Таинственный венецианец - Энн Мэтер

— Я не испытываю к вам вообще никаких чувств, — холодно сообщила Эмма.

Она стала подниматься по лестнице со всем достоинством, на которое была способна. Однако в лодке она промочила туфли, а каменные ступени были гладко отполированы временем, и поэтому Эмма тотчас неуклюже поскользнулась, и она упала бы, не подхвати ее граф. Он схватил ее за плечи, прижал к себе, и она спиной почувствовала твердую теплоту его тела.

Все это продолжалось, наверное, меньше минуты, но Эмма почувствовала, что ноги ее становятся как бы ватными. Эмма слышала за своей спиной его тяжелое дыхание и чувствовала, что, если бы она повернулась к нему лицом, губы их слились бы в поцелуе и что она не смогла бы противостоять этому. Эмма осторожно высвободилась из его объятий и резко отступила назад. Потом, не оглядываясь, она стала подниматься наверх, держась за перила. Она слышала, как бешено стучит ее сердце.

Глава 5

Граф Чезаре вышел из офиса Марко Кортино, который находился в самом центре города. Направляясь к мосту Раилто, он пробирался через шумную толпу, которая, казалось, не рассасывалась ни днем, ни ночью. Это многолюдье на улицах вполне устраивало его, так как у него не было желания быть узнанным кем-то в этом квартале.

Он шел по бесчисленным боковым улочкам и аллеям, ведущим к площади Сан-Марко. Взглянув на часы, он увидал, что они показывают почти одиннадцать часов, а ровно в одиннадцать у него была назначена встреча с Селестой в одном из бесчисленных открытых кафе.

В какой-то степени он был благодарен Селесте за то, что она не потребовала, сопровождать ее в хождении по магазинам. И ему не пришлось выдумывать причины, по которым он не смог бы это сделать. А не мог он потому, что ему крайне необходимо было увидеться с Марко и сообщить ему сведения, которые он узнал и которые были очень важны для Марко. Правда, придумать причину для посещения его офиса было нелегко.

Граф размышлял о том, что он совершил глупость, согласившись с бабушкой пригласить гостей в их старый палаццо. Непонятно, как ей удалось уговорить его, ведь слишком многое было поставлено на карту.

Грубость не была чертой его характера, поэтому ему пришлось смириться с присутствием в доме посторонних. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что Селеста сказочно богата, потому что боялся, что никто не поверит в его безразличное отношение к планам бабушки восстановить палаццо, а красота Селесты оставляла его равнодушным.

Вспоминая те два дня, которые он провел вместе с Эммой, он проклинал себя. Он вел себя как настоящий идиот и почти разрушил случайно возникшую дружбу, которая могла быть между ним и этим прелестным ребенком.

Ребёнком? — вдруг задал он себе вопрос. В сущности, в Эмме не было ничего детского. Его руки помнили мягкое и нежное тело, и реакция его на это у него была чисто мужская. Он честно признавался себе, что в любых других обстоятельствах интрижку с Эммой он воспринял бы как вполне приятное развлечение.

Правда, он считал, что все молодые женщины, в сущности, абсолютно одинаковы. Но Эмма была лишена какой бы то ни было женской изощренности, и то, что он не вызвал у нее интереса как мужчина, странно тронуло его; хотелось, чтобы их отношения имели свое продолжение.

Селеста — совсем другое дело. Она была, безусловно, очень красива, знала себе цену, обладала большим состоянием, и, кроме всего прочего, в их возрасте не было слишком большой разницы. Он понимал, что она хочет, чтобы их знакомство побыстрее превратилось во что-то более глубокое, но впервые в жизни желание обладать красивой женщиной в нем было притуплено. У него было много красивых женщин, и он считал, что физически можно желать только таких. Но сейчас он чувствовал, что в его представлениях что-то сместилось.

Эмма, конечно, еще ребенок. Она не отличается красотой, но у нее высокая стройная фигура, мягкие, как шелк, волосы, слегка пахнущие лимонным эликсиром, которым она, видимо, пользуется. У нее удивительно мягкие и нежные руки. Думая обо всем этом, Чезаре рассердился сам на себя.

«Чезаре, Чезаре, — сказал он сам себе, — ну что же ты за мужчина, если тебе в голову приходит мысль связаться с девятнадцатилетней девушкой, когда тебе уже минуло сорок!»

Он понимал, что его мысли об Эмме имеют чисто теоретический характер и связь их будет скорее интеллектуальной, а не физической, потому что его религия, к которой он относится с полной серьезностью, так же как и ко всему в жизни, осуждала не только дурные поступки, но и дурные мысли.

Дойдя до площади, граф закурил. Прежде чем встретить Селесту, он хотел избавиться от своих крамольных мыслей. Селеста должна стать его страховкой против чувств, обуревавших его. Он должен взять себя в руки и заняться Селестой, она должна отвлечь его мысли от Эммы Максвелл. Хотя у этого пути были опасности другого рода.

Селеста сидела за столиком, потягивая кампари с содовой и держа в своих великолепно наманикюренных пальцах длинную американскую сигарету. Она была одета в бледно-голубое льняное платье с рукавами «три четверти» и глубоким круглым вырезом. Ее не очень длинные волосы были прекрасно уложены. На шее у Селесты был повязан легкий шифоновый шарфик. Она выглядела молодой, красивой, элегантной и уверенной в себе. Увидев подходящего к ее столику графа, она очаровательно улыбнулась.

— Наконец-то, Видал, — промурлыкала она. — Ты опоздал. Уже пять минут двенадцатого. В ее тоне проскользнул легкий упрек.

— Извини. Мне пришлось задержаться по делам. — Чезаре сел на стоящий против нее стул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. — Ты простишь меня? — спросил граф.

Селеста протянула ему руку, и он обнял ее своими ладонями. Она кокетливо передернула плечами.

— Поскольку это касается тебя, — с улыбкой заметила она, — то я тебя прощаю. А где ты был?

Чезаре небрежно пожал плечами.

— Ходил по своим делам. А теперь что ты выпьешь, Селеста? — спросил он.

Еще некоторое время они посидели в кафе, потом Селеста предложила сходить в Базилику.

— Ты уверена, что тебе этого хочется? — лениво спросил Чезаре.

— Конечно, мой дорогой, не могу же я, проведя даже короткое время в Венеции, не посмотреть Базилику.

Они влились в поток туристов и через некоторое время вошли в инкрустированный мрамором мир венецианско-византийской архитектуры. Пол представлял из себя чудо мозаики, всюду было множество картин, скульптур. Всего этого было так много, что человеку было трудно все это сразу воспринять.

— Некоторые части церкви датируются девятым столетием, — заметил Чезаре, наблюдая за лицом Селесты, но не заметил на нем неподдельного восторга и восхищения, которые выражало лицо Эммы. На лице Селесты скорее всего можно было прочитать лишь скуку; чувствовалось, что окружающая красота никак не затрагивает ее эмоций.