел возле бака, где лежали останки его жены и дочери. Он так яростно защищался, что пришлось с ним покончить. Человек явно был не в своем уме.

— А вы что на это скажете, Адиль бей?

— Ничего не скажу.

— Наш друг Адиль очень изменился за три месяца, — с восхищением сказала г-жа Пенделли. — Сперва я думала, что он не выдержит. И вот, как видите, привык. Даже, мне кажется, пополнел.

Она была права. Адиль бей пополнел. Но это была нездоровая полнота, которая старила, взгляд же его стал тяжелым и затуманенным.

— Словом, вы здесь в одиночку будете представлять весь дипломатический корпус.

Консул вежливо улыбнулся. С тех пор как он каждую неделю приходил к итальянцам играть в бридж, г-жа Пенделли держалась очень ласково. Она как бы взяла его под защиту и не позволяла мужу дразнить его.

— Ну, мы вас покидаем, — сказал Джон, допивая виски. — Надеюсь, мы еще увидимся до вашего отъезда? Впрочем я приду провожать вас. Идете, Адиль?

Джон был, как всегда, полупьян. Они надели плащи и галоши и зашлепали по грязи, дождь хлестал в лицо. С начала осени дождь лил ежедневно без передышки, без единого солнечного луча, и некоторые улицы превратились в бурные потоки.

— Послушайте-ка, Адиль…

Поблескивая мокрыми плащами, они время от времени наталкивались друг на друга, когда пытались обойти лужу или один из них начинал скользить — Вы ведь пьете, а?

— Нет! Почему вы спросили?

— Да просто так. Заглянем на минутку в бар?

Адиль бей прекрасно знал, о чем думает Джон. Г-жа Пенделли была права, он очень изменился, а американец думал, что это влияние спиртного Но все было не так. Адиль бей сам не мог бы объяснить, как это с ним произошло. Началось в тот день, когда был убит турок, переправлявший людей через границу. Адиль бей тогда очень разволновался, а потом вдруг стал совершенно спокоен, как будто в нем лопнула какая-то пружина.

Назавтра он ничего не сказал Соне и весь день с ней не разговаривал. В течение следующих двух недель он ни разу не позвал ее к себе. Проведя время в полнейшем одиночестве, он приобрел мягкую невозмутимость, которую Джон счел результатом постоянного пьянства.

Просто, сам того не желая, он стал ко всему безразличен, точно так же, как все вокруг него, и даже немного больше. Теперь можно было повсюду носить с собой свое одиночество, даже если прийти к другим людям, к Пенделли или в кабинете Иностранного отдела.

Это было как бы защитное облако, в котором идешь с непроницаемым лицом.

Как же он с первого дня не понял, что здесь каждый по-своему закрылся на замок? Джон закрылся рюмками спиртного. Чета Пенделли заперлась на два оборота в своем буржуазном комфорте, который они могли бы перенести вслед за собой даже в пустыню.

А Соня? А Колин? Разве Колин, приходя домой, был хоть сколько-нибудь близок с женой?

В кооперативной столовой каждый ел в своем углу, хорошенько припрятав свои мысли под защиту лба. А толпа? Да разве это была толпа, обтекающая черную фигурку на земном шаре?

И он стал таким же, как остальные, вот и все! У него был свой угол, из которого он теперь посматривал на людей, недоверчиво, как одинокий зверек.

Меж тем Адиль бей и Джон хлюпали по лужам в мокрой тьме, а когда добрались до бара, увидели трех девиц, которые жались у входа. Американец приветливо помахал им рукой.

— Вы их знаете?

Это была красивая декорация, очень мрачная, эту мрачность теперь Адиль бей даже полюбил: сверкающая вывеска освещала угол грязной улицы, косые струи дождя, три девки в резиновых сапогах, с размазанным от дождя гримом, дальше темный порт, кое-где огни на судах, Джон, остановившийся на пороге, с иронией посматривал за Адиль беем.

Оба они были, должно быть, хороши в этот час, мокрые, измученные, всем телом больные от тоски, чувствующие где-то в глубине медленный и неумолимый распад! Они следили друг за другом. Презирали друг друга. Джон окинул взглядом девок, потом Адиль бея.

— Я всех их знаю, — заявил он.

Он, казалось, проникал взглядом сквозь стены домов, чтобы указать на бесчисленное количество невидимых глазу комнат.

— Сотни, Адиль бей! Сосчитайте: по одной в день, за четыре года…