Метро 2033: Последний поход - Игорь Вардунас

Мир, который давно, несмотря на боль, уже стоило отпустить и забыть, доживая свой век на безвкусной грибной похлебке.

Теперь и имен-то почти нет.

Паштет.

И того юноши больше нет. А может, никогда и не было. Но он знал, что прекрасное лицо неизвестной девушки еще будет ему сниться, пока тоже не сотрется из памяти, как и другие воспоминания.

Что связывало Паштета с часами? Память о близких или неимоверная по нынешним меркам цена, которую пришлось за них отвалить? Никто не знал. И, конечно же, никто не видел, как бесшабашный, извечно суеверный повар с вытянутым крысиным личиком после отбоя осторожно запаливал чадящую карбидку у себя в отсеке, насквозь пропахшем развешанными по стенам сетями, и, обхватив колени руками, подолгу сидел и смотрел на часы. Которые продолжали бесшумно идти в полумраке.

Ведь на мрак, окутавший человечество, времени было плевать. И забившиеся под землю люди все чаще отвечали ему тем же. Забывались праздники, слова и песни, дни недели, имена и лица погибших близких.

Мрак. Часы стали бесполезны, потому что теперь было нечего ждать. Ходики человечества встали.

Правда, один раз все-таки беда чуть было не случилась, когда незадачливые рыбаки во время очередного рейда в Пионерске едва не угодили в аномалию, и стрелки на циферблате словно взбесились, начав вращаться туда-сюда.

Тогда перепуганный насмерть Паштет вымолил у Лобачева разрешение подняться на «Грозный» и перевести часы в соответствии с электронными, которые на атомоходе продолжали исправно работать.

Он никогда не любил «электронки» с меняющимися цифрами. В механических было свое, ни с чем не сравнимое очарование. Они шли. В них было движение.

Вот только двигаться уже давно было некуда.

– Добро. Значит, вы по часам, остальные – по солнцу, – выслушав Паштета, кивнул Тарас. – Да и корабль так запросто не обойдешь, так что спокойно собираемся здесь.

– Погодите, – сказал Савельев.

Опустив на пол один из рюкзаков и расшнуровав его, Мичиган раздал окружившим его мужчинам компактные динамо-фонари.

– Используйте их, пока я не найду генераторную и не попытаюсь восстановить центральное освещение. Вращение ручки в течение шестидесяти секунд дает заряд энергии на тридцать минут, – неторопливо напутствовал он, давая Савельеву возможность переводить. – Еще неизвестно, сколько нам потребуется времени.

– Хотелось бы как можно меньше, – ворча, Треска карабином закрепил свой фонарь на поясе. – Мне все эти ваши приключения вот уже где сидят.

– А раций разве нет? – уныло спросил Паштет.

– Не бухти, – одернул его Тарас. – Может, тебе еще и унитаз золотой? Разговорчики. День на дворе, авось не заблудишься.

Получив задания, команда, разбившись на пары, осторожно разбрелась по недрам мертвого корабля, освещая себе путь бледным светом фонариков.

* * *

Вооруженному чертежами Мичигану довольно быстро удалось вычислить верное направление, – благо, основные силовые установки находились практически по центру разломившегося судна, на нижних палубах, где они с Макмилланом вскоре остались одни.

Подкручивая жужжащую ручку фонаря, неторопливо идущий по накренившемуся коридору Макмиллан тихо насвистывал «У Мэри был маленький ягненок». Негромкий мелодичный звук мягко разлетался по помещению, словно в недра заброшенного корабля случайно забрел одинокий призрак ковбоя из далекого прошлого.

Хмыкнув собственным мыслям, Рэнди переместил замусоленную деревянную палочку в другой угол рта. Техасцу было не по себе, и эта маленькая беспечность хоть как-то помогала сопротивляться с каждым шагом все сильнее подступающему напряжению. Зря они разделились. С кораблем русских было что-то не так.

– Можешь не свистеть, бро? У меня мороз по коже.

Продвигаясь вперед вслед за могучей спиной Мичигана, Рэнди осматривался, медленно поводя из стороны в сторону фонарем. Куда, черт подери, подевалась команда? Должны же были остаться хотя бы кости. А учитывая низкие температуры, процессы гниения в этих широтах и вовсе протекали куда медленнее обычного.

Под ребристыми подошвами тяжелых ботинок шуршал и похрустывал наметенный с годами снег. Тусклые пятна света от фонариков, скользя по стенам и потолку, тут и там выхватывали из сумрака полустертые выведенные по трафарету цифры, обозначения, надписи, которые, несмотря на то, что почти двадцать лет просидел бок о бок с русскими, американец не понимал. А ведь это могло серьезно ускорить поиски.

Везло Мичу. Он настолько бегло читал все эти чертежи, что ему и язык-то не требовался.

– Эй, не отставай!

Продолжая осматриваться, насвистывающий Макмиллан свернул вслед за приятелем в очередной коридор.

* * *

– Жил отважный капитан[13]… – Батон и сам не понял, каким образом слова старой песенки пришли ему на ум. Как-то само собой получилось. Он вспомнил, как еще мальчишкой до дыр засматривал видеокассеты с фильмами «Дети капитана Гранта» и «Двадцать тысяч лье под водой». Отважные юноши и девушки, бескрайние водные просторы и соленый ветер в лицо – что еще нужно уважающему себя человеку после надоедливой школы…

Старый охотник мрачно усмехнулся: фильм про загадочную подлодку стал для него вещим.

Всех их изменила война. Перелепила, разбросала кого куда по одной ей ведомой прихоти. Батон уже и не знал, когда в последний раз позволял себе расслабиться и отдохнуть. Наверное, в прошлой жизни. С семьей. С армейскими пацанами или сослуживцами.

А потом…

Потом разве что с бутылкой. Он вспомнил первые дни после удара. Проклятый две тысячи тринадцатый. Страх и острое ощущение безысходности. Ночи на подземной автостоянке, пока бушевало пожарище и оседала радиоактивная пыль. Обнаруженную «Ниву» с палаткой и прицепом, полным рыболовного инвентаря и спиртного. Мольбы продавщицы из киоска напротив, которой он так и не нашел в себе силы помочь… Как примерно через неделю его подобрали мародерствующие выживальщики, идущие в Пионерск.

Из сумрака, размытые, словно поднимались из морской пучины, проступили лица Димки и Жени, ушедших тогда в зоопарк. Ноздри пощекотал запах свежей выпечки…

Может, его сыну повезло, что он так и остался навсегда ребенком. Застыл в самом драгоценном и священном для каждого мгновении.

В детстве.

Многие приятельствовавшие с Батоном мародеры скрывали свои чувства под агрессией и масками безразличия. Со временем и Батон научился быть таким.

Пока не подросла Лера, заменившая ему дочь. Маленький человечек, которому одному во всем проклятом мире удалось растопить скованную льдом душу охотника и немного подлечить его раны. За нее Батон был готов убить даже в родном Убежище.

Охотник с Савельевым осторожно поднимались по лестнице, пробуя каждую ступень, а слова старой песенки вновь и вновь приходили в голову. Пусть и не к месту, но было в них что-то родное и успокаивающее, веющее извечной морской выправкой, беззаботностью и лихой отвагой. С каждым новым шагом заброшенный российский корабль нравился Батону все меньше и меньше. О том, что мельком увидел сквозь щель в каюте шагов тридцать назад, он Савельеву не сказал. Сам не заметил, и ладно. Нечего тревожить почем зря. Может, и показалось.

– Батон, ты чего, перед вылазкой принял, что ли? – тяжело дыша, поинтересовались из-за спины, и идущий впереди охотник понял, что негромко напевает вслух.

– Иди в жопу, – не оборачиваясь, беззлобно огрызнулся он. – Трезвый я. Под ноги лучше смотри, тут вон ступенька кривая. Ты путь помечаешь?

– Помечаю-помечаю, – проворчали позади.

И все-таки присутствие шагавшего за спиной Савельева ободряло. Всегда хорошо, когда есть кому в случае чего прикрыть спину. Особенно на чужой территории.

А в том, что они здесь незваные гости, Батон уже практически не сомневался. Наметанный глаз охотника дважды ошибиться не мог. Ладно, будем держать ухо востро – иного выбора у них все равно уже нет.

Раньше Батону доводилось видеть такие суда разве что только в журналах и телепередачах. Но он никогда бы не подумал, что в один прекрасный день сам окажется в чреве стального гиганта, полностью предоставленный самому себе. Смотри – не хочу.

Мать честная, сколько тут было всего! Вот, видать, куда Москва и секретные учреждения вбухивали свои несметные миллиарды, а с ними и золотые головы, которые тут же и ложились. Запертые в катакомбах лабораторий ученые, инженеры, техники, отбираемые со всей страны самородки, которым не разрешалось бежать за границу.

Знали ли они, что, проектируя тысячетонного монстра, создавали не корабль, а памятник собственному труду? Кем был Лев Поликарпов, именем которого по древней морской традиции окрестили судно? Моряком, солдатом, ученым? Создателем плавучей станции? Батон знал, что вне зависимости от рода занятий такой почести удостаивались либо настоящие герои, либо святые-великомученики.