Французский поцелуй - Эрик Ластбадер

Он выбросил вперед правый кулак. Боль как током пробежала по всей руке, стекло и образ раскололись на части, и ему показалось, что кровь так и брызнула в разные стороны. Тем не менее, он почувствовал себя лучше, правда, не намного.

Когда он вернулся, его пораненая правая рука была замотана туалетной бумагой. Диана видела, что сквозь нее сочится кровь, но решила, что сейчас лучше промолчать.

Сив подошел к дверям операционной и замер. Он не сел, и не сказал ни слова Диане. Он знал, что надо ехать. Предстоял нелегкий путь по забитому в этот час машинами шоссе, и в Нью-Ханаане, без сомнения, многие ждут его прибытия. А потом, конечно, ему будет надо навестить вдову Ричарда Ху: это долг его, и только его. Но он, казалось, не может заставить себя сдвинуться с места.

Внутренне он оплакивал смерть своего братишки, но это не могло изменить сурового факта, что Доминик мертв и ничто не может его вернуть к жизни. И Сиву казалось, что время потеряло всякий смысл.

* * *

— La Porte a la Nuit, — произнес Мильо. Это был высокий, представительный мужчина. Он держал в высоко поднятой руке кинжал — тот самый, что хранился в металлическом чемоданчике Терри Хэя. — Преддверие Ночи.

У него был высокий лоб и благородный галльский нос, форму которого некоторые тщеславные американцы пытаются имитировать с помощью пластических операций, и длинный подбородок с глубокой ямочкой посередине. Его жесткие, черные с проседью волосы он зачесывал назад, и это придавало прическе вид львиной гривы. Хотя он давно перешагнул за средний возраст, он обладал силой духа, по сравнению с которой энергия людей, бывших моложе его на тридцать лет, казалась буквально пигмейской. В общем, его можно было принять за известного политика или кинозвезду, судя по тому неестественному оживлению, озарявшему любую комнату, в которую он входил.

— Фу ты ну ты! — презрительно хмыкнул он и метнул кинжал в стену напротив, едва не попав в окно. Лезвие, однако, не сломалось. Мильо посмотрел в окно, сквозь которое можно было видеть квартал Парижа на левом берегу Сены, который он больше всего любил, — где Марсово поле и Военная академия.

— Пластик, — объяснил он. — Синтетическая смола, весьма эффективно повторяющая внешние характеристики нефрита. — Он прошел через комнату, подобрал кинжал. — И он не ломается так, как ломается нефрит, потому что это — не нефрит.

Мильо подошел к своему роскошному, ручной работы письменному столу из лучших сортов черного и красного дерева, в задумчивости ударяя широкой стороной пластикового лезвия по ладони. — Это подделка, без сомнения, — подытожил он.

— Тогда нам от него нет никакого проку, — сказал Данте.

— Ну почему никакого? — возразил Мильо. — Эта подделка говорит нам о многом. Например, что Терри Хэй оказался куда хитрее, чем думал о нем мосье Мабюс.

С этими словами, полными скрытой укоризны, Мильо повернулся к Данте. — Похоже, что мосье Мабюс слишком поторопился, убивая Терри.

— Не понимаю, — оправдывался Данте. — Мы так тщательно обыскали дом Терри Хэя. Я сам проследил за этим. И ничего не нашли. Ни намека на то, что он сделал с настоящим Преддверием Ночи.

— Тем не менее, вы нашли это, -сказал Мильо, поднимая со стола почтовую открытку с видом предальпийских красот горного Прованса. Типичная перенасыщенность цвета, характерная для продукции такого рода, сделала покрывающую склон лаванду пурпурной. На заднем плане можно было разглядеть контуры старинной стены, ограждающей Турет-сюр-Луп с южной стороны.

Мильо перевернул открытку. На обратной стороне ее было послание, написанное от руки:

Крис!

Надеюсь, этой открытке потребуется меньшее время для того, чтобы дойти до тебя, чем то, которое прошло со дня нашей последней встречи. С трудом верится, что это было десять лет назад. Десять лет! Скажи мне, как могло случиться, что два брата забыли о существовании друг друга на целое десятилетие?

Во всяком случае, я надеюсь это послание застанет тебя в добром здравии и благополучии. Насколько я понимаю, ты стал le monstre sacre. Послание это должно послужить своего рода предупреждением, что и я прибуду следом за ним. Мне необходимо повидать тебя, и поэтому я на следующей неделе прилечу в Нью-Йорк. Я бы, конечно, не предпринял такого путешествия, если бы не чрезвычайно важные обстоятельства. Так что ты, надеюсь, организуешь свои дела так, чтобы быть наверняка в городе. Ну а пока...

