Луис Мариано, или Глоток свободы - Анна Гавальда

— Ты меня не познакомишь?

— Э-э-э… да… Это… гм… Это моя сестра Гаранс, а это…

— Ты чего… уже подзабыла, как меня кличут?

— Э-э-э… Жан-Пьер?

— Мишель.

— Ну конечно, Мишель! Мишель, это Гаранс. Гаранс, это Мишель.

— Привет, Мишель! — сказала я как можно серьезнее.

— Жан-Мишель. Жан-Мишель — так меня кличут… Запомнить легко: Жан как «жопа», а Мишель — как Мон-Сен-Мишель. Ладно, я на вас не в обиде… Привет! Так вы, стало быть, сестры? Надо же, никогда не скажешь, совсем не похожи… Вы уверены, что ваша мамаша не загляделась разок на почтальона? Ха! Ха! Ха!

Когда он удалился, Лола затрясла головой:

— Ой, не могу больше! Вот уж повезло так повезло — чемпион по тупости среди здешних пентюхов! А уж чувство юмора у него, я тебе скажу!.. Такая похабщина — хуже чем по радио! Ну и тип, просто караул!

— Тише, он опять идет.

— Эй, послушай, чего скажу! Ты знаешь анекдот про парня с пятью членами?

— М-м-м… нет. Не имела такого счастья.

— Ну вот, значит, этот парень — у него целых пять членов…

Пауза.

— И что? — спрашиваю я.

— И его трусы сидят на нем как перчатка!

На помощь!

— А про шлюху, которая не сосет?

— Простите?..

— Знаешь, как зовут шлюху, которая не сосет?

Смешнее всего было выражение лица моей сестры. Дело в том, что Лола, с ее винтажными туалетами от Ива Сен-Лорана, остатками былого увлечения классическим танцем, старинной брошью-геммой и гневным неприятием еды на бумажной скатерти, — особа весьма изысканная… И теперь ее потрясенный вид и глаза, круглые и нежно-голубые, как севрские блюдца, говорили о многом… Это было грандиозное зрелище!

— Ну так как?

— Увы, не могу вам сказать. У меня самой, знаете ли, с языком проблемы.

(Молодец Лола — воспитание воспитанием, но язык у нее подвешен как надо! Я ее просто обожаю!)

— Ну вот: такую ваще не зовут! Ха! Ха! Ха!

Наш красавец пошел вразнос… Он обернулся ко мне, с шиком сунув большие пальцы в карманчики своего жилета:

— Теперь давай ты! Анекдот про парня, который обматывал своего хомячка скотчем, знаешь?

— Нет. Но мне не хочется его слушать, он наверняка слишком соленый.

— Ага, сталбыть, ты его знаешь?

— Э-э-э… послушай, Жан-Монсенмишель, мне нужно поговорить с сестрой с глазу на глаз, и…

— Ладно, ладно, я сваливаю. Пока, до скорого, писюшки!

— Слава богу, убрался наконец!

— Да, но вместо него сюда идет Тото.

— Это еще кто такой?

Ноно уселся перед нами на стул.

И принялся разглядывать нас, сунув руки в карманы брюк и прилежно почесывая в паху сквозь подкладку.

Прекрасно!

Видимо, новый костюм натирал ему кое-какие нежные места…

Святая Лола послала ему легкую поощрительную улыбочку: мол, давай-давай, не стесняйся!

Типа привет, Ноно! Это мы, твои новые друзья. Добро пожаловать в наши сердца!

— Так вы еще целки? — спросил он.

Нет, решительно, парень зациклился на этой идее… («Ты меня удивляешь!»)

Однако моя улыбчивая сестрица не теряла надежды сменить тему:

— Значит, вы работаете сторожем в замке?

— Заткнись, ты! Я говорю с этой, у которой жирные сиськи.

Да, я знала. Я все знала заранее. Что позже мы над этим посмеемся. Что когда-нибудь мы постареем, и поскольку нашим сексуальным воспитанием никто не занимался всерьез, мы обхохочемся, вспоминая этот вечер. Но сейчас… сейчас мне было совсем не до смеха, потому что наш Ноно пускал слюни с той стороны рта, где прежде торчал окурок, и эта струйка жирной слюны, которая поблескивала в лунном свете, выглядела довольно угнетающе…

На наше счастье в этот момент подоспели Симон с Венсаном.

— Ну что, уходим?

— Прекрасная мысль!

— Вы идите, а я догоню, только заберу свой doggy bag[42].

Вся моя любо-о-овь только для тебя-а-а…Все мои слова-а-а только для тебя-а-а…

Голос Ги Макру разносился по всей деревне, и мы приплясывали, пробираясь между машинами.

Все слова любви-и-и-и только для тебя-а-а-а…

— Эй, ты куда нас ведешь?

Венсан обогнул замок и свернул на какую-то темную тропу.

— Выпьем напоследок. Что-то вроде афтепати, если хотите… Девчонки, вы не устали?

— А Ноно? Он нас не догонит?

— Да нет же… Забудь ты о нем… Ну как, идете?

Это был цыганский табор. Два десятка «караванов» — больших белых фургонов, один длиннее другого, а между ними развешанное белье, перины, велосипеды, ребятишки, тазы, шины, антенны-тарелки, телевизоры, котлы, собаки, куры и даже маленькая черная свинья.

Лола пришла в ужас:

— Уже за полночь, а дети еще не спят! Бедные малыши!

Венсан рассмеялся:

— Посмотри на них — по-моему, они вполне довольны жизнью.

И верно, детишки взапуски носились по лагерю, потом окружили Венсана, дерясь между собой за честь нести его гитару, а девочки взяли за руки нас с Лолой.

Мои браслеты их буквально зачаровали.

— Они едут в Сент-Мари-де-ла-Мер… Надеюсь, успеют свалить отсюда до того, как старуха вернется в свой замок, — ведь это я разрешил им стоять здесь табором…

— Прямо как капитан Хэддок в «Драгоценностях Кастафьоре»[43], — хихикнул Симон.

Старый величественный цыган раскрыл Венсану объятия:

— Добро пожаловать, сын мой!

Вот, значит, где наш дорогой братец обрел новую семью, причем уж какую по счету! Неудивительно, что он теперь игнорирует нашу.

Ну а потом все было как в фильмах Кустурицы — до того, как он возомнил себя гением.

Старые цыгане пели песни такие печальные, что хоть вешайся, прямо все внутри переворачивалось; молодые отбивали ритм, хлопая в ладоши, женщины танцевали вокруг костра. Большинство из них были в теле и одеты черт знает как, но от их движений все вокруг пускалось в пляс.

Детишки по-прежнему сновали между взрослыми, а старухи баюкали младенцев и смотрели телевизор. Почти у всех были золотые зубы, и все улыбались нам во весь рот, чтобы их продемонстрировать.

Венсан чувствовал себя здесь как рыба в воде. Прикрыв глаза, он играл на гитаре как всегда… нет, чуть-чуть старательнее, чем всегда, чтобы держать их ритм и дистанцию.

У старых цыган были длинные острые ногти, и их гитары носили шрамы от этих безжалостных когтей.

Брумммм… брумммм… дзынннь…

Слов мы, конечно, не понимали, но разгадать, о чем поют, было нетрудно…

О моя родина, где ты?О моя любовь, где ты?О мой друг, где ты?О мой сын, где ты?

И дальше примерно так:

Я потерял свою родину, остались лишь воспоминания.Я потерял свою любовь, остались лишь страдания.Я потерял своего друга, и вот пою для него.

Старуха поднесла нам выдохшегося пива. Не успевали мы осушать кружки, как она уже тащила новые.

У Лолы блестели глаза, она держала на коленях двух девчушек и терлась подбородком об их волосы. Симон с улыбкой взглянул на меня.

Да, с сегодняшнего утра мы с ним проделали длинный путь…

Оп-па! Опять эта веселая бабуля со своим теплым пойлом…

Я знаком спросила Венсана, нет ли у него косячка, и он так же, знаком, дал мне понять, что сейчас не время, попозже… Еще одно отличие, надо же… У этих людей, которые не посылают своих детишек в школу, гноят будущих Моцартов в этой грязи и благополучно обходят наши законы о труде и оседлом образе жизни, оказывается, не принято курить травку.

Святая Мерс-Бенц[44] от такой участи нас избавила.

#

— Девчонки, вам остается только заночевать в постели Изоры…

— И слушать «хриплые стоны, которые доносятся из бывших темниц»? Нет уж, спасибо!

— Да это же все глупости.

— А твой ненормальный, у которого есть ключи от всех комнат, — тоже глупости? Нет, даже не проси. Мы будем спать только вместе с вами!

— О’кей, о’кей, Гаранс, не надо нервничать.

— А я и не думаю нервничать! Просто я еще целка, представь себе!

Как я ни устала, мне все же удалось их рассмешить. И я этим гордилась.

В результате братья переночевали в стойле Красавчика, а мы — в стойле Урагана.

Разбудил нас Симон, который успел сбегать в деревню и купить круассаны.

— У Пидула? — зевая, спросила я.

— У ПидуНа.

В тот день Венсан не стал отпирать ворота замка.

«Закрыто из-за опасности падения камней с кровли», — написал он на куске картона.

Потом он показал нам часовню. Они с Ноно перенесли сюда пианино из замка и поставили его прямо перед алтарем, так что все ангелы небесные могли теперь дружно отплясывать тут свинг.