The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

экспедиции, которую президент Джефферсон поручил Мериуэзеру Льюису и Уильяму Кларку совершить по Северной Америке в период с мая 1804 по сентябрь 1806 гг; отчет молодого французского юриста Алексиса де Токвиля о его путешествии по США в 1831-32 годах; книга Чарльза Дарвина о его поездке на Галапагосские острова в 1831-36 годах; впечатления Генриха Барта о Северной и Центральной Африке во время его службы в Великобритании в 1849-1855 годах; рассказ сэра Ричарда Бертона о посещении Мекки и Медины в 1853 г.; энциклопедический рассказ Франца Юнгхуна об острове Ява в 1850-х годах; отчет вестфальского барона Августа фон Гакстхаузена о путешествии по России верхом на лошади протяженностью 10 тыс. км; и пятитомный труд Фердинанда барона фон Рихтгофена о Китае (1877-1912 гг.), основанный на его путешествии в 1862-72 годах, когда мало кто из европейцев еще не видел внутренних провинций страны Общей чертой этих текстов является азарт открытий, который исчезнет у следующего поколения путешественников. Всех авторов (за исключением довольно сомнительного авантюриста Бертона) объединяло сильное чувство долга перед наукой. Не многие из их великих путешествий были юношескими проектами, закладывающими основу для академической или общественной карьеры. Как никогда раньше или позже, в столетие после знаменательной поездки Гумбольдта в Америку, путешествия из первых рук придавали ауру научного авторитета.

В отличие от раннего Нового времени, в XIX веке в Европу все чаще приезжали гости из-за рубежа, которые писали на родину о том, что увидели: Китайские эмиссары, японские министры, индийские и североафриканские ученые, король современной Ботсваны, даже восточные монархи, такие как султан Османской империи (Абдулазиз был первым главой турецкого государства, посетившим христианскую Европу по случаю Всемирной выставки в Париже в 1867 г.); Шах Ирана Насир аль-Дин, который трижды побывал в Европе (в 1872, 1878 и 1889 гг.) и вел или вел дневник; сиамский король Чулалонгкорн, необычайно внимательный наблюдатель, впервые посетивший Европу в 1897 году. Азиатские ученые, такие как Рам Мохан Рой из Бенгалии, отправившийся в Англию в 1831 г. и умерший в Бристоле в 1833 г., или низкопоставленный чиновник Ли Гуй, первый китаец, совершивший кругосветное путешествие (в 1876-77 гг.), повлияли на восприятие Запада у себя на родине. В самой Восточной Азии также начала появляться значительная литература о путешествиях и наблюдениях. Фу Юньлун, который в 1887-89 гг. был командирован китайским правительством в Японию и Америку, а затем возглавил один из отделов военного министерства, составил отчет о положении дел в Японии в тридцати томах. Не менее обстоятельными были и японские отчеты с материковой части Восточной Азии.

Самой многочисленной группой путешественников в Европу были, конечно же, американцы: одни, как из Северной, так и из Южной Америки, искали корни своей культуры, другие, как, например, Марк Твен, ехали в уверенности, что принадлежат к более молодому и лучшему миру. Во второй половине XIX века европейцам уже не было необходимости создавать "чужие зеркала", как в "Персидских письмах" Монтескье (1721), если они хотели увидеть себя искаженными до неузнаваемости или в целях самосатиры. Остальной мир начал формулировать то, что он впитывал из Европы. Это происходило и в колониях - прежде всего в Британской Индии, образованные слои которой находились под наибольшим влиянием Европы и имели наиболее динамичную политическую и литературную жизнь. В XIX веке реакция Азии на Европу еще не складывалась в систематический "оксидентализм", который можно было бы сравнить с зарождающимся в Европе "ориентализмом". Только Япония имела для этого основу в виде "голландских исследований" (rangaku), которые с XVIII века включали в себя наблюдение за голландскими торговцами в Нагасаки и изучение привезенной ими с собой литературы. Когда североамериканские географы начали заниматься Европой, они делали это с помощью инструментов европейской науки.

 

Измерение и картирование

В XIX веке путешественники-исследователи, академические географы и другие писатели такого рода по-прежнему составляли самую многочисленную группу европейских коллекционеров информации о мире. Неудивительно, что их деятельность была все более тесно связана с имперскими и колониальными проектами великих держав. Одна сторона географии включала глобальный дискурс, который становился все более имперским, хотя, конечно, он мог быть направлен и против европейского завоевания, как в работах Карла Риттера и Александра фон Гумбольдта в первой половине века. Другой ее стороной был большой успех XVIII-XIX веков, поскольку точное описание природной и социальной реальности давало Европе одно из решающих преимуществ перед другими цивилизациями. Какими бы иррациональными или безумными ни были идеи, которые порой двигали исследователями "в поле", в сумме их деятельность дала колоссальный прирост точных знаний о мире. Нигде это не проявилось так ярко, как в картографии. Измерение и картографирование огромных пространств суши и воды было одним из великих коллективных проектов современной науки, тесно связанным с завоеванием европейцами Мирового океана. Он начался с испанцев и португальцев, продолжился после 1700 г. голландцами, планировавшими составить карту всей Земли, а в XVIII в. выиграл благодаря все более совершенным методам измерений и глобальному расширению европейских морских путешествий. К 1880-м годам даже "самая темная Африка", расположенная к югу от Сахары, была представлена в общих чертах.

Если XVIII век был временем революции в технике измерений и картографии, то XIX стал веком их глобального применения. В результате упорных усилий стало возможным охватить весь мир целиком. Карты, созданные в конце века, едва ли были превзойдены до появления спутниковой картографии и компьютерного картографирования. Во многих европейских картографических операциях в качестве информаторов, помощников, консультантов и научных партнеров принимали участие и незападные граждане. Большинство из них занимали формально подчиненное положение, но без их знания местности было бы невозможно восполнить все пробелы.

За пределами Запада японцы были первой (и долгое время единственной) страной, которая начала проводить измерения и картографирование на европейском уровне точности. Вначале это была частная инициатива, вызванная тревожным появлением русских кораблей у берегов в 1790-х годах. Только в период Мэйдзи после 1868 г. картография стала государственным проектом большого масштаба. Из всех неевропейских традиций китайская могла показаться наиболее подходящей для создания "современной" географии. Все уездные чиновники обязаны были давать эмпирически подробные отчеты о составе своей местности. Подобно тому, как филологи развивали новую точность в проверке традиционных текстов, географы влились эмпирически ориентированную науку каочжэн, ставшую доминирующей в конце XVII в. Однако китайская география XIX в. не получила преимущества крупных правительственных комиссий, столь характерных для Европы; она не смогла освободиться от узкопрактических целей управления и от подчинения более престижной дисциплине - историографии. Действительно, она забыла о нововведениях в области измерений и картографии, которые пришли в Китай вместе с иезуитами