На открытке был указан адрес, но подписи не было. Датирована тем же числом, что и день, в который у него состоялось свидание с мосье Мабюсом. Последнее, что Терри Хэй смог написать на открытке, были буквы Р. S. Но жизнь его оборвалась прежде, чем он смог написать сам постскриптум. Мильо подумал, что имел в виду Терри Хэй, называя в письме своего брата Криса le monstre sacre, сверхзвездой. Он также подумал, есть ли какая связь между этой открыткой и кинжалом Преддверие Ночи.

Мильо обошел свой письменный стол и сел, постукивая уголком открытки по ладони, как он это делал несколько минут назад с фальшивым Преддверием Ночи. Мурлыкал при этом мелодию Agnus Dei.

Держу пари на что угодно, думал он, но Терри Хэй привлек своего Нью-йоркского братца к этому делу. Но в качестве кого? Советчика, хранителя или естественного наследника?

Сейчас мосье Мабюс был в Нью-Йорке по другому делу. Мильо даже подумал, а не попросить ли его навестить Криса Хэя, но затем передумал. Инстинкт говорил ему, что теперь, после столь насыщенных событиями суток, надо продвигаться вперед с осторожностью. Был другой путь узнать, не перешел ли Преддверие Ночи от брата к брату. Надо воспользоваться открыткой, как отмычкой. А Сутан будет его ничего не подозревающим курьером. Он не мог не оценить иронию ситуации. Ну а там сам дальнейший ход событий подскажет ему, какой курс избрать для того, чтобы как можно скорее завладеть бесценной реликвией.

— А как насчет мадемуазель Сирик? — осведомился он. Мильо никогда не называл Сутан по имени, разговаривая со своими людьми, чтобы у них не закрадывалось даже подозрения, что интерес его к ней не чисто деловой. — Она знает о нашем участии в этом деле? Особенно касательно того, что мы обшарили квартиру Терри Хэя?

— Je ne peux pas la sentir, — ответил Данте. Мильо скорчил физиономию, будто Данте испортил воздух. — Ты ее не любишь потому, что она буддистка, а ты не веришь ни в бога, ни в черта. Ее внутренний мир тебе совершенно чужд. И, должен тебе заметить, что это твой большой недостаток. Я много раз пытался наставить тебя на путь истинный, но твоя душа, видимо, глуха к вере. — Он провел пальцем по лезвию кинжала-подделки. — Квартира Хэя теперь принадлежит ей, и об этом не стоит забывать.

— Она сучка.

— Это в тебе говорит предубеждение против Кхмеров, — заметил Мильо, глядя в глаза Данте, потемневшие от ненависти. Все вы, вьетнамцы, одинаковы, подумал он. — Так или иначе, не следует забывать, что она очень даже неглупа. И, не моргнув глазом, выпустит тебе кишки, если узнает, что ты замешан в убийстве ее возлюбленного. Мы уж знаем, какого она мнения о вьетнамцах, не так ли? Данте ощерился.

— И это не дает тебе покою, — закончил Мильо, скрывая изо всех сил неприязнь к Данте за ругательства в ее адрес. Что можно ожидать от этого животного?

— Эта сучка ничего не знает, — ответил, наконец, Данте. — Я в этом убедился сам.

Мильо кивнул.

— Это хорошо. — Он передал Данте открытку. — Сделай так, чтобы она вновь оказалась в квартире Терри Хэя. И обязательно на видном месте. Чем скорее мадемуазель Сирик обнаружит ее, тем лучше.

Данте взял открытку, взглянул на часы. — У вас назначен обед с мосье Логрази. Через десять минут, — напомнил он.

Хороший ты мой пес, подумал Мильо. Кусачий, конечно, но верный. Он встал, одернул костюм. — Я готов, — сказал он.

Мосье Логрази был не то богатым американцем, занимающимся торговлей, то ли высокопоставленным «капо» в Союзе Семи Семейств, иначе известном как мафия. Все зависит от того, насколько глубоко вы проникли за его блестящий экстерьер. Не стоит и говорить, что Мильо проник достаточно глубоко.

У мосье Логрази, думал Мильо, смазливая внешность и манеры, характерные для американских актеров, пытающихся изображать из себя итальянцев в фильме «Крестный отец». Но им никогда не выдать себя за европейцев, поскольку их с головой выдает томность, почерпнутая у завсегдатаев американских загородных клубов. Логрази почему-то считал себя обязанным перещеголять голливудовцев и, пытаясь казаться одновременно трагической и героической личностью, безбожно фальшивил.

Но, при всем при том, хотя Логрази и был американцем, он Мильо нравился. Надо быть великодушным и прощать мелкие недостатки, думал Мильо.

Мосье Логрази был не только неглуп, но, пожалуй, даже умен, и этого качества Мильо не мог не оценить в нем. Он и те, которых он представлял, были не дураки по части мировой политики, что объясняет тот факт, что многие высокопоставленные европейцы не чурались Союза Семейств